— Во-от! А я тогда только что переехал в Майкоп, никак не мог прижиться, до того было несладко…

— Наши чуть было на лопатки его не бросили! — профессионально обрисовал Хапай тогдашние мои беды.

— Да, так и было, считай!.. А кто мне тогда дух поддерживал? Сибиряки, что приезжали… уж я тогда за вас за всех попереживал, покричал, порадовался! Один!.. На весь зал. А после повесть написал: «Скрытая работа». Мне потом за неё дали премию и кино по ней сняли. И главного героя там — будь здоров паренёк! — я назвал Эдик Агафонов, а главную героиню… уж вы простите меня за это, но сибирячка настоящая, такой характер, что любому мужику нос утрёт, так вот, знаете как её назвал? Любка Малёнкина!.. В честь вас.

— Дочка твоя! — подначил Арамбий.

Но у Малёнкина повлажнели глаза:

— Спасибо за память!

— Это вам спасибо: вы мне помогли! Выстоять в чужом тогда городе.

В этом месте меня можно спросить: а почему ты, дядька-писатель, не обрисуешь тут внешность этого твоего Малёнкина?.. Или лучше не надо, потому что ему, как и тебе, тоже в ближайший понедельник — сто лет? Да ещё с костылём: только что, говорит, из больницы…

Ну, конечно же!

Но оба мы с Малёнкиным были в те минуты как мальчики.

Да только ли мы?

Когда встретились ещё перед входом во Дворец, к группе адыгейских борцов подошёл обняться высокий, с худощавым лицом, уже достаточно пожилой, но явно спортивного вида человек: весь его облик свидетельствовал о скрытой силе и гибкости.

— Скажи-ка, Арамбий, — начал я еле слышно, и он, не дожидаясь, согласно кивнул:

— Рудман, правильно!

И мы тоже обнялись, я сказал:

— Помню вас перед Тегераном в Майкопе: папа Шульц, Ципурский ходили уже в гигантах, а Рудман был как бы уже и с ними, но с ковра ещё не ушел, ещё боролся…

— Спасибо, что помните! — сказал он растроганно.

— Где вы сейчас, Давид?

— В Штатах живу. Тренирую ребят.

— Но Россию, но Россию…

И он опередил меня:

— Разве бы иначе я прилетел?

…В перерыве, чуть не единственный, остался сидеть в опустевшем зале: некая моя особенность, что ли. Может быть, — тот самый «прибабах», который есть чуть не у каждого из нас. Но всё кажется: теперь, когда ты один, тебе больше достаётся не всем предназначенных картин, звуков, шорохов, разговоров.

Пошла репетиция торжественного закрытия, движение колонн, где каждый ещё в своём, кто в чем пришел, перегруппировка на ходу, команды в микрофон, а то и не совсем корректные комментарии, а зал с двух концов, снизу вверх и по кругу, деловито обходили проводники в цивильном с собаками на поводках: значит, должен быть всё-таки Президент. Ожидают.

Достал записную книжку, чтобы по свежим следам подправить ставший совсем никудышним почерк, и выпала газетная вырезка, которую недавно прислал из Новокузнецка Толя Низюк, мастер спорта международного класса, начинавший когда-то тренировать кубанских самбистов. Приготовленная уже для Старого Оскола, утром попалась на глаза и прихватил для Арамбия. Беседа бывшего «красного директора» Запсиба Бориса Кустова: «Мир состоит не только из бессовестных и продажных людей». В электричке отчеркнул для Хапая крошечный ребус: «Звонит мне как-то начальник производственного отдела Морозов: „Борис Александрович, можешь к нам зайти? Гарантирую, ты такого ещё не видел“. Захожу, вижу сидит такой невзрачный парень. „Вот сталь ноль просит и чтоб подешевле“ — говорит Морозов. „А в чём проблема? — не могу понять. — Такой металл у нас есть, пусть платит деньги и забирает“. „Деньги у него есть, — почему-то смеётся Морозов и, обращаясь к парню, — покажи.“ Тот задирает одну штанину, другую — мать честна: к ногам привязаны пачки купюр… Продали мы ему вагон металла. И другим таким, кто честно зарабатывал — мы по документам проверяли — продавали. И нам это было выгодно, и им заработать давали.

— А те, кого вы от комбината отвадили, неужели всё это стерпели?

