– Мы? Кто это – мы? – ошеломлённый столь бурным проявлением противоположных эмоций, Доро не нашел ничего лучшего, чем спросить первое, пришедшее в голову.
– Мы – это мы, – ответили ему откуда-то снизу и из-за уступа вышли двое, в тёплых комбинезонах похожие, скорее, на Йети, чем на людей. – Тамара Тамиловна, ваша воспитанница ведёт себя просто возмутительно! Она совершенно не соблюдает иерархию. Я должен был первым поговорить с мальчиком!
– Что поделаешь, старость – не радость. В молодости и мы были легки на ногу. А, Степан Никанорыч?
Прошедшая. Сады Проклятых
На поиски спуска пришлось затратить весь день и часть ночи – луна, светившая ярким прожектором, позволяла. Вот только, обнаружив удобный, пологий и неестественный спуск, я поняла, что сил спускаться не осталось.
И теперь сидела на самом краю обрыва, прислонившись спиной к высохшей коряге, и любовалась долиной, залитой сиянием. Время от времени прислушивалась к шелесту сбоку, когда мой соглядатай охорашивал перья, сидя на ветке соседнего куста. Надо же, я за день даже привыкла к его присутствию, тем более что он не брал перерыв на обед. Жалко, что с ним поговорить нельзя…
Долина внизу купалась в тумане – казалось, это не водяная взвесь, а дыхание измученной земли, тяжело, с трудом вгоняющей воздух в лёгкие. Светящаяся дымка то приподнималась над самыми макушками деревьев, то опадала до уровня почвы. А днём ничего такого не наблюдалось… тем более – лучше ночью туда не спускаться. Вопрос только в том, успею ли я пройти долину за день? Когда она выглядит вполне безопасной и мирной?
Перед самым рассветом начала спуск – вниз вела дорога, старая, заросшая всевозможным сором двухколейная грунтовка. Откуда она здесь?
Мышцы повиновались неохотно, со «скрипом», не отдохнув во время полубессоной ночи. Силы мне было подкрепить нечем, и даже росы на листьях, как назло, не было.
Первые лучи солнца осветили долину, и туман исчез – втянулся в трещины коричнево-рыжего, какого-то ржавого такыра. Всё та же заброшенная грунтовка разрезала его плотное полотно и под босыми ногами оказалась неприятно – жесткая, ломкая поверхность. Нет, идти по сухой щетинистой траве тоже неприятно, но тут я словно оказалась на гигантском полотне крупнозернистой наждачки.
Стена деревьев медленно приближалась, гораздо медленней, чем мне бы хотелось, и была она гораздо дальше, чем казалось сверху, со скалы. Молчаливые мрачные колоны искореженных стволов и веток, торжественным молчанием встречающих ещё одну глупую и наивную жертву местных сил. Знать бы, что им надо от людей…
С опаской и затаённой тревогой я ступила под жидкую сень оголённых веток, ожидая очередного подвоха, но ничего не произошло. Первые ряды деревьев напоминали обычные яблоневые сады зимой, только несколько излишне перекрученные стволы и ветки наводили на тревожные ассоциации и размышления. К тому же, не смотря на слабый ветер, они были совершенно неподвижны. Но дальше, за этими «яблонями», были другие деревья, укутанные то ли рваными клочками тумана, то ли затканные паутиной. Не хотелось бы встретиться с этими паучками воочию.
Стоило приблизиться к ним, как туман стал радугой – так бывает на рассвете осенью – в украсившей паутинку диадеме росы запутывается лучик солнца, играя и переливаясь всеми цветами. Так случилось и сейчас. Деревья опутывала тончайшая паутина, по которой бродила, скользя и переливаясь, радуга. Я замерла, разглядывая это чудо. Какая бы ни была уставшая и измученная, какие бы опасения и страхи не теснились в душе – я не могла пройти равнодушно. Дерево стояло, словно невиданный драгоценный камень, переливающийся не то, что разными цветами – разноцветным светом. И это было прекрасно, если бы… если бы чёрным мрачным скелетом не просвечивало нагое дерево. Плечи передёрнула дрожь и я торопливо пошла дальше, лишь на мгновенье запнувшись: послышалось, что кто-то шепотом позвал меня по имени. Послышалось…
Я шла мимо рядов драгоценных светящихся камней, шла как в страшном сне – вздрагивая, оглядываясь и прислушиваясь. Всё чаще казалось, что кто-то зовёт меня, зовёт, отчаявшись, что услышу его, до хрипоты, до боли в горле… но никого не было видно. Может этот кричащий шепот… это деревья? Деревья ли это?
