Итак, Ричард почувствовал себя в неловком положении, получив это задание от шефа. Он утаил от него свою информацию о Конданссо и не поделился своими сомнениями, а лишь коротко кивнул и, скрывая удивление, направился к двери. Но он еще больше удивился, когда шеф попросил его вернуться. Он указал ему на стул перед письменным столом, и Дэвис снова уселся.

— У меня к вам щекотливое дельце, Ричард. Из Берлина нас просят…

— Значит, задание относительно Конданссо поступило оттуда, шеф?

— Верно. Так вот, ко всему прочему, они просят разузнать об одной девушке, предположительно — француженке, парижанке. Есть подозрение, что она связана с обоими Конданссо, по крайней мере с теми же кругами…

— А с какими кругами связаны Конданссо?

— Н-да, мой дорогой Ричард, я до конца не уверен в достоверности своей информации, потому лучше воздержусь пока говорить об этом. Во всяком случае, речь идет о политической организации, а не о частном союзе. Девица, видимо, работает в том же направлении, что и мы, но это только предположение, как, впрочем, и все остальное, о чем я вам уже говорил. Берлинские коллеги сообщили нам очень мало, лишь то, что девушка вызвала там пристальный интерес.

— Ага, следовательно, француженка находится в Берлине?

— Вполне возможно. Ведь, как нам передали, она каждый вечер разговаривает по телефону с Парижем, номер Дантон — одиннадцать двадцать один. Так вот, этот телефонный номер принадлежит некоему пекарю Паули, активному члену той политической организации, о которой я упоминал ранее. Мы установили также, что всякий раз, когда в определенное время из Берлина вызывают номер Дантон — одиннадцать двадцать один, братья Конданссо, или по крайней мере один из них, находятся в квартире пекаря Паули.

Дэвис кивнул. В свое время он ведь тоже пришел к такому же выводу, о чем и сообщил Каролине Диксон. Однако его кивок ничего не выдал, шеф принял его за обычное подтверждение своих слов и продолжил:

— Обо всем этом мы телеграфировали в Берлин, а оттуда нас попросили последить за господами Конданссо и поподробнее узнать об этой девушке. Естественно, мы сделаем это, ведь у нас, в конце концов, одно ведомство и нельзя отказывать коллегам в помощи. Но. поверьте мне, Ричард, я не имею ни малейшего представления о том, что скрывается за всей этой историей. Эта глупая таинственность, культивируемая в нашем аппарате, порой мешает делу.

Дэвис опять кивнул, затем поинтересовался именем и адресом девушки, а также ее приметами.

— У нас есть ее фотография. Пожалуйста, возьмите. Девицу зовут Аннет Блумэ. В чем дело, Дэвис? Вам знакомо это лицо?

Услышав имя Аннет Блумэ, Ричард Дэвис вздрогнул и окончательно растерялся, когда взглянул на фото девушки. Это был точно такой же снимок, какой присылала ему Каролина Диксон: молодая особа в замшевой куртке, зажав маленькую сумочку под мышкой, стояла у входа в какой-то немецкий отель. Дэвис пробормотал, что это имя показалось ему знакомым, — должен же он был как-то объяснить причину своей растерянности, — и, хотя он выразился довольно туманно, его ответ устроил шефа.

— Не знаю, кому, кроме вас, Ричард, можно поручить это щекотливое дело. Побольше разузнайте о Блумэ. Но в первую очередь займитесь братьями Конданссо и приступайте к делу немедленно!

Дэвис не сразу отправился на Елисейские поля, в ресторан, где Конданссо обедали в обществе немецкого адвоката. Он приказал своему шоферу понаблюдать за ними. Сам же поехал в университет. Он знал, что подружки Фолькера Лупинуса дома не застанет, — ведь она, по словам шефа, находилась сейчас в Берлине. В канцелярии университета ему показали фотографию Блумэ, хранящуюся в личном деле. Ричард оторопел.

На этом фото Аннет Блумэ несколько отличалась от той, что была изображена на снимке, который Дэвис получил от шефа. Правда, можно было заметить известное сходство в прическах и в чертах лица, однако носы явно отличались. В свое время Дэвис был боксером, и в одном из боев ему сломали нос, с тех пор он невольно обращал внимание на носы всех людей. Теперь Ричард был уверен, что берлинская Аннет Блумэ, которой интересовалась Каролина Диксон, а сейчас и его начальство, и студентка медицинского факультета Сорбонны — разные люди. Но которая из них жила вместе с Фолькером Лупинусом? Очевидно, Дэвису надо было съездить к квартирной хозяйке студента и показать ей берлинский снимок. Однако на это уже не оставалось времени, и он отложил дело на следующий день. Взяв такси, Дэвис велел отвезти себя на Елисейские поля.

