Приор принял ее, открыл и тщательно осмотрел содержимое. Правда, большую часть того, что находилось внутри, он не стал ни вынимать, ни показывать, а лишь повертел в руках. В суме лежала сменная чистая рубаха, застиранные холщовые подштанники, скромные туалетные принадлежности — бритва да кусочек мыла, тощий кошель и какая-то свернутая расшитая лента — по-видимому, реликвия. Кроме того, в суме хранился требник в кожаном переплете. Извлек приор лишь один предмет, который счел необходимым продемонстрировать окружающим, — кинжал в кожаных ножнах, какой люди благородного сословия обычно носят у бедра.

— Да, это мой кинжал, — признал Мэтью, глядя Радульфусу прямо в глаза, — но не им был разрезан тот шнурок. Я вообще не доставал его из сумы с тех пор, как ступил на землю вашего аббатства.

Радульфус перевел взгляд с кинжала на его владельца и кивнул:

— Я согласен, что ни один разумный человек не пустится в дорогу, не захватив средства защиты, тем более, если ему предстоит заботиться и о безопасности безоружного друга. Твои побуждения, сын мой, мне вполне понятны, но тем не менее в этих стенах никто не должен носить оружия.

— Как же мне надлежало поступить? — спросил Мэтью. Держался он прямо, и в голосе его слышался чуть ли не вызов.

— То, что следовало сделать, ты сделаешь сейчас, — заявил Радульфус. — Отдай кинжал на сохранение привратнику, как поступили со своим оружием остальные гости, а когда будешь уходить, получишь его обратно.

Мэтью ничего не оставалось, как склонить голову, что он и сделал — учтиво, но явно без особой радости.

— Я поступлю, как ты велишь, отец аббат, и прошу простить меня за то, что я не спросил совета ранее.

— Но, святой отец, — умоляющим голосом напомнил о себе Сиаран, — как же мой перстень? Как мне исполнить данный обет, если я лишен знака покровительства и защиты?

— Твой перстень будут искать по всей обители, и всякий честный человек, — здесь аббат возвысил голос, дабы его могли слышать даже в задних рядах, — охотно покажет весь свой скарб. Позаботься об этом, Роберт! — добавил он, обращаясь к приору.

С этими словами Радульфус продолжил свой путь, а толпа, проводив его взглядом, стала расходиться. Люди возбужденно обсуждали случившееся, высказывая самые невероятные предположения. Приор Роберт принял Сиарана под свое крыло и повел юношу в странноприимный дом, чтобы привлечь к поискам пропавшего перстня брата Дэниса. Мэтью поначалу заколебался и бросил нерешительный взгляд на Мелангель, но затем повернулся на каблуках и зашагал следом за ними.

Паломники и гости Шрусберийского аббатства, все как один, с готовностью откликнулись на призыв аббата. Каждый спешил развязать свой тюк или суму, желая поскорее оправдаться в глазах окружающих. Розыски продолжались всю вторую половину дня, но никаких следов исчезнувшего перстня обнаружить не удалось. Мало того, двое или трое гостей, ночевавших в общей спальне странноприимного дома и не имевших до сей поры случая проверить содержимое своих дорожных сум, сделали горестные открытия, когда их попросили туда заглянуть. Один йомен из Личфорда выяснил, что его запасной кошель полегчал никак не меньше чем наполовину, а мастер Симон Поер, одним из первых предложивший для осмотра свои вещи и громче всех осуждавший неизвестного вора, заявил, что у него стащили серебряную цепочку, которую он на следующий день собирался положить на алтарь святой Уинифред. Бедный сельский священник, на склоне лет осуществивший наконец давнюю мечту о паломничестве, горько сокрушался об утрате крохотного ковчежца, над которым работал более года и в котором надеялся привезти в свой приход что-нибудь в память о паломничестве — высушенный цветок из монастырского сада или ниточку-другую из бахромы алтарного покрова святой. Купцу из Ворчестера не удалось найти добротный кожаный пояс от праздничного наряда, припасенного на завтрашний день. Кроме того, несколько постояльцев высказали подозрение, что в их вещах кто-то рылся и, по всей видимости, пренебрег ими — а это обиднее всего.

Когда бесплодные поиски наконец прекратились, брат Кадфаэль вернулся к себе в сарайчик и стал дожидаться прихода Руна. Паренек явился точно к назначенному часу и долго сидел молча, глядя перед собой большими задумчивыми глазами, в то время как Кадфаэль привычно делал свое дело. С каждым разом он разминал затвердевшие мышцы все сильнее и глубже.