— Они хотели меня убить. И если бы меня не взяли под защиту авторитетные люди — скажу только, что это бывшие чемпионы мира по борьбе, можно не сомневаться, что убили бы.»

Хотел тут Арамбию сказать: вопрос, мол, на засыпуху. Кому я должен в Кузне руку пожать?

Эти-то всё друг о друге знают: по всей России. Сам же Кустов не скажет. О чём с ним только не говорили в бытность мою этим самым «инженером лаборатории социологии», но как-то после очередного моего косившего под наив «почему?» он помолчал-помолчал и объявил: «Знаешь что, дружок? Давай-ка введём в наших с тобой душеспасительных беседах старую систему табу. Ты спрашиваешь о чём-то, а я: „Табу!“ Нельзя. И — проехали. В целях твоего же доброго здравия. Ты ведь тут у нас как жук-плавунец. Скользишь по поверхности, обо всех пишешь, и все у тебя хорошие, а главное — город, город! И все тебя любят: чуть ли не носят на руках. А заглянешь поглубже — тут же башку и оторвут.»

Когда же это всё кончится, Господи?!

Взрослые давно мудрее и опытней. Но сколько так и не повзрослевших мальчишек, которых никто не только не предостерёг, наоборот — подтолкнул к темным глубинам, так потом из них и не вынырнули. Сколько доверчивых, с чемпионскими задатками, детей твоих погибли в подстроенных алчными мужами разборках!

И вот вложил дома вырезку в записную книжку, но спросить пока Арамбия забыл, да ему, признаться, не до того: Мурат не в лучшей форме, потянул спину.

— Пойдём, и ты подбодришь, — позвал меня перед этим.

Подошли, и, пока разговаривали, этот гигант с лицом добродушного великана всё как бы невольно выпрямлялся и с бока на бок покачивался.

— Может, всё-таки лучше посидел бы? — спросил его. — Лучше давай я рядом сяду…

— Правильно, а я постою, — распорядился Хапай.

И только мы сели, тут же сзади положил руки на богатырские плечи этого адыгского нарта, привычно стал разминать.

…Открыл свою «записную», надел очки: «Как пункт назначения: Дэли!.. Дэли!»

Я тогда, и правда, сперва не понял: что за крик у ковра? Будто объявляют авиарейс в столицу Индии или посадку на пароход: туда же. «Дэли!» — опять повелительный крик. И тут вдруг сообразил! Тренер сборной Грузии кричит своему подопечному: «Делай!.. Делай!»

И смех, и грех.

Говорят, что мир знает всего только три истинно русских слова: самовар; спутник; калашников. Некоторые шутники к ним добавляют ещё и водку — как без неё, проклятой?

Но это было до того: до Тегерана, где в самом начале семидесятых прошел первый чемпионат мира по самбо. С тех пор этот родившийся в России вид спорта всё набирает и набирает очки. На транспаранте, который висит над сценой, где только что сидели устроители чемпионата и главные судьи, крупно написано: «Самбо — национальное достояние России.» И это, и действительно, так.

Может быть, потому-то и тренер из Грузии кричит именно это, давно устоявшееся в России: «Делай!»

А сколько ещё этих взбадривающих дух наставительных окриков: «Встань!» «Соберись!» «Работай!» Вошли бы они в нашу нынешнюю жизнь хотя бы также, как в мою собственную. Взгрустнулось что-то в Москве, малость занездоровилось и не успел сделать работу во-время: написать предисловие к сборнику рассказов северокавказских писателей. Слегка по телефону поныл, пожаловался жене, а она вдруг: «Соберись, отец!»

И тут уже, и в семейной жизни — влияние известной теперь во всём мире майкопской школы. Только и не хватало, чтобы она ещё посоветовала чисто тренерское: «своей борьбой!»

О, этот чёткое наставление: вспомни!.. И воспользуйся твоим коронным приёмом. Лучше многих иных изученным тобой. Лучше остальных тебе удающимся. Счастливым для тебя приёмом, который не однажды уже приносил победу!

Не то ли самое в жизни?

Тем более теперь — в нашей, когда честные правила борьбы столь многими позабыты. Но это не тот случай, когда можно присоединиться к неумолимо возрастающему большинству. Тебе — нельзя. Потому что ты — мастер. И хоть кимоно твоё пропитано такими земными запахами, мастерство дано тебе свыше. И за подлость, настанет миг, будет отобрано.