Он испытывал неясное беспокойство. Что-то не складывалось здесь, не выстраивалось в логическую цепочку, и Дэвис в конце концов пришел к заключению, что в этом деле существуют две нити — частная, конфиденциальная, исходящая от его приятельницы, и официальная, идущая из ЦРУ. И что эти нити не только сблизились на опасное расстояние, но и переплелись между собой так, что распутать этот клубок было уже не в его силах. Он начал опасаться, что у его берлинской коллеги могут возникнуть проблемы. А это означало опасность и для него самого.

Ричард подъехал к ресторану «Эльзасская мельница» как раз вовремя. Распрощавшись с немецким адвокатом, братья Конданссо отказались от приятной послеобеденной прогулки по Елисейским полям, втиснулись в темно-серый «фиат», и их машина рванулась с места. Шофер Дэвиса сумел не потерять ее из виду в плотном потоке транспорта на центральных улицах. Вначале «фиат» остановился на улице Эльдер, у бистро «Туризм». Братья Конданссо выпили по рюмочке ликера и потолковали с хозяином, месье Грегори, а затем с человеком по имени Люсьен. Дэвис выпил порцию виски и подсчитал в уме свои расходы на еду.

Французы забрали с собой Люсьена. Двумя кварталами дальше, на улице Вивьен, «фиат» снова остановился. Один из Конданссо, держа в мясистых пальцах толстую сигару, вошел с Люсьеном в лавку ростовщика Гюстава Лекюра, торговца, пользовавшегося дурной репутацией. Дэвис криво усмехнулся и покачал головой: это была та самая мелочная лавка, в которой он уже однажды был по просьбе Каролины Диксон. Не прошло и трех минут, как Конданссо снова появился на улице, но уже без Люсьена. Дэвис приказал своему шоферу остаться и наблюдать за лавкой старьевщика и Люсьеном, а сам сел за руль.

Слежка за Конданссо продолжалась. Стемнело, огни уличных фонарей и свет автомобильных фар слепили глаза, дождь хлестал в окна. Но, несмотря на это, Дэвис блестяще сдал экзамен на водительское мастерство, и, когда «фиат» стал приближаться к южной окраине столицы, он понял, куда направляются Конданссо.

Ричард не ошибся в своих предположениях: целью поездки братьев Конданссо был дом, где жил пекарь Паули, тоже знакомый ему, — он не раз бывал здесь раньше по поручению Диксон.

И вот теперь он стоял под проливным дождем и пытался решить трудный для себя вопрос. Что делать, если из дома выйдет только один из братьев? Продолжить наблюдение за первым или дождаться второго? Подобная ситуация уже была однажды в его жизни.

Настроение Ричарда было в тон погоде — мрачное и унылое. Сегодня, 18 мая, была годовщина смерти патера Грэма. Сидеть бы сейчас у камина за бутылкой виски и поминать его. Дэвиса охватило чувство горечи и злости: на свою профессию, на это чертово задание и на все то, в чем он не мог разобраться. И тут вдруг он вспомнил о Каролине Диксон, и настроение его сменилось, будто повеял легкий веселый бриз.

Дэвис боготворил эту женщину. В мечтах он видел себя вновь на своей ферме, в родном Техасе, вместе с Каролиной; видел, как по вечерам они сидят на веранде, глядя в бесконечную даль, туда, где на горизонте садится вечернее солнце.

Он никогда не говорил откровенно с Каролиной о своих чувствах. Боялся услышать от нее «нет», чтобы не разрушить свой воздушный замок. Каролина словно срослась со своей работой, любила ее. Он знал это из многочисленных бесед с нею. Она бежала от тихого семейного счастья. Всячески издевалась над обывателями, прозябавшими у телевизоров и судачившими о разном барахле и скандалах в высшем свете. Каролина посмеялась бы над его мечтами, как смеялась всегда, когда он расспрашивал о ее жизни, личных планах или о ее прошлом. «У Каролины Диксон нет прошлого, Ричард», — обычно говорила она. И порой он был склонен верить ей. Ничего не рассказывала она о своем детстве, о годах юности, ничего не говорила о годах зрелости. Лишь однажды она слегка приподняла завесу тайны.