— Брат, — промолвил юноша, поднимая глаза, — правда ли, что ни у кого не нашли кинжала?

— Верно, паренек, ни у кого. Хотя, понятное дело, обычных ножей, какими путники на привалах режут хлеб да мясо, обнаружилось немало. И для этой цели они достаточно остры, но вряд ли таким ножом можно неприметно перерезать прочный шнурок. Однако, как известно, у мужчин растет борода, а тупая бритва не больно-то пригодна для бритья. Что поделаешь, когда где-то объявляется вор, честным людям приходится туго. Тем, кто не ведает угрызений совести, всегда легче. Но тебе тревожиться нечего, ты ведь никому не сделал ничего дурного. То, что случилось, скверно, но не должно омрачить тебе завтрашний праздник.

— Да, да, — рассеянно пробормотал юноша, занятый своими мыслями, — конечно. Но я хотел сказать тебе, брат, что кинжал был не только у Мэтью. Дело в том, что я оказался прижатым к нему во время мессы. Ты ведь знаешь, что мне приходится опираться на костыли, а костыль вместе с рукой вплотную притиснуло к полотняной суме, и сквозь полотно я почувствовал что-то твердое. Потом я сообразил, что это было — кинжал с крестообразной рукоятью. Но вы его так и не нашли.

— А кто же это был? — спросил Кадфаэль, не прекращая старательно массировать ногу. — Кто не постеснялся даже к мессе заявиться с оружием.

— Тот здоровенный купец, что ходит в камзоле из отличной шерсти. Уж в чем, в чем, а в шерсти разбираться я научился. Зовут его вроде бы Симон Поер. И раз вы кинжала не нашли, он скорее всего передал его на хранение привратнику, как и Мэтью.

— Все может быть, — согласился Кадфаэль. — А когда ты это обнаружил? Вчера? Ну а сегодня он снова стоял рядом с тобой?

— Сегодня? Нет, сегодня нет.

А сегодня, подумал монах, он как ни в чем не бывало наблюдал за разыгравшейся на дворе сценой, готовый по первому требованию вывернуть наизнанку свою суму, и лишь добродушно улыбался, когда аббат велел Мэтью сдать свое оружие. Ясно, что в тот момент никакого кинжала при нем не было, а стало быть, он успел вовремя от него избавиться. И то сказать, аббатство большое и в стенах его найдется немало укромных мест, где можно надежно спрятать и кинжал, и сколько угодно краденых вещиц, благо все они невелики, а цену имеют, и немалую. Очевидно, поиски могли бы возыметь успех лишь в одном случае: если аббат прикажет держать ворота на запоре, а гостей — пленниками, пока братья не перекопают все грядки, не перевернут каждый топчан и не заглянут в каждую щель. Что ни говори, а распознать грешника — дело нелегкое.

— Нечестно получилось, — промолвил Рун, — Мэтью заставили отдать кинжал, а у того купца остался такой же. А Сиаран так расстраивается из-за своего перстня, что даже из спальни выходить и то не решается. Прямо извелся весь.

«Похоже, что так оно и есть», — подумал Кадфаэль. «Хотя странно, — вдруг пришло в голову монаху, — чего страшиться человеку, который сам объявил, что жить ему осталось недолго. Ему-то чего бояться?»

Впрочем, люди странные существа. Тот же Сиаран, вполне возможно, считает, что одно дело мирно преставиться в Абердароне, исповедавшись, причастившись и сподобившись христианского погребения, и совсем другое — стать жертвой разбойника или бродяги на большой дороге.

А вот о ком стоит подумать, так это о Симоне Поере. Допустим, что вчера у него был кинжал — тогда не исключено, он заявился с ним и на мессу. Но куда же он подевал его, прежде чем Сиаран обнаружил свою пропажу? И главное: почему решил избавиться от оружия? Кому это могло прийти на ум, если не вору.

— Ты бы, сынок, не забивал себе голову мыслями о Мэтью и Сиаране, — промолвил Кадфаэль, глядя на прекрасное и печальное лицо юноши. — Думай только о завтрашнем дне, о том, с какими мыслями ты предстанешь перед святой. И они, и Господь читают в твоей душе, и потому нет надобности ни о чем просить. Ты просто жди — с верою и надеждою в сердце. И чем бы ни закончилось твое паломничество, оно не будет напрасным. Скажи-ка, а в прошлую ночь ты принимал мое снадобье?