На минуту они остановились у подножия лестницы, потом начали медленно подниматься. Когда они достигли верха, Баба снял мальчика со своих плеч и поставил его на пол. Мэри отпустила мужчин, слегка поцеловала Рори в губы, Бабу в щеку и, предупредив их, чтобы не опаздывали, когда ударит гонг к обеду, пошла в противоположном направлении от них.

– Альмера поможет мне одеться. Встречаемся через час.

Она взяла мальчика за руку.

– Без тебя, дорогая, это будет долгий час.

Рука Рори взъерошила мальчугану волосы.

Ее развевающиеся одежды, тихие шаги и прощальные взмахи сынишки пропали в длинном коридоре. Баба взял Рори за руку, и они медленно пошли по неяркому холлу к своим апартаментам. У своей двери Рори остановился и взял Бабу за руку.

– У нас счастливая жизнь, Баба.

– Так повелел Аллах, Рори.

– Пусть так всегда и повелевает.

– Если так написано у нас на лбу или в Книге судеб, Рори.

– Баба, брат мой.

– А ты, Рори, мой.

[1] Махаунд – это древнее имя Магомета (Магомеда, Мухаммада, Мухаммеда, Мохаммеда), пророка Ислама, которое приехало в Шотландию с возвращающимися крестоносцами. Оно стало корнем таких имен, как Махон, Махун, Махейн, Махоуни и Махони. По ассоциации с Магометом имя Махаунд вошло в шотландский диалект как синоним Сатаны, Дьявола, Князя Тьмы. на Маккаэрна. Это было имя моей матери. Из‑за неудачного созвучия имени Махаунд я и тебе советую сделать то же самое.

Рори все еще размышлял над письмом, когда возвратился в Сакс, холодный, мокрый, ругая себя и весь свет. Он пробрался через огромные залы замка, стоящие под открытым небом с рваными, насквозь промокшими гобеленами, которые все еще свисали с каменных стен; с завалами из поломанной и брошенной мебели и с сорняками, растущими в выщербленном каменном полу. Затем, пройдя через длинный крытый коридор с такой низкой крышей, что ему пришлось наклониться, и с такими узкими стенами, что они едва вмещали его широкие плечи, он оказался в кухне, одной из немногих комнат с целой крышей и не тронутой разрушениями. Тусклый свет, проникающий через глубокие и узкие щели окон и воюющий с торфяным дымом, едва освещал комнату; но в камине у Джейми Макферсона щедро горел огонь, на каминной полке кипел чайник, и горшок на крюке посылал клубы ароматного пара.

– Э‑э, дружок, мой бедный, бедный мальчик. – Джейми приковылял к Рори и размотал набухший плед с шеи. – До ниточки промок ведь, так и умереть недолго.

Он проводил Рори к стулу с высокой спинкой, стоявшему у огня, силой усадил его, стянул мокрые башмаки и поднял ему ноги в шерстяных чулках на каминную решетку.

– Ну, а теперь отдыхай, пока старик Джейми не приготовит тебе чашку чая и не согреет твой живот кашей.

– Чай, Джейми? – Рори уставился на старика, раскрыв рот. – С каких это пор в замке Сакс появился чай?

– Его прислала миссис Шонесси, чтобы подбодрить тебя после похорон. Пусть она папистка и ирландка, которую можно пинать ногами, но старая растяпа хотела, чтобы ты выпил чашечку чая, у нее золотое сердце. А я добавил в кашу немножко бекона, чтобы он прилип к твоим ребрам. Ну, а теперь расскажи мне о похоронах.

– Наконец‑то старик Махаунд, – Рори выделил последнее слово – на глубине шести футов.

Он вытянул пальцы ног ближе к огню, шерстяные чулки задымились.

– Он умер и похоронен, а о мертвых плохо говорить нельзя, ведь? – Джейми скорбно покачал головой.

– Но я ведь ничего плохого и не сказал. Он был старый Махаунд, а я теперь молодой Махаунд. Он мертв, но скорби я не испытываю. Джейми, я уезжаю в Англию завтра утром!

– Я надеялся на это. – Джейми положил половником кашу на доску и стал рыться в буфете в поисках деревянной ложки. – Доедешь к своему дяде Джейбезу, я полагаю. Что ж, это самое правильное решение, милорд. Но не в его изысканный особняк, Джейми. Похоже, я не на столько хорош, чтобы вращаться в кругу его семьи. А что это еще за «милорд», Джейми?

– А разве нет? Разве ты теперь не сэр Родерик Махаунд, барон Саксский и лаэрд Килбэрни?

