На самом деле Музурбек Гаджиев был рядовым бизнесменом, правда с хитроумной восточной закваской, и занимал на россиянском рынке свою законную нишу: наркота, работорговля, — и вроде бы его бизнес никак не пересекался с бизнесом Трихополова, если бы не одно немаловажное обстоятельство: отчаянный горец сидел на нефти, что уже входило в круг интересов Микки Мауса. Когда началась бойня за трубу, первая, а потом вторая, им вообще стало невмоготу друг без друга. Музурбек со товарищи из дружественных тейпов охранял, укреплял положение Трихополова в горах, а тот, со своей стороны, по тайным каналам лоббировал, страховал интересы туземцев в столице, используя для этого как дворцовые интриги на уровне Кремля, в которых был непревзойденный мастер, так и всю мощь принадлежащих ему независимых средств массовой информации. Естественно, ввиду стойкого взаимного недоверия, между ними постоянно возникали недоразумения, грозившие перерасти в неразрешимый конфликт, и только благодаря мудрости и спокойному упорству Трихополова удавалось до сих пор держать ситуацию под относительным контролем. Одинаково презирая друг друга, они вынуждены были сотрудничать, и, к чести Музурбека, обладающего пылким, взрывным темпераментом абрека, он тоже при выяснении отношений ни разу не позволил себе зайти так далеко, чтобы нельзя было повернуть назад. Но оба сознавали, что так не может продолжаться до бесконечности, однажды ненависть вырвется наружу и рубиновой вспышкой сожжет одного из них. Войне пока не видно было конца, а главное, ее прекращение, хотя бы и по накатанной схеме генерала Лебедянского, было невыгодно обоим. Даже более невыгодно, чем год назад. Совсем недавно Трихополову удалось надавить нужные рычаги, перекупить пару-тройку влиятельных персон, и теперь ожидалось, что вскоре в Чечню опять хлынут бурные золотые потоки якобы на восстановление варварски разрушенных федералами территорий. Отказаться от манны небесной, просыпавшейся из дырявой торбы россиянского идиота, они не могли, ибо это означало то же самое, что наступить на горло собственной песне. Вот на таком сложном фоне и возник неожиданно в офисе бессмертный Музурбек Гаджиев, наверняка с какой-то новой дикарской претензией.

Трихополов ни единым словом или жестом не выказал своего раздражения. Секретарша предупредила о появлении горцев, и он едва успел смахнуть со стола бумаги, которые полуграмотному, но приметливому Музурбеку совсем необязательно видеть.

Через мгновение кабинет наполнился гортанными звуками, вкрадчивыми движениями и крепким запахом, напоминающим смесь французского лосьона с лошадиным потом. Музурбек был рослым мужчиной лет сорока, с выразительным смуглым лицом и задумчивым взглядом темных глаз. Облаченный, как сейчас, в строгий добротный костюм европейского покроя, с короткой аккуратной прической, он мог ввести в заблуждение любого встречного. Во всяком случае, московская милиция, исправно собирающая дань с кавказцев, редко проверяла у него документы. Посмеиваясь, Музурбек рассказывал, что его частенько принимали за европейца, но, разумеется, только до тех пор, пока не открывал рот. Двое его спутников (телохранители?) ничем не отличались от своих соплеменников, оккупировавших и державших в страхе Москву вот уже добрый десяток лет. Глядя на них, добропорядочный обыватель только и успевал взмолиться: Господи, спаси и помилуй хоть на этот раз!

Трихополов поднялся навстречу дорогим гостям и с Музурбеком по-братски обнялся и расцеловался, причем горец так сжал соратника в объятиях, что все кости затрещали. Силища у него была, конечно, бычья. Своих спутников Музурбек не представил, из чего Илья Борисович окончательно заключил: телохранители, шестерки.

Усадил гостей за вычурный стол орехового дерева в глубине помещения и распорядился по селектору насчет угощения. Минимум минут двадцать придется соблюдать положенный ритуал гостеприимства, принятый на Востоке, иначе будет смертельная обида. И лишь потом Музурбек, дай Бог ему здоровья, возможно, соизволит приступить к делу. Послушное лицо Трихополова выражало искреннюю радость, смешанную с глубокой задушевной тревогой.

— Черт возьми, бек, — заговорил он на эмоциональном подъеме, — разве можно так пугать тех, кто тебя любит! Когда я увидел подлую съемку, сознание потерял. Пришлось «скорую» вызывать. Еле откачали. Спроси у Елены Георгиевны, она подтвердит. И ведь понимал, что туфта, а шибануло наповал. Объясни, брат, зачем понадобилось это представление?

— Так надо, — буркнул Музурбек. — Время от времени мы умираем, потом возвращаемся обратно. Гяуры паникуют.

— Должен заметить, — засмеялся Трихополов, — пробрало даже моих щелкоперов. Уж они-то каждый труп обсасывают до косточки, а тут купились. Звонит этот, из вечерних новостей, который под интеллектуала натаскан, голосишко срывается: «Правда ли, босс? Правда ли, что с Музурбеком несчастье?» А что отвечу, когда сам не в курсе. Особенно впечатляла голова под мышкой. Очень натурально. Комбинированная съемка, да? Небось, парни с Би-эс-эн сварганили?

