Поозоровав еще немного и убедившись, что он весь израненный, Варвара переместилась на стул и приняла облик светской дамы, полной задумчивой грусти.

— Что ж, рассказывай, негодник.

— О чем, Варенька?

— Как рад мне. Как соскучился. Как сердцем истомился по своей зазнобушке.

— Сама знаешь, — буркнул Сидоркин, не испытывая ничего, кроме скуки.

— Понимаю… Настоящие мужчины немногословны. Но ты, Тошенька, не всегда был таким. Ладно, расскажи, кто тебя так?

— Пьяные хулиганы.

— Да? — Варвара шаловливо погрозила пальчиком. — А вот газетки пишут иначе. Я думаю, и то и другое — враки. Наверное, ты все это устроил, чтобы не выполнять свои обязанности. Признайся, негодник?

— Кто пишет, Варь?

Варвара достала из сумочки вырезку из любимой газеты бывшего отца демократии. Заметка называлась «Вампир распоясался». Сидоркин пробежал глазами. Бойкий журналист с юмором описывал кошмарное происшествие на «Белой даче». Как свойственно нынешним «акулам пера», особенно его развеселили кровавые подробности. Самому Сидоркину были посвящены несколько строчек в конце: «…Попал в лапы злодея и один из представителей наших прославленных органов, призванных защищать нас от преступников. С ним вампир обошелся особенно круто, хотя доблестный офицер милиции не оказывал никакого сопротивления, только умолял о пощаде. Лишь появление группы нянечек и медсестер спасло милиционера от неминуемой гибели. В безнадежном состоянии он доставлен в больницу, по понятным причинам мы пока не будем называть его фамилию. Однако позволим себе задать нелицеприятный вопрос: кому и за что мы платим налоги? До каких пор подобного рода преступления будут оставаться безнаказанными?»

— Это не про меня, — сказал Сидоркин. — Я не служу в милиции.

— Помолчи уж, бессовестный… Чтобы тебя разыскать, пришлось подключать мужа, а ты знаешь, как я не люблю у него одалживаться. И потом, он вдруг начал ревновать. Можешь представить ревнующего Чарского?

— Ко мне, что ли?

— Я толком так и не поняла. У нас есть фонд помощи пострадавшим многодетным милиционерам, я там вроде как член попечительского совета. Пришлось изворачиваться, врать. Ссылаться на этот фонд. Чарский закатил форменную истерику. Умора! И все из-за тебя, негодяй! Неужели трудно позвонить?

— Откуда? У меня нет телефона.

— Теперь будет… — из той же сумочки Варвара достала мобильную трубку последнего образца. — Прошу, сударь.

Сидоркин поблагодарил искренне. Телефончик безусловно пригодится. Варвара наблюдала с коварной улыбкой, но он вдруг остро ощутил, что разговаривать им не о чем. Финита ля комедиа. Женщина мгновенно уловила идущий от него холодок, но с присущей ей самоуверенностью отнесла это на счет его физической немощи. Скорее всего она права. Неловкое молчание, возникшее между ними, как трясинка, нарушило появление медсестры Даши, которая влетела с заранее наполненным шприцем. Увидев посетительницу, затянутую в шелка и благоухающую Парижем, оценив ее точным, прицельным взглядом, девушка в растерянности замерла. «Ах вот оно что!» — прочитал Сидоркин на светлоглазом личике. В голове мелькнула забавная мысль: если бы пришлось выбирать их этих милых созданий, кого взять с собой на необитаемый остров, он, не задумываясь, остановился бы на длинноногой простушке.

— Процедуры, — извинился перед Варварой. — Искололи, как ежика. Помереть спокойно не дадут. В заметке же сказано: в безнадежном состоянии.

— Подожду за дверью, — по медсестре Варвара Максимовна скользнула взглядом, как по пустому месту, — раз уж ты такой стеснительный, Тошенька.

— Я не стеснительный, — надулся Сидоркин. — И ждать не надо.

— Что?!

— В том смысле, лучше завтра приходи. Или через недельку. Когда малость окрепну.

Варвара наклонилась и поцеловала его в губы. Поцелуй следовало заснять на пленку и показывать школьникам, обучающимся по американской программе планирования семьи, как образец безопасного секса. Он длился минут пять. И еще столько же Сидоркин приходил в себя, не мог отдышаться.

— Выздоравливай, дорогой, — ехидно попрощалась Варвара. — Скоро будешь востребован целиком. Раньше чем через неделю.

Когда она ушла, Даша наивно спросила:

— Твоя мама, Антон?

— С чего ты взяла?

