После первого похода на «Адмирале Завойко» Павловский убедился, что даже под руководством Якума быть комиссаром далеко не просто. Во вчерашней беседе с ним ему пришлось признать, что людей экипажа он знает недостаточно, сближаться с ними не умеет и не особенно старается. Партийная организация на корабле до сих пор не оформилась, объединить вокруг себя надежных товарищей он пока не сумел. Всё это заставило его вспомнить и пересмотреть каждый свой поступок, каждое своё слово. Получилось так, что командир всё время ведет конфиденциальные беседы с Якумом, а ему, комиссару, уделяет лишь короткие минутки. До сих пор Клюсс для Павловского загадка. Ничего лишнего не скажет, службу любит, моряк превосходный. Дисциплину завел суровую, матросы его побаиваются, но не жалуются. С офицерами Клюсс подчеркнуто мягок и нажимает только на штурмана, которого сам же взял на корабль. А вот он, Павловский, никак не может наладить контакта ни с одним из офицеров. Казалось, он должен был сблизиться с Беловеским, которого знал давно. Вместе поступали в Гардемаринские классы, вместе плавали на крейсере. Но при встрече с ним он отчего‑то заговорил покровительственно и несколько свысока. Штурман сразу взорвался, высмеял его высокомерие, напомнил, что комиссарство заработано им не в боях за революцию, а в приемной комиссара Сибирской флотилии. Конечно, это возмутило и обидело Павловского. Он вспылил:

– Ещё неизвестно, на чьей стороне вы больше участвовали в боях.

– Очень плохо, что вам, как комиссару, это неизвестно, – отпарировал штурман.

После такого разговора они стали избегать друг друга. А ведь могла быть и дружеская встреча. Делить‑то им нечего, и цель у них общая, так и сказал Якум.

В офицерской среде, как он успел заметить, выявилось два политических течения: штурман и котельный механик – красные, старший механик и доктор – белые. Старший офицер не примыкает ни к красным, ни к белым. Для него существует только Морской устав и дисциплина.

Команда набрана наспех с разных судов. Разные в ней есть люди. Своими, надежными, сочувствующими партии большевиков, он считает боцмана, с которым плавал на крейсере, машиниста Губанова, радиотелеграфиста Дутикова и ещё четыре‑пять человек. А некоторые матросы молчат и смотрят на него исподлобья.

Однако справляется со всеми командир: стоит ему повысить голос, как все замирают, а приказания выполняются бегом. На чем зиждется его авторитет? Неужели на морских традициях?

– Товарищ комиссар, вас требует командир.

Перед ним стоял вахтенный.

– Не требует, а просит. Сколько раз я вас уже поправлял, товарищ Шейнин?

– Ну, просит. Какая разница? Ведь всё равно пойдете, товарищ комиссар.

Недовольный комиссаром вахтенный пошел на свой пост, а недовольный вахтенным комиссар – в каюту командира. Дорогой он пожалел о своем замечании: цели оно не достигло, а только ухудшило и без того прохладные отношения с матросами.

16

Послеобеденный сон представителя экономсовета Купцова нарушил стук в дверь. Пробормотав проклятия и повернув ключ, он принял от буфетчика маленький конвертик.

– Извиняюсь, японец с берега принес.

В конвертике оказалась визитная карточка: «Ямагути Сейто. Японский императорский консул на Камчатке». На оборотной её стороне каллиграфическим почеркам было выведено: «Приходите сегодня запросто поужинать, будут интересные люди».

«Какой нахал! – подумал Купцов. – Ведь я с ним совершенно незнаком… Но пойти придется».

…Хозяин, коренастый, склонный к полноте японец лет сорока, с иссиня‑черной шевелюрой, с виду добродушный и приветливый, встретил его у порога. Но крепкое рукопожатие дало почувствовать, что за этой внешностью скрывается твердый и решительный характер. Начались обычные при первой встрече представления: председатель Петропавловской городской думы Щипчинский, морской офицер Ямомото, агент фирмы Демби Кумпан, представитель фирмы «Нихон Моохи» Сакуяма и два японских рыбопромышленника, фамилий их Купцов не запомнил. Стол был сервирован вперемежку русскими и японскими блюдами. Пожарские котлеты рядом с сясими,[3] ветчина с зеленым горошком рядом с рагу из трепангов, водка рядом с саке.[4]

Ямагути говорил то по‑японски, то по‑русски, в последнем случае с трудом подбирая слова. На помощь пришел лейтенант Ямомото. Почти без акцента он произнес:

– Позвольте, господа, я буду вашим переводчиком? – и сейчас же повторил это по‑японски.