— Зачем комбинированный? — напыжился Музурбек. — Все по правде. Загримировали одного камикадзе, он и побежал. Двести баксов ему отвалили.

— А голова чья же?

— Голова его собственный. Чей же еще?

Суть предмета, как часто бывало в разговорах с абреком, начала ускользать от понимания Трихополова, и он обрадовался, когда Елена Георгиевна подоспела с подносом: кофе, коньяк, шоколад, лимоны. Музурбек симпатизировал интеллигентной секретарше, владеющей тремя языками, компьютером и приемами джиу-джитсу, нежно поглаживал ее пышный круп, пока накрывала на стол. Привычно пошутил:

— Ох какой лошадка приятныйЯнь. Хочешь в гарем, Елена? Платить больше буду, чем Илюша платит.

Секретарша жеманно, с тоской глядя на хозяина, покрутила бедрами, чтобы угодить капризному горцу.

— Я хоть завтра, досточтимый бек, да боязно немного.

— Чего боишься, Лена?

— Вдруг разонравлюсь? У вас, говорят, порядки больно строгие. Чуть женщина провинилась, ее свиньям на корм.

— Врут мерзавцы! — Музурбек бешено сверкнул очами. — Дикарей из нас делают. У нас к женщине отношение культурное, уважительное. Зачем свиньям? Если нашкодит, шашлык делаем, сами кушаем, а?! — и раскатисто захохотал, довольный шуткой.

Выпили за свободу Ичкерии и сразу по второй за смерть всем гяурам. По западному обычаю никто не закусывал, лишь Трихополов пожевал дольку лимона, чтобы предупредить изжогу. Проклинал горца за то, что пришлось неурочно пить. Вслух задал положенные вопросы о благополучии, о здоровье близких, ответы получил обнадеживающие. Музурбек со своими родичами и домочадцами собирался жить и процветать не меньше ста лет начиная с сегодняшнего дня. Со своей стороны, гость поинтересовался, все ли ладно у Трихополова. Илья Борисович сказал, что жаловаться не на что, если не считать внезапной кончины двоюродной племянницы, которая отправилась в кругосветный круиз, на теплоходе объелась печеными миногами и к утру, неожиданно для всех отдала Богу душу. Услышав про смерть незнакомой молодой женщины, Музурбек пришел в неописуемое расстройство. Воздел руки к небу и скорбно проревел:

— Как же так, Илюша?! Разве нельзя спасти? Илюша, как же так!

Молчаливые телохранители тоже соболезнующе зацокали языками, будто орешки кололи.

— Ничего не поделаешь, бек, — горестно поник Трихополов, припомня утрату. — Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Наследницей была. Ни в чем не нуждалась — и такая нелепость… Кофе, Музурбек?

Эти слова по каким-то лишь ему ведомым признакам горец посчитал знаком к настоящему разговору. Повел глазами на охранников, и один из них принес от дверей сумку-плащевку со множеством нарядных наклеек. Когда горцы появились, Трихополов еще подумал, что за гостинец у них в этой сумке? Но через секунду понял, что все равно ни за что не угадал бы. Музурбек сдвинул посуду в сторону, разомкнул смачно хрустнувшую молнию и вывалил на стол опухшую, посиневшую человеческую голову с сомкнутыми веками, из-под которых на желтые, восковые щеки выкатились два черных ручейка. В первый момент Трихополов подумал, что это та самая голова, которую показывали в хронике и которую обезглавленный Музурбек швырнул в ракетную установку, но, приглядевшись, убедился, что это не так. Голова совсем недавно принадлежала одному из его лучших, надежнейших агентов на Кавказе Веньке Сартаку, умнице, зубоскалу и талантливому менеджеру. Ни на миг Трихополов не потерял самообладания. Напротив, почувствовал прилив странного воодушевления, вспомнив, как месяц назад давал Сартаку подробные инструкции в этом самом кабинете. Сартак давно просил отправить его в горячую точку, туда, где припекает. Хотел испытать себя. Миссия у него была несложная: координатор-невидимка. Наблюдай, ни во что не встревай, докладывай прямо боссу. Жаль бедолагу. У парня было большое будущее, единственное, чего ему по молодости лет не хватало — хладнокровия. Увлекающаяся, романтическая натура. На звон лишнего доллара бросался сломя голову, как щуренок на блесну, забывая об опасности. Трихополов надеялся, что со временем это пройдет, характер выровняется, окрепнет: в большом бизнесе, как в высоком искусстве, суета неуместна, недопустима… Музурбек цепко, с гипнотическим выражением наблюдал за его реакцией, и это понятно. Принеся Венькину голову, намекая тем самым, что знает, чей секретный посланец недавно носил ее на плечах, он бросал Трихополову серьезный вызов и с напряжением ждал, сумеет ли московский подельщик ответить адекватно. Если да, то один разговор, если нет — совсем другой. Проще говоря, дикарь окончательно зарвался и пришел диктовать какие-то свои условия с позиции силы, надеясь, что за той чертой, где кончаются цивилизованные правила игры и где сам Музурбек чувствовал себя привольно, как рыба в воде, у раздувшегося от сверхприбылей, но изнеженного, с рыхлым нутром, столичного магната наконец-то сыграет очко. Он и раньше делал примитивные попытки проверить Трихополова на вшивость, но еще ни разу не заходил так далеко.