Я дошла до крайнего ряда сверкающих деревьев и остановилась в нерешительности. Дальше стояли точно такие же деревья… вроде бы. Но, ни сверкающего полотна радуги, ни туманной паутины не было. Голые ветви тянулись к небу и между ними мерцал воздух. Внезапно мне остро захотелось быть как можно дальше отсюда, захотелось просто развернутся и убежать, как можно дальше. Я найду другую дорогу – только бы не идти этой.
Развернулась, собираясь идти к скалам, но мир взбесился. Апельсином, пущенным ловкой рукой, солнце за несколько секунд проделало дневной путь, закатившись за горы, тени бешено скакнули, превращаясь в сумерки, из-за горизонта, поплавком из-под воды, выскочила луна. Только что было раннее утро, а теперь… теперь середина ночи.
Что вы хотите от меня? Что вам надо от слабого человека, Вам, чье могущество позволяет двигать звёзды и планеты, играть с солнцем и луной, словно ребёнок с цветными стёклышками? Что? Почему Вам мало простой смерти, почему нужно обязательно измываться, превращая здорового человека в сумасшедшего, в идиота? Что, просто от скуки? Ну что ж, я принимаю Ваши правила игры, я иду дальше.
Чего было больше в этом решении – злости или зарождающегося безумия – я не знала и не хотела знать. В душе кипело отчаянье, переходящее в чёрную злость – всё было нечестно, и поэтому я шла дальше. Нельзя доказывать что человек – ничтожество, если он не умеет двигать, играючи, космические тела.
Воздух загустел, потёк горячим знойным маревом между деревьями. Было тяжело идти и тяжело дышать, но я шла. Где-то далеко стеной вздымался туман, постепенно приближаясь к дороге. Шепот, который я всё время слышала, утих, воцарилась тишина. Внезапно, гейзером из под ног, вырвалось облако тумана – я замерла, но он также неожиданно и быстро отхлынул, оставшись на уровне щиколоток. Я шагнула и вновь замерла: в куцых обрывках тумана под деревом кто-то стоял. И вместе с обрывками тумана таяло моё отчаянье. Под деревом стояла мама.
Мама, такая, какой я помнила её десять лет назад – молодая и красивая, она улыбалась, глядя мне в лицо с нежностью и радостью, протягивая руки, звала к себе. Почему же я не лечу к ней, забыв про всё на свете? Ведь вот же она – та, по которой я тосковала все эти годы, тосковала отчаянно и жестоко, ненавидя и проклиная за то, что бросила, ожидая каждый день возвращения и надеясь, надеясь, надеясь… Да потому что я не нашла её – мне её подсунули. Не верю…
Я прошла мимо – по центру дороги, прошла, не обращая на голос, такой родной голос: зовущий, обиженный, требующий, никакого внимания. Я не верю.
Отец… и ты тут. Золотой Полоз, ты, кажется, ничего не понял. Я не верю в бесплатный сыр в мышеловке. Не верю в своевременные находки. Что это? Мираж, морок? Почему тогда лишь в одном экземпляре, а не, допустим, в семи? Как в сказках? Прости, отец, я не верю твоим глазам и рукам, я не верю в твой голос, зовущий меня – ты ловушка. Я это чувствую. Идти по кромке, по грани, по тонкой-тонкой линии – по центру дороги. Ни вправо, ни влево, ни на миллиметр.
Степан Никанорыч… не надо. Не хватайтесь за сердце. Вы достаточно благоразумны, что бы в восемьдесят лет не прыгать по чужим мирам. Даже пытаясь спасти любимую воспитанницу. Халтура. Не верю.
Воздух сгущается, в лёгкие будто вгоняешь горячую воду, и двигаешься также тяжело, как под водой. Иду дальше, всё также по центру дороги. Я вас всё равно пройду, чёртовые сады проклятых. Пройду!
Белый Волк… так и хочется сказать: «И ты, Брут!». Да нет. Не верю. Он бы не позволил врагу использовать себя таким образом. Скорее сдох бы. И всё же мимо умоляющих янтарных глаз, мимо израненной белой шкуры, я прошла с тяжелым сердцем. В памяти всё ещё пылала Черная скала. Я надеюсь, что ты тоже морок, Белый Волк…