В подъезде, где проживала Анна Берестова, он обошел несколько квартир, те из них, где кто-то был дома, и повсюду расспрашивал про Анну и предъявлял фоторобот маньяка. Надо заметить, он любил такие мини-опросы, воспринимал их как азартную психологическую игру. Вступить в контакт с незнакомым человеком, заручиться его расположением, разгадать психотип, задать точные наводящие вопросы, дабы выжать из контакта все возможное, произвести мгновенный отсев… Особенно быстро под обаяние симпатичного, любезного, прекрасно, но без вызова одетого молодого человека попадали пожилые дамы-домохозяйки, которые после обмена двумя-тремя репликами, даже не требуя удостоверения, приглашали его войти, а через несколько минут готовы были накормить обедом. Сидоркина умиляла такая доверчивость, соотносимая лишь со слабоумием россиянского обывателя.

Большинству соседей фамилия и словесное описание Анны Берестовой ничего не говорили, но из тех, кто шапочно был с ней знаком (соседка по лестничной клетке, суровый пенсионер с первого этажа, две бабули, сидящие на скамейке возле подъезда), все в один голос заявили, что, по их мнению, девушку оклеветали. Никого она не убивала и не могла убить, потому что сама была как цветок, расцветший для того, чтобы его растоптали. Из подобного странного единодушия Сидоркин сделал вывод, что либо девушка на самом деле была невинной, что отнюдь не исключено, либо умела напускать туману погуще его самого.

Фоторобот производил угнетающее впечатление. Бабушки на скамейке, увидев волосатую будку, долго крестились, и одна точно определила: «Это бес!»

Но никто (из тринадцати опрошенных) не видел этого беса живьем. За исключением дворника Кузьмы Михайловича, основательного, интеллигентного и, сразу видно, как и сам Сидоркин, глубоко образованного человека. Они выкурили по сигарете, причем дворник курил свои — красивый аристократический жест. Кузьма Михайлович не был уверен, но предполагал, что видел волосатика, и назвал позавчерашнее число, хотя со временем дня затруднился по причине, как он выразился, «некоторого выпадения».

— Я, сударь мой, во-он за тем баком стоял, видите, в кустиках? А оно, значит, вынырнуло из подъезда. Я сразу понял — чужак. Какой-то такой, знаете ли, торопливый и полусогнутый. Свои так не ходят. Черты лица, к сожалению, не разглядел. Далековато. При этом что поразительно, как толкнуло: не к Анне ли гостек наведался? Честное слово, так и подумал.

— Почему, Кузьма Михайлович? Почему так подумали?

— Черт его знает. Никаких реальных оснований вроде нет. Анюту, храни ее Господь, больше месяца как забрали. Хозяева квартиры вернутся не раньше Рождества… И вот поди ж ты — как толкнуло. Хотел уж догнать шустряка, да где там на моих ногах…

— Аню хорошо знали?

Дворник взглянул на Сидоркина с укоризной.

— Зачем раньше времени девочку хоронить, сударь? Не только знал, и сейчас знаю.

— Выходит, не верите, что виновата?

— Это смотря в чем… В убийствах — нет, конечно. А вот погналась за длинным рублем, спуталась с отребьем — в этом не оправдываю. В глаза говорил: не твое это, Анна, не лезь, сомнут. Не внимала, увы. Нынче ведь плохо слушают стариков. Мы для них все совки.

— Да-а, — согласился Сидоркин. — Все смешалось в доме Облонских. Против рынка не попрешь… Из подъезда-то этот чужак один вышел? Без сопровождающих?

— Нет, не один. С ним мальчонка был. Наш мальчонка, здешний. На том же этаже живет, где Аня.

Если дворник ожидал какой-то особой реакции на свое важное сообщение, то ошибся. Сидоркин лишь равнодушно приподнял брови.

— Что за мальчонка?

— Да знаете ли, — с некоторой обидой заговорил Кузьма Михайлович, — не совсем обычный мальчик. Ему около тринадцати, а говорят, родителей содержит материально.

— Юный бизнесмен? — с непонятной интонацией произнес Сидоркин.

— Так тоже сказать нельзя. Мальчик вежливый, начитанный. Всегда здоровается первый… Но какой-то чересчур задумчивый, не от мира сего.

— Если не от мира сего, как же зарабатывает?