— Ей уже, наверное, за пятьдесят.

Сидоркин обиделся за возлюбленную.

— Ты даешь, Дарья! Ей тридцать с хвостиком.

— Она тебя обманула, — уверенно заявила медсестра. — Хотя, конечно, после двух-трех подтяжек… Хирургическая косметика творит чудеса.

— Тебе-то какое дело? — вспылил Сидоркин. — Ревнуешь, что ли?

— Повернитесь на живот, больной.

Иглу всадила так, что у Сидоркина отозвалось в затылке. Но он не пикнул: разве это боль по сравнению с побоями вампира…

— Вот что, Дарья, — сказал, вернувшись в сидячее положение. — Напрасно ты психуешь. Эта женщина между нами не стоит. Нас разделяет совсем другое.

— Что же нас разделяет?

— Отношение к человеческой личности. Ты очень безжалостная. Из-за ревности готова убить. Ты же не испанка, в конце концов. Даже если между нами что-то было, ведь это еще до нашей с тобой встречи. Не могу же я сказать «проваливай», когда она подарила мне «мобильник».

— Вы думаете, очень остроумный, да? А мне вообще неинтересно слушать, если хотите знать.

Увлекшись разговором, девушка забыла о бдительности, так что Сидоркину удалось, изловчившись, ухватить ее за халат. Они начали весело барахтаться, но у майора от резкого движения что-то хрустнуло в позвоночнике и левая рука отнялась.

— Я еще не совсем здоров, — признал с сожалением. — Но погоди, красавица, все равно никуда не денешься.

— Еще чего! — фыркнула медсестра, с достоинством поправляя ворот распахнувшегося халата. — Я могу быть с мужчиной только по любви.

— Я сам такой же, — обрадовался Сидоркин. — С какой-нибудь страхолюдиной, от которой рыбой воняет, нипочем в постель не лягу.

…Поздно ночью, чувствуя, что не может бороться со сном, он попробовал установить закономерность, которая привела ко встрече с Големом, но ее не было. Детство, отрочество, служба в армии, юридический факультет… Он одерживал маленькие победы и совершал ошибки, спотыкался, падал, поднимался и бежал дальше, подобно миллионам других людей, живущих ныне и оставшихся в далеком прошлом. Наверное, в человеческой жизни, в ее содержании мало что изменялось с течением столетий. Он был счастлив оттого, что однажды родился на свет. Увлекался женщинами, не изменял друзьям, враждовал с теми, кого считал подонками, но никогда ни к кому не испытывал такой сокрушительной ненависти, которая сейчас сжигала его сердце. Ему становилось худо от одной мысли, что подлый волосатик, оборотень, исчадие ада, глиняный Голем, повадившийся к нему во сне, способен уклониться от реальной схватки. Если так случится, думал Сидоркин, то нет правды на земле.

Никто не знал, что творилось в его душе. Словно тысяча воинов одной с ним крови, извечных охранников Русской земли, заклинали из незримых могил: пойди и убей! Пойди и убей!

Он слышал их зов так же ясно, как шепот Вареньки в роковую минуту любви. Под опущенными веками вспыхнуло голубоватое сияние, и он с облегчение устремился на виртуальную встречу с врагом.

ГЛАВА 8

Корин снял номер в гостинице на Яузской набережной, которая называлась «Хаджи Гурам» и располагалась в недавно возведенном семиэтажном здании, построенном с претензией на сходство со средневековыми замками. По многим признакам гостиница принадлежала какому-то свободолюбивому южному клану, но это занимало Корина меньше всего.

За последние дни в его сознании произошли большие изменения, отразившиеся и на внешнем облике. Теперь это был респектабельный мужчина в модном длинном куртаке и белых штанах, ничем не отличающийся от большинства новых русских, поселившихся в гостинице; разве что пробивающаяся из-под манжет и на груди и обрамляющая лицо бурая шерсть, аккуратно подбритая, да свинцовые бляшки глаз придавали ему особенно деловой, энергичный вид, уподобляя человеку, готовому совершить важную коммерческую сделку. Гортанные, шумливые обитатели гостиницы здоровались с ним, как с соплеменником, прикладывая одну руку к сердцу, а второй поглаживая рукоять кинжала, без которого появляться в ресторане, баре или просто в фойе считалось неприличным. Оформление заняло считанные минуты. Пожилой администратор устрашающей наружности, с гладко выбритой головой и целой тонной кокаина в очах, не потребовал у него никаких документов, а лишь предложил расписаться на синем бланке в графе «Цель прибытия». При этом у них состоялся короткий, но важный разговор.