Приступ самопожертвования отбил аппетит: за день я проглотила два круассана, пригоршню хлопьев и полбутылки джина с лимонадом. Лимонад куплен все в том же супермаркете, но переделан в домашний, то есть перелит в пузатый розовый кувшин.

Вечер сегодня жаркий, душный, жаждущий дождя. От вентилятора, который я вытащила из-под лестницы, толку ноль, только зной гонит. Около четырех, к концу «водной части» праздника, вдалеке как будто громыхнуло, но небеса хватило лишь на обещание грозы. Боже, какая жара. И вонь.

Я оттираю в саду коврик, на который вырвало Джошуа. Заметив, что малыш побледнел во время игры, я вывела его из гостиной, но не успела открыть входную дверь, как все угощение оказалось на коврике в прихожей. Мать Джошуа, едва зайдя в дом, завопила: «Что случилось с моим бедным мальчиком?»

Слава богу, я вовремя проглотила очевидный ответ: «Случилось то, что бедный мальчик изуродовал узбекский ковер ценой в пятьсот фунтов». Если бы мой ребенок такое натворил, я бы вмиг рухнула на колени, умоляя принять чек. Имоджин Мэйхью подобное в голову не пришло. Ярая поборница здорового образа жизни — подозреваю, что вся ее диета состоит из ромашкового настоя, — эта дама немедленно пожелала узнать, «не превысил ли Джошуа положенную норму сладкого».

С улыбкой любезной хозяйки я заметила, что детский праздник без сладкого — не праздник. Ответный взгляд (без