— Я слышала эти оправдания, — наморщилась Даша. — Они говорят, что благодаря ядерному оружию нет больших войн уже сотню лет.

— В этом они правы, — спокойно ответил я.

— Нифига подобного, — со злостью прошептала Даша. — Что толку от того, что нет войн, если в мирное время погибает столько людей. И что толку от того, что войн не было давно, а ядерная война сметёт всё человечество с планеты. Ты только представь, что человек прикручивает систему наведения к ракете и не задумывается о том, что и его и всех его родных, эта или подобная ракета испепелит. Тебя не удивляет эта безалаберность?

— Все люди такие, — спокойно ответил я. — Мы всегда умеем фильтровать свои мысли и не думать о плохом. Любой инженер, военный или президент, нажимающий на кнопку, всегда придумает себе множество оправданий.

— Такое ощущение, что ты меня не понимаешь, — нахмурилась Даша. — Я говорю о том, что не понимаю людей, которые создают такое оружие.

— Я тебя отлично понимаю, — обняв её покрепче, сказал я. — Но люди, такие люди. Мне кажется, их очень тяжело исправить. Самое верное, не делать их идеальными, а ставить их в такие условия, где их неидеальность не сможет им навредить.

— Это как с детьми, — улыбнулась Даша, обнимая меня в ответ. — Я читала, что если ребёнок начал что-то делать, не нужно его прерывать. Если он куда-то идёт, значит, у него есть цель. А если прервать это действие, он на всю жизнь запомнит, что не всегда можно достичь своих целей. Если он куда-то пошёл, нужно просто стоять рядом и следить, чтобы он не попал в большую беду. Нужно защищать его от больших ошибок, позволяя ему ошибаться по мелочи.

— Давай спать, — попросил я, поправляя на Даше одеяло.

— Давай, — согласилась она и отвернулась в другую сторону.

Если честно, спать уже не хотелось, и я мысленно поражался женской мудрости, пока Даша засыпала. Всё же женщины компенсируют мужские недостатки с огромной эффективностью. Не зря природа создала это разделение. У мужчин и женщин разный характер и разные наборы качеств. Поэтому они уравновешивают друг друга и позволяют человечеству оставаться стабильным.

Когда прошло десять минут, я услышал лёгкое детское ворчание в кроватке, рядом с нашей. Я осторожно встал, стараясь не скрипеть пружинами, на цыпочках, подошёл к Всеволоду. Тот уже ждал. Он лежал с открытыми глазами и когда я подошёл, он улыбнулся и зашевелил своими поднятыми вверх ручками.

В комнате было темно. Я охотно взял его на руки и обнял. Всеволод обнял меня в ответ, но на этот раз ничего не произошло. Я слегка покачал его на руках, пытаясь настроиться на его волну, но это тоже не помогало. «Сломался», — подумал я.

В это время, Даша повернулась в нашу сторону, и я увидел блеск её открытых глаз. Она не спала. Я продолжал обнимать Всеволода, но чувствовал себя преступником, застуканным на месте преступления. Я повернулся к ней и виновато улыбнулся.

— Ты что делае… — начала говорить Даша и моментально исчезла.

Стало очень темно. Я пытался проморгаться, но это не помогало. Сначала появился какой-то тихий шум и какая-то знакомая мелодия. Руками я чувствовал, как держу Всеволода в руках. Я с силой сжал свои веки до белых искр и резко открыл их. Зрение сразу вернулось. Я увидел улыбающегося Всеволода на руках и около сорока кнопок лифта. Я уже был тут когда-то, но пока не мог вспомнить, где установлен этот лифт.

В это время, кабинка начала тормозить и остановилась. Послышался звук колокольчика и когда дверь открылась, меня посетило ощущение «дежавю». Мы вышли и оказались в огромном стеклянном помещении. Над нами, сквозь прозрачную крышу плыли облака. Вдалеке, через огромные окна виднелась Москва.

— Мы где? — спросил я Всеволода.

— В Москве, — улыбнулся ребёнок у меня в руках. — Я решил поместить нас в привычную для сложных переговоров обстановку. Тринити и Штерну тут быть привычнее. А вот и они, как всегда сидят в креслах и смотрят на куранты.

