Вошел радиотелеграфист с журналом. Прочитав, Клюсс подал его Якуму:
– Смотрите, какой негодяй! Что он телеграфирует своему консулу! Выходит, что мы, а не японцы доставили на Беринг спирт! И, кроме того, «уверяли население, что японцы их будут грабить, убивать и отбирать пушнину». А добряк Сирано проливает слезы сочувствия, дарит им провизию и сто комплектов заношенного матросского обмундирования!
Якум прочел с гневным выражением лица:
– Он нас обвиняет в «крайне невыгодной пропаганде для Японии». Между тем именно его телеграмма – неуклюжий пропагандистский трюк. Хотя она и адресована Ямагути, её составили на нашем языке и передали для нас. Ведь «Ивами» уже возвращается в Петропавловск, и завтра Сирано мог бы передать все это консулу на словах.
– Нужно, чтобы алеуты отвергли этот «подарок», а мы заявим протест.
– И опубликуем его в газетах, – заключил Якум.
Наконец всё было выгружено, пушнина принята и погружена, трюм закрыт и опечатан. Началось прощание: шумною толпой гости съезжали на берег. Командир стоял на палубе, когда к нему подошли три алеута с просьбой принять их на корабль матросами.
– Плавали?
– Как же. На шхунах «Шиал» и «Молли».
– На американских?
– Ижвешно.
– У нас военный корабль.
– И мы будем военные. Штрелять умеем.
Командир подозвал Павловского:
– Бронислав Казимирович! Нам нужно пополнение. Алеуты отличные моряки и старательные матросы. Если не возражаете, возьмем этих троих. Познакомьтесь с ними и скажите ваше мнение.
Комиссар не возражал. После беглого медицинского осмотра все трое: Паньков, Попов и Кичин – были отданы под непосредственное начальство штурмана «для обучения их основам морской службы», как сказал старший офицер.
– Корабль хороший, – проворчал усатый Попов, – только жашем такой молодой штурман? Штурмана вшегда штарые, опытные. А этот шовшем мальшик.
– Пошмотрим, што жа малыпик, – отвечал приземистый кривоногий Паньков.
– Мальшик или нет, а вшё равно нашальник, – заключил третий алеут, рассудительный и степенный Кичин.
На другой день на шумном собрании жителей острова Беринга было решено отправить в Петропавловск для возвращения командиру броненосца «Ивами» сложенные в кучу перед ревкомом японские подарки. Погрузке их на «Адмирал Завойко» помешала штормовая погода, вынудившая посыльное судно прекратить сообщение с берегом и уйти.
23
В один из последних дней мая под покрывалом голубой дымки просыпался Владивосток. По глади бухты, чуть тронутой рябью утреннего бриза, лениво скользили грязно‑коричневые паруса шампунек. Ночная тревога прошла, белогвардейцы не выступили. Смолкли редкие выстрелы, замолчали телефоны. Мастеровые и служащие уже спешили на работу.
У причалов военного порта подняли флаги корабли военной флотилии.
Вернулись из ночных нарядов матросы. На миноносцах был неполный комплект команд, почти не было офицеров: все сочувствовавшие белым, а вместе с ними и не желавшие участвовать в надвигавшихся событиях под разными предлогами сошли на берег и не вернулись. Но оставшиеся на борту исправно несли службу и были готовы отразить нападение беляков.
Штабс‑капитан Степанов, командир посыльного судна «Улисс», задумал недоброе. Избавившись от Беловеского, переведенного на «Адмирал Завойко», он списал остальных «красных» и подобрал новую команду. Накануне предполагаемого переворота «Улисс» стал кормой к Городской пристани за пределами военного порта.
Рано утром около сотни кадетов Хабаровского корпуса и добровольцев из буржуазной молодежи были посажены в две деревянные баржи, которые ещё с вечера стояли у Городской пристани. Ждали только сигнала, по которому катер «Люнет» должен был отбуксировать баржи с десантниками в военный порт.
Утро для горожан началось спокойно. Около 10 часов на Суйфунской улице неожиданно вспыхнула перестрелка. Это спрятавшиеся во дворах белогвардейцы напали на конвой, который вел арестованных ночью в следственную комиссию.
Степанов снял фуражку и перекрестился.
– С богом, – торжественно произнес он и приказал десанту отваливать.
Задача заключалась в том, чтобы захватить корабли военной флотилии и разоружить команды. Кадетов предупредили: над бортами носов не высовывать, не курить. Все они были вооружены японскими карабинами.
На стоявших в военном порту миноносцах вахтенные тоже услыхали стрельбу и подняли тревогу. Внимание высыпавших на палубу матросов привлек «Люнет», с трудом тащивший две баржи. Над их низкими бортами то и дело появлялись головы в фуражках с красными околышками.
– Кадеты! – крикнул кто‑то.
– Боевые взводы на берег! – раздалась команда.
Матросы «Бойкого», «Твердого» и «Точного», на ходу заряжая винтовки, затопали по трапам. «Люнет» круто повернул влево и направился к пристани плавучих средств. Теперь было ясно видно, что обе баржи полны вооруженных людей. Кадеты больше не прятались.
Навстречу спрыгивавшим на берег матросам бежал комиссар плавучих средств Глинков.
– Не давайте белякам высаживаться! – кричал он.
Матросы залегли плотной цепью за сваленными у пристани бухтами стального троса и, не ожидая команды, открыли частый и меткий огонь по «Люнету» и баржам. Сквозь треск выстрелов и щелканье пуль, пронизывавших деревянные баржи, слышны были отчаянные крики раненых. Выскочивший на бак катера с наганом тучный офицер скоро упал. Другой офицер, отчаянно ругаясь, что‑то кричал рулевому. Потом вдруг взмахнул руками, выронил карабин и свалился за борт.
Тяжело запыхтев, «Люнет» дал задний ход и, толкая кормой прижавшиеся к бортам баржи, начал отходить от берега. Наконец катер и обе баржи отошли на середину бухты, и матросы перестали стрелять: нужно было беречь патроны.
А в городе продолжалась перестрелка. Сосредоточившиеся в Голубиной пади каппелевцы спустились с сопок на Светланку и заняли всю западную часть Владивостока. Приморский Совет управляющих ведомствами с Антоновым во главе вынужден был перейти в Шефнеровские казармы, под. защиту Дивизиона народной охраны. Командир дивизиона был убит, все подходы к казармам заняла японская пехота, а на Адмиральскую пристань с броненосца «Хидзен» сходили вооруженные японские матросы. Только восточная часть города осталась в руках большевиков да территорию военного порта прочно удерживали матросы военной флотилии.
Наступила ночь, никто не выпускал из рук оружия. В городе вспыхивала и замирала слабая перестрелка, ходили японские патрули.
На другой день с утра по направлению к вокзалу начала наступать рота Дивизиона народной охраны. Белые отходили, отстреливаясь.
Убедившись, что мятежникам против народоармейцев не устоять, японское командование, под угрозой артиллерийского обстрела города с «Хидзена», предложило обеим сторонам разоружиться. Поняв, чего добиваются японцы, правительство и Областной Комитет РКП (б) отдали приказ вооруженным силам ДВР сопротивления японцам не оказывать и уходить в сопки. Сборный пункт – Анучино.
Ночью и утром следующего дня группы солдат и матросов непрерывным потоком шли вдоль скалистого берега Уссурийского залива по извивавшейся среди кустов шиповника горной дороге.
А в это время по берегу Амурского залива с песнями вступали во Владивосток роты и эскадроны каппелевцев.
Город со всеми предприятиями и учреждениями, порт и почти все корабли Сибирской флотилии оказались в руках мятежников. Только «Адмирал Завойко» да стоявшее в заливе Ольги посыльное судно «Диомид» избежали захвата.
Новое морское командование спешило с реорганизацией флотилии. Были вооружены все способные плавать суда, произведена чистка личного состава и доукомплектование команд прибывшими «месопотамцами» – моряками разоруженного в Бизерте врангелевского флота.
Командир «Улисса» Степанов не был забыт: его корабль был перевооружен и переименован в канонерскую лодку, а на плечах бывшего штабс‑капитана заблестели новенькие погоны старшего лейтенанта флота.
Посыльное судно «Патрокл», угнанное в Японию в прошлом году капитаном 2 ранга Хрептовичем, с триумфом вернулось во Владивосток. Город очаровал недавних изгнанников: выметенные улицы полны «чистой» публики, мостовые сотрясаются под коваными сапогами солдат, гремят бравурные марши, сотни глоток орут лихие походные песни. Кафе и рестораны сияют огнями. В театрах и оживших гостиных звенят офицерские шпоры, журчит и картавит французская речь, прекрасны туалеты женщин… Жить бы так да жить!