Захват Сечи, а главное арсенала, в котором находилось около сотни пушек, запасы ядер, свинца и пороха, поднял боевой дух казаков и укрепил их веру в своего предводителя. Казаки переселились в свои курени, оставленные ими после размещения на Запорожье польского гарнизона. Богдан, опасаясь нападения поляков, в первую очередь занялся фортификационными работами, стремясь превратить Микитин Рог в неприступную крепость. Укреплялся и расположенный рядом остров Бучки, имеющий более выгодное расположение. По всему Запорожью кипела работа, никто не оставался без дела.

Старому и опытному канониру Чарноте было поручено заняться формированием пушечного обоза. Это был бывалый казак, которого сразу после гибели Михаила Дорошенко под Кафой запорожцы избрали своим кошевым атаманом. Чарнота снова повел их в поход на Перекоп, но взять его тогда не удалось. Потеряв несколько тысяч человек, казаки вернулись назад на Запорожье. Вскоре новым кошевым атаманом был избран Тарас Трясило, но в неудаче крымского похода Чарноту никто не обвинял. С тех пор он так и осел на Сечи, и уже лет пятнадцать командовал казацкой артиллерией. В помощь ему Хмельницкий выделил Тимофея Носача, который тоже проявлял склонность к ремеслу канонира.

После этой пусть и небольшой, но первой победы над поляками, наказной гетман и старшина сосредоточили свои усилия над решением других более важных задач. Прежде всего, кошевой атаман непрерывно отправлял на волость гонцов, созывая запорожцев на Сечь. Хмельницкий назначил Петра Дорошенко писарем своей канцелярии и тот с утра до поздней ночи писал его универсалы с обращением ко всему населению края, призывая становиться под знамена восставших. Ганжа, который стал начальником казацкой конницы, отправлял с гетманскими универсалами гонцов города и местечки Украйны. В это же время на Сечь из разных мест стало поступать заказанное ранее Хмельницким обмундирование и оружие. Народ валил на Запорожье толпами со всей Украйны, и куренные атаманы сбились с ног, формируя новые курени и обучая азам военной науки новобранцев, большинство из которых к военному делу были непривычны.

Как‑то вечером в середине января, Лутай, сидя за столом в своем курене и посасывая как обычно, потухшую трубку о чем‑то глубоко задумался. Хмельницкий, вошедший в это время курень, и также присевший к столу понял, что тот чем‑то озабочен и вопросительно посмотрел на него. Кошевой вытащил трубку изо рта и, постукивая чубуком по столу, негромко произнес:

– Беспокоит меня краковский каштелян…

Хмельницкий пожал плечами:

– Коронный гетман и меня тревожит, но что мы можем сделать? Не надо быть пророком, чтобы предсказать его действия заранее – с наступлением весны он двинет свои войска на Сечь, чтобы раздавить бунт в зародыше. Потоцкий – воин знатный и военного опыта ему не занимать. Он будет стремиться не допустить нас на Украйну, чтобы там не вспыхнул пожар народной войны.

– Вот и я о том же, – согласно кивнул головой Лутай, – а у нас практически нет конницы, да и настоящей пехоты жменька. Побьет он нас, как Бог свят, побьет!

Хмельницкий задумался, подперев подбородок кулаком. Кошевой высказал то, о чем и сам он часто думал в последнее время. Ему было понятно, что уже ранней весной коронный гетман двинется к Сечи и постарается стереть ее с лица земли вместе со всеми казаками.

Вдруг его осенило: надо попытаться задержать краковского каштеляна и оттянуть время. Он пододвинул лист бумаги, макнул в чернильницу гусиное перо и стал быстро набрасывать текст письма к Потоцкому: «Ясновельможный, пан великий гетман Короны Польской, мой милостивый господин…»

Строчки сами собой ложились на бумагу ровными рядами. Увлекшись, Богдан жаловался на притеснения Чаплинского и нанесенные ему подстаростой незаслуженные обиды, уверял Потоцкого в своей преданности лично ему и Короне. Бегство на Запорожье он объяснял не тем, что опасался ареста, а что, попади он в руки Чаплинского, тот бы его предал смерти без суда и следствия. В конце письма он довел до сведения коронного гетмана, что Сечь не имеет намерения бунтовать, а направляет к его королевской милости депутацию с просьбой возвратить казакам их старинные права и привилегии. Подписался Богдан не как наказной гетман, а как войсковой товарищ.