Я посмотрел вдаль и увидел четыре больших кресла, в двух из которых, кто-то сидел. Я шёл к ним, стараясь не стучать каблуками по гладкому мрамору, но звуки моих шагов громким эхом отдавались в таком огромном помещении. Эти двое, которых я вчера ещё ненавидел, а сейчас не знал, как к ним относиться, сидели спиной ко мне и громко разговаривали на незнакомом языке. Они смотрели в окно и мне были видны только их макушки и ноги Штерна.

В такт моим шагам, Штерн стучал носочком ноги по полу. Он выпускал в воздух дым от сигары, но запаха не было.

— Вов, опусти меня на пол, мне неудобно, — сказал мой сын и стал вертеться в руках.

Я поставил его на ноги и стал смотреть, как необычно по-взрослому он пошёл впереди меня. Я замедлил шаг и почувствовал неуверенность. Мне очень не хотелось общаться с этими двоими. Такие же ощущения у меня возникают, когда встречаешь хулигана из детства, с кем раньше был в ссоре. Общаться с Тринити и Штерном после такой многолетней обиды, мне не хотелось.

Но мой сын, показывая мне пример, быстрым шагом добрался до кресла и смешно подпрыгнув, зацепился за нижнюю подушку руками. Потом подтянулся и лёг на живот. Затем он подогнул правое колено и упёрся ногой в край. С трудом кряхтя, он взобрался на кресло и, усевшись поудобнее, указал мне на соседнее кресло. Штерн и Тринити по-прежнему были повёрнуты к нам спиной и увлечённо беседовали.

Воспользовавшись моментом, я подошёл к своему креслу и заглянул в окно. Красная площадь совсем не изменилась. Далеко внизу курсировали флипы. Я несколько секунд смотрел в окно, потом сел в кресло. Надо мной плыли облака. На улице был яркий солнечный день и помимо моей воли, создавалось ощущение, что всё хорошо. Я понемногу успокаивался, но что-то свербило меня по-прежнему.

Я покопался в своей памяти и осознал, что меня беспокоит. Это была Даша, которая сейчас смотрит на то, как я тайком обнимаю нашего малыша. Я даже не успел дослушать её фразу. Даша сейчас, наверное, ходит вокруг меня и Всеволода и не может понять, почему мы превратились в статую.

— Привет, Владимир, — сказала Тринити, медленно, синхронно со Штерном разворачиваясь в нашу сторону.

— Привет, мой молодой друг, — сказал Штерн моему сыну и стал вставать с кресла. — Вы не помните этикет? С кем я должен поздороваться первым?

Штерн самоуверенно улыбался. Он подошёл к Всеволоду и двумя пальцами пожал ему руку. Мой сын всеми пальцами держался за его указательный палец. Я удивлёнными глазами смотрел на это действо. У меня было ощущение, что я в этих переговорах, лишнее звено и мне снова захотелось уйти. В это время, ко мне подошёл Штерн. Я привычно встал и упёрся в пристальный мужской взгляд. Штерн протянул мне свою прохладную руку и крепко пожал мою. Я попытался высвободить свою, но Штерн продолжал держать её.

— Ты нас извини за всё, что мы сделали и всё, что ты придумал, что мы сделали, — слегка ироничным голосом произнёс Штерн. — Наша сегодняшняя задача, помириться.

Договорив, он отпустил свою руку и сел обратно в своё кресло. Я продолжал чувствовать его приятный запах. Над стеклянной крышей пролетела птица. Всё вокруг настолько успокаивало, что я немного расслабился. Я сидел на своём месте и любовался Тринити. Если честно, то я очень по ней соскучился.

— Как у тебя дела? — ласково спросила Тринити, обнаружив, что я не отвожу от неё взгляд.

— Нормально, — откашлявшись, сказал я. — Если не считать полёта ядерных ракет. После неудачной попытки стереть с лица земли человечество, человечество чувствует себя гораздо лучше.

— Хорошая шутка, — улыбнулась Тринити.

Я посмотрел на своего сына, тот смешно упирался ножками в нижнюю часть сидения и обнимал свои колени. Он уверенно смотрел на окружающих и волновался гораздо меньше меня.

— На правах хозяина этого места, хочу спросить, может, приступим к делу? — спросил Всеволод.

— Хорошо, — сказал Штерн и наклонился вперёд в мою сторону и упёрся руками в свои колени. — Только давайте договоримся, что сегодня вы услышите только правду и будете доверять нам сразу.