Дїя заметно качнуло. Опершись спиной на стену Свентовитова Храма, он, вместо того, чтобы вернуть своё былое положение, напротив шагнул назад. «Так, — мыслил он, — даже ежели они все разом на меня кинутся, то свалюсь у привхода. Отрубят руки, зубами буду грызть сапоги их железные, а всё одно не пущу».
Но Горынычи не стали бросаться на свирепо глядящего на них Аса. Они всё так же неторопливо, будто показывая своё миролюбие, сошли на площадку у привхода и выстроились в ряд. Тот, что был с Посохом, поднял руку к голове и стал стаскивать с неё свой шлем с «кишками». Железяка слезала неохотно, шипела и издавала множество других, непривычных человеческому уху звуков.
Сердца воев наполнились трепетом от предвкушения встречи с непознанным, неведомым, а уж когда из-под шлема появилась голова Горыни, на смену этим чувствам в нутро штоурмвоев дохнуло холодом страха. Теперь они могли рассмотреть ануннака как следует. На них взирала образина зверя и ящерицы одновременно. В пику звериным, огромные, оттянутые краями к вискам, тигриные глаза ануннака были полны мысли. Да, было в его лике и что-то человечье, но не более чем есть в растопыренной, коряжистой сосновой шишке от высокой и стройной сосны. Кожа на его лице, была словно выложена мелкими камешками. Знал ведь, гадово племя, как заставить дрогнуть сердца витязей, потому и снял свою железную шапку.
Они, готовые в любой сорваться в бой, сжимали посиневшими от холода руками рукояти мечей, а потому дрогнули, когда ануннак заговорил по-человечьи. Молвил он говором древним, о коем многие токмо слышали. Не размыкались его гадкие уста, а каждое из тихо сказанных им слов влетало людям прямо в головы:
— Обмельчали, — низким, трубным голосом пробасил он, — в прежние времена воины Ордена были куда-как мощнее…
— Не обижай витязей, — вступился, пользуясь той же древней речью Ас.
Горыныч скользнул своими кошачьими глазами по напряжённым фигурам храмовников. Ему было неприятно, что Светакол прервал его вступительную речь, которую он намеревался закончить словами: «Да и Асы ныне уж не те». Решив оставить эту мелкую колкость на потом, он спросил:
— Они и тебя слышат?
— Да, — ответил Дїй, — я стараюсь, чтобы слышали.
— Вот тебе ещё, в довесок сказанному. Раньше все люди редко размыкали уста, понимали друг друга и так, а сейчас? Пред витязями вашего Светлого Ордена и то надо «стараться».
— Не только мы обмечали, — опередил с колкостью Ящера Светокол, — и вы. Коли перешли на древнюю речь. Где образы? Только словеса остались? Да и те, Горыня, уж сего времени…
— Ануннак, — сверкнул очами чужеродный пришелец, — заметь себе это, Ас, я − ануннак, а не как вы нас называете − Горыня. Ни ты, ни, тем боле они, не прочтут уж тех образов, кои я могу выдернуть для вас извне, и это самое малое. Стоя так близко я могу и сгубить вас этими Тёмными образами, так что внимайте моим словам, и не противьтесь воле…
— Ну-ну-ну, — простецки сложил огромные руки на груди Ас, — будь вы эдакие важные, ещё с холма бы уложили нас своими штуками. А раз выстроились пред нами, как пни на просеке, знать и мы для вас чего-то стоим. Говори чего пришли так мирно и, мой тебе совет, никогда не выпячивайся так горделиво перед теми, от кого тебе что-то нужно.
Ануннак, выслушав это, недобро набычился и так сжал в руках шлем, что тот жалобно заскрипел своими стяжками. Казалось, что Горыня вот-вот бросится на Аса, но! Что-то заставляло их быть до поры смирными и поостыть, хотя это дорогого стоило Ящеру.
— Мы, — наконец, разомкнув уста, самодовольно, в голос начал ануннак, и витязи дёрнулись от неожиданности, — там сровняли с землёй село, это чтобы вы…
— А мы тоже не спали,— снова прервал его, теперь уже явные горделивые речи Светокол, — и тут, и там в селе отправили в небытие больше полдюжины ваших молодцов. И что с того?