Лутай, ознакомившись с текстом письма, скептически усмехнулся:

– Ты, думаешь, он такой дурень, чтобы поверить этим сказкам?

Хмельницкий бросил на кошевого лукавый взгляд:

– Он не поверит, другие поверят.

Спустя несколько часов аналогичные письма были подготовлены к польскому комиссару Иоакиму Шембергу, коронному хорунжему черкасскому старосте Конецпольскому и Ивану Барабашу. Отдельное послание Богдан составил для короля. Он объяснял его королевскому величеству, что убыл на Сечь исключительно для того, чтобы готовить «чайки» для морского похода на Крым, как ему и было предписано. Однако коронный гетман расценил его действия, как попытку поднять бунт и, по слухам, выступил со своими войсками на Сечь. Хмельницкий заверял короля в своей преданности и просил удержать Потоцкого от выступления против Запорожья.

Лутай, читавший письма через плечо наказного гетмана, только восхищенно прищелкивал языком. Он понял, что нехватку сил и времени Хмельницкий хочет восполнить дипломатическими средствами.

Глава пятая. Посольство в Крым

Несмотря на все предпринимаемые кошевым атаманом и наказным гетманом меры, сил для выступления было явно недостаточно. К началу февраля на Сечи собралось не более 3000 человек, из которых истинные запорожцы (товарищи) составляли менее половины. Все же из них удалось сформировать три полка пехоты, во главе которых были поставлены Федор Богун, Остап и атаман самого многочисленного уманского куреня Колодка. Лутай не сомневался, что к весне численность пехотных полков удвоится с приходом основной массы запорожцев, зимующих на волости. Однако, с организацией конного войска дела обстояли плохо. Запорожцы вообще непривычны были к конному бою и навыками фехтованию владели немногие из них. Казацкая конница никогда прежде не могла противостоять польской кавалерии, особенно тяжелой, где каждый шляхтич с молоком матери впитывал искусство сабельного боя. Не могли казаки тягаться и с татарской конницей. Недаром ходила молва, что татарин рождается в седле. Низкорослые кривоногие степные наездники на своих быстрых бахматах были недосягаемы и для поляков и для казаков.

Помимо того, что опытных кавалеристов у запорожцев было мало, удалось раздобыть не больше трех сотен лошадей. Некогда многотысячные табуны пропали, часть лошадей погибла, другие одичали и ушли в степь. И без того мрачный Ганжа все чаще хмурил брови, нехватка лошадей угнетала казака. Хоть как‑то восполняя недостаток кавалерии, он гонял своих людей до седьмого пота, заставляя прыгать на конях через преграды, рубить на скаку лозу, вскакивать в седло, не касаясь стремян, на полном скаку нырять с седла под брюхо лошади. Уроки джигитовки очень нравились молодым казакам, особенно Тимофею Хмельницкому, Славковскому и Петру Дорошенко, которые все свободное время проводили с Ганжой.

Тем временем, обозный Чарнота со своими канонирами приводил в порядок казацкую артиллерию. На Запорожье имелось около сотни пушек разного калибра, в основном фальконетов, но многие в последнее время пришли в негодность. Исправных и готовых к использованию оказалось всего двадцать шесть Имелись и запасы пороха, которого никогда не бывает много, поэтому обозный выделил отдельную команду для его изготовления. Искусством этим запорожцы владели издавна, перемалывая в мельничках древесный уголь, серу и селитру, а затем смешивая их в соответствующих пропорциях. Селитры в Приднепровье было довольно много, добывали ее в степных захоронениях и заброшенных городищах. Обычно запорожцы готовили порох в пропорции: фунт угля, два фунта серы на 4–6 фунтов селитры. Изготовляли в основном мелкий порох, потом размешивали его в уксусе, высушивали и мололи. Опытных канониров у Чарноты не хватало и он большую часть времени тратил на отбор подходящих для этого казаков из прибывающих новобранцев. По обычаю того времени, канонир не только должен был хорошо стрелять из пушки, но и знать кузнечное дело. Многие канониры сами же и отливали пушки.