– Нет. По крайней мере, не собираюсь им быть. Сэр Родерик… а большой палец на ноге из носка выглядывает? Барон Саксский… а в мошне три фунта? Лаэрд Килбэрни, который ест кашу с доски деревянной ложкой и думает, где бы взять добавки? Нет, Джейми, я другого поля ягода, но на Маккаэрна имя свое я менять не буду. Я был порожден дьяволом. Махаундом был, Махаундом и останусь. Теперь послушай меня, Джейми.

Старик стоял перед ним руки в боки.

– С каких это пор, будь ты Люцифер или сам архангел Михаил, ты приказываешь мне тебя слушать? Съешь‑ка кашу сначала, и пусть она заполнит твой болтливый рот. Я тебя вырастил и выслушаю тебя, когда буду к этому готов. Значит, ты отправляешься в Ливерпуль, покидаешь родные края. А что станет с бедным стариком Джейми, хотел бы я знать!

– У тебя уже несколько месяцев пятки чешутся пойти жить к своему сыну. Сам знаешь, в коттедже у него гораздо удобнее, чем в этих развалинах, и тебе не придется ухаживать за мной.

– Как будто мне от этого много хлопот.

– У тебя и фартинга не было за все эти годы. А теперь, Джейми, с этой минуты я лаэрд, а ты слушай. Тут есть две дойные коровы и свинья, которая только что опоросилась. Одна корова – твоя вместе со свиньей и поросятами. Забирай их к сыну, чтобы ты от него не зависел. Одежда на мне есть, да еще три фунта.

– Да еще десять шиллингов, – добавил Джейми. – Вот.

Он достал жестяную кружку с верхней полки буфета и высыпал содержимое на ладонь.

– Они твои. Иногда я продавал яйца или кусок бекона, обкрадывая старика лаэрда, а все накопленное складывал сюда. Бери, они твои!

– Так ты присмотришь за животными?

– А как же. Представить себе не могу, чтобы ты приехал в Ливерпуль со свиньей или выводком поросят. Когда отправляешься?

– Утром. Я говорил с Дейви Кемпбеллом перед похоронами, завтра он на своей телеге едет в Доун. Выезжает он на рассвете, а я должен встретиться с ним у моста. А из Доуна я на своих двоих пойду в Глазго.

Он покончил с кашей и встал, чтобы положить доску на стол.

Старик кивнул головой в знак согласия. Он любил этого парня. Рори значил для него больше, чем его собственный сын, потому что он вынянчил его с того самого дня, когда отнял его от груди умирающей матери. Он оглядел Рори, который стоял сейчас перед ним в отсветах огня, и поднял голову, чтобы увидеть его всего, охватить его целиком еще раз. Да, это был сильный, высокий и мощный парень, ему бы еще парочку годков, и он бы еще подрос и возмужал.

Кровь викингов, доставшаяся ему от матери, проявилась ярче, чем его шотландская кровь. Он был выше Джейми на две головы, даже стоя в носках, а его тень от огня вытянулась по полу и вверх по побеленной стене, как тень великана. Волосы его были цвета спелой пшеницы, прямые и длинные, завивающиеся внутрь там, где достигали шеи, наподобие золотой каски. Темные брови, кончики которых поднимались, как крылья, нависали над голубыми глазами, такими темными, что они казались почти фиолетовыми, что усиливалось черными, как сажа, ресницами, которые так неожиданно контрастировали с его светлыми волосами. Нос был коротким, с широкой переносицей и прямым, пожалуй, даже слишком широким из‑за больших ноздрей, что придавало мужественность его лицу, тогда как губы, слишком изогнутые, слишком широкие и слишком чувственные, ослабляли это впечатление. Подбородок был квадратным, с ямочкой посередине и совершенно без растительности, ни намека на бороду на гладкой коже. Хотя уши были спрятаны под прядями волос, Джейми знал, что они были маленькими, прижатыми к голове и выглядели совершенно непропорционально по сравнению с колонной шеи, которая пропадала в вороте грубой рубахи. Под рубахой, Джейми знал, у парня были сильные мускулы, грудь колесом, узкая талия и твердый, упругий живот. Что было ниже живота, он не знал, так как теперь парень стал взрослым мужчиной и больше не приходил одеваться перед огнем, но он слышал сплетни, что молодые дочки батраков все поголовно гонялись за парнем, что доказывало, что он был с лихвой наделен тем, что может удовлетворить любую женщину. Что ж, это будет и благословением и проклятием для парня; благословением – потому что он сможет доставить удовольствие всем женщинам, а проклятием – потому что они никогда не оставят его в покое.