— Молодцов там было всего трое, — спокойно ответил Горыня, — остальные, так, исполнители. Ваши потуги для них просто комариный укус, они не знают, что такое боль, а молодцов мы восстановим, обновим…, — чужак замялся, — у вас нет такого слова…. Вскоре они снова будут с нами. На этой Земле всегда будет столько ануннаков, сколько было вначале…
— Будет трепаться-то, Горыня. Думаешь, поверим? Сколько костей ваших рассеяно над Недрой? И не счесть…
— Мы давно восполнили эти потери, да и сокрушали наших Предков и Асы, и человеки – не вам чета. Именно потому мы схитрили, и со временем вымыли из вас их густую кровь. Ведь изрыгающего пламя Сехона вы и смогли победить только потому, что из-под земли его «держали» за ноги древние Духи-Хозяева Земли, которых вы называете Домовые. Если бы они перед этим не смогли тайно отобрать силу его Топора, не прихватили его, оставаясь незримыми, из вас никто уже не остался бы в живых.
Повторяю, Ас, вы и человеки уже не те, а будет и того хуже. В скором времени на Мидгарде не останется и следа от семени вас, великанов. Мы добьёмся того, чтобы в своих сказках и былинах, имеющие короткую память люди вспоминали вас, как нечто страшное, большое и злобное. Да и народы Чуди Белоглазой, давно стоящие у нас на пути, мы руками людей, по велению их правителей сведём на нет. Судьба этой Земли, как и судьба других до неё – быть опустошённой и уснуть навсегда, а мы после того, как вывезем отсюда всё, что нам надо, найдём себе другое плодородное поле среди звёзд.
Отдайте Посох Времени, и нам не придётся обрывать нити ваших Родов. У нас достаточно огня, чтобы тут же изжарить вас и спалить дотла Храм. Мы дали вам время на то, чтобы попытаться уцелеть. Не вздумайте противиться, иначе всё вокруг окутает пламя. Повторяю, вы уже не те…
— И мы? — властно и гордо прозвучал позади ануннаков женский голос.
Чужаки от неожиданности дёрнулись, загремели латами, подняли оружие и расступились. У моста, прямо перед стэпями, ведущими к Капищу, стояли Любояра и Радмила.
Защемило сердце у выстроившихся вдоль стены защитников, да как же так? Ведь ушла Йогиня, едва только стало понятно, что на село вот-вот нападут. Хотя, чему тут дивиться? Всегда, коль ворог пришёл, то защищать свою землю во всех Родах Расов вместе с мужьями, отцами, братьями и сыновьями поднимались и бабы, и даже дети.
— Что ж это, Любояра? — с игривой укоризной, стоя руки в бока, сверкнула белозубой улыбкой Радмила. — Куда не кинь у этих Горынычей, и витязи им не те, и Асы. А мы-то? Что молчишь, смердящая жаба?
Старший ануннак, как видно пребывая в замешательстве от того, что женщинам удалось незамеченными зайти к ним в тыл, с трудом взял себя в руки и хрипло произнёс:
— Дайте срок, Йогини, …и вы будете не те.
— Это как же? Уж не собрался ли ты кого-нибудь из нас сосватать, Горыня? Знаешь ведь, что ни одна Жрица и близко к себе не подпустит того, в ком есть хоть капля вашей крови. И как тогда ты будешь с нами бороться?
— Я не Горыня, — упрямо не соглашался с обидным прозвищем расов ануннак, — и сватать тебя не желаю, но когда на Мидгарде не останется никого с чистой кровью расов, кого вы, прекрасные, пьющие Силу Небес девы станете рожать? Тёмненьких и курчавеньких, а те и сами скоро выродятся и вас изведут, оставляя эту Землю нам. Так что найдётся «меч» и на вашу гордыню…
— Вот оно что? — блеснула очами Радмила, и выхватила из-за спины два коротких меча. — Давай, Любаяра, попотчуем по-нашему тех, кто нам решил мужиков портить…
Йогини метнулись под ноги стоящим на верхней площадке чужаков. Первый из них попытался ударить в них молниями из «Трубы», но смертельные лучи только безвредно опоясали женщин и тут же вернулись обратно к стрелявшему, причём с такой силой, что ануннак дёрнулся и выронил оружие. Миг и в обводной канал скатилась его тяжёлая голова, за которой, будто на санях съехало и бездыханное тело с «Трубой». Тут же лопнул весенний лёд, и обжигающая вода целиком поглотила первого из горынь.
В это время Ас и главный из ануннаков схватились за боевой Посох, который находился в руках ошалевшего от подобного нападения чужака. Трое потянули оружие к себе, но только двое знали, как им пользоваться. Светоколу просто не оставалось выбора. Все Пояса бросились в драку, даже те, что были в Капище. Слушая из-за дверей недобрые словеса Горыныча, они ждали своего часа, и как только пошла рубка, оставили в привходе раненного Трияна, и кинулись в бой.