— Понимаю, о чем подумали. Нет, на воришку не похож. Но ни с кем из дворовой ребятни, как я заметил, не водится. И его не трогают, не задевают. Что уж совсем непонятно. У нас ведь как? Коли держишься особняком, дай-ка мы тебе головку поправим. Обычай общий — что у взрослых, что у детей.

— Как его зовут?

— Валериком. Валера Фомичев.

— Квартиру не подскажете?

— Восемьдесят шестая. Третий этаж. У Анны восемьдесят четвертая.

— Хорошая у вас память, Кузьма Михайлович.

— Не жалуюсь, что есть, то есть.

…Дверь открыл Валерик — светловолосый отрок с насупленным личиком. Ничего примечательного, кроме одного: если приглядеться, начинало казаться, что это не мальчик, а старичок, притворяющийся ребенком.

— Валерик?

— Да.

— Поговорить надо… Ты один?

— Да.

— Выходит, отчаянный парень. Открываешь, не спросив кто.

— Я поглядел в «глазок».

— И что увидел?

— Вы не бандит.

— Говорить через дверь будем или пустишь?

— Отец ругает, если приходят посторонние. Лучше выйду.

Спустились на один лестничный пролет и пристроились на широком подоконнике, где стояла зеленая банка-пепельница, на заплеванном полу — несколько пустых пивных бутылок. Кроме того, на крышку мусорного люка чья-то дерзкая рука приклеила использованный презерватив. Похоже, подоконник местный молодняк использовал для бивака.

— Слушаю. — Валерик уселся на подоконник и выгнутой спиной оперся на оконную перекладину.

— Почему не спросишь, кто я?

— Вижу. Вы из органов.

Сидоркин удивился.

— Круто. Знаешь, Валерик, есть такая игра, когда знакомишься с девушкой. «Угадайка» называется. Угадай, как зовут? Угадай, где работаю?.. Никто не угадывал. Обычно принимают за актера. Или за предпринимателя. Одна дамочка почему-то решила, что я научный сотрудник. А ты сразу просек. Объясни как? У меня же на лбу не написано.

— На лбу нет. — Мальчик скупо улыбнулся.

— Может, тогда скажешь, кого ищу? — К этому моменту Сидоркин уже понял, что перед ним человек, умудренный большим жизненным опытом, и на контакт надо идти предельно вежливо, без малейшего пережима.

— Тут ума не надо. Вы ищете волосатика.

— Ну даешь, Валерик! — восхитился Сидоркин. — Прямо в десятку лупишь. Тебе надо к нам работать. Подумай, серьезно предлагаю.

Валерик никак не откликнулся на лесть, смотрел куда-то в сторону, мимо лифтовой шахты. Сидоркин достал сигареты, закурил.

— Сам-то не куришь?

— Редко… Простите, вы не сказали, как вас зовут?

— Ах да… Антон Семенович. Можно просто Антон. Так ты видел этого человека?

— Он не человек.

— Кто же он?

— Оборотень… У вас есть оружие?

— В принципе да, есть. Но с собой не ношу. А что?

— Ладно, это неважно. — Валерик перевел скучающий взгляд на стену. — Все равно он вам не по зубам. Если встретите, он вас убьет.

— Ты с ним разговаривал?

— Да, конечно… Меня он тоже хотел пристукнуть, но я прикинулся, что тоже немного оборотень. Это нетрудно, если знаешь их повадки. Оборотни доверчивые, почти как эльфы.

Про эльфов Сидоркин знал только понаслышке и решил не углубляться в скользкую тему. Его ничуть не смущало, что у мальчонки сдвинутая крыша. Он почуял след, а для Клеща это означало, что он почти взял добычу.

— Для оборотней у меня в сейфе припасена парочка серебряных пуль, — сообщил доверительно. — Ты не мог бы, Валерик, поподробнее рассказать о вашем знакомстве?

— Нечего рассказывать. Он же не ко мне приходил, к Ане. Вы знаете, где она?

— Да, в психушке. Ты сказал ему об этом?

Мальчик вспыхнул до корней волос, на щеках проступили веснушки. Казалось, сейчас заплачет.

— А что бы вы сделали на моем месте, Антон Семенович? У него клыки, как у волка. Я не хотел умирать.

— Успокойся, дружок. Я не осуждаю… Ты назвал адрес?

— Нет, дал телефон «Токсинора». И еще принес папину бритву. Он теперь похож на человека.