Все с радостью согласились.

Разговор шел о камчатских реках, о лове рыбы, прибылях, трудностях завоза соли и продовольствия для рабочих. Японские рыбопромышленники настаивали на установлении регулярных грузовых рейсов из Хакодате в Усть‑Камчатск и Большерецк, так как фрахтовать суда от случая к случаю и хлопотно и дорого. Щипчинский ругал «бестолковых и упрямых» большевиков, которые тормозят культуру и мешают освоению богатств Камчатки. Эти богатства по праву принадлежат камчадалам, а не пришлым «узурпаторам». Промышленники одобрительно кивали, консул загадочно улыбался.

Купцов решил выяснить мучивший его вопрос:

– А как население? Оно на чьей стороне? За думу или за ревком?

Население в политическом отношении очень инертно. Охотники и рыболовы против всякой власти и хотят восстановить общинный быт с торговлей без посредников.

– То есть как это без посредников? Как практически?

– Торговля без посредников – не новая идея. Она родила кооперативное движение. Но кооперацией завладели большевики и обратили её в государственную торговлю, объединенную в Центросоюз, который вы представляете.

Купцов возмутился:

– А вы сами‑то как считаете? Можно хотя бы в масштабе области организовать торговлю посредством разрозненных, не объединенных в союз кооперативов?

Щипчинский несколько смешался:

– Хуже, чем сейчас, не будет. Ведь пока что здешней кооперации государство ничего не дало. Она доживает свой век, расторговывая запасы муки, завезенной сюда еще при покойном императоре.

Купцов возразил:

– Сейчас наступает перелом: мы привезли немного товаров. Самое необходимое. А «Сишан» привезет ещё, значительно больше…

Желая придать беседе другое направление, вмешался консул:

– Вы, наверное, знаете, господин Купцов, почему население Командорских островов в прошлом году не получило не только товаров, но даже угля для зимнего отопления?

– Насколько мне известно, выгрузке помешала штормовая погода, – спокойно ответил Купцов.

Сакуяма встрепенулся и возразил:

– Наша фирма, не считаясь с погодой, могла бы доставить на острова не только уголь, но и богатый ассортимент товаров. Но господин Ларин не хочет заключить с нами договор.

Ямагути с интересом смотрел на Купцова, а тот медленно и веско сказал:

– Ларин не имеет на это права. Снабжать Командоры должно русское государство.

Вмешался Кумпан:

– Вы сами понимаете, господин Купцов, большевистскому государству это не под силу. Москва далеко, ей не до Камчатки: всё население европейской России голодает. Но если другое государство, например Япония, до которой отсюда рукой подать, будет торговать с нашими кооператорами, смею думать, во всей области будет достаточно товаров. И суверенитет России не будет нарушен. Почему же вы этого не хотите?

Купцов задумался, Щипчинский почти кричал:

– Для этого нужно немедленно порвать с Москвой, объявить нашу думу высшим органом власти, а ревком и сгруппировавшихся вокруг него большевиков изолировать!

Промышленники, услышав перевод, обрадованно закивали, консул с тревогой смотрел на завешенные окна.

– Это не так просто, – задумчиво сказал Купцов, – для этого необходимо какое‑то событие, чтобы пробудить активность наделения. Да и это лишь первый шаг. А дальше жестокая, не на жизнь, а на смерть, борьба с большевиками. Здесь уж от населения нужно больше – готовность на кровавые жертвы в этой борьбе. Я, знаете, не большевик, но в такую готовность не верю. Не умеем мы, интеллигенция, организовывать и вести за собой население и сами не хотим в первой шеренге идти. А большевики, несмотря на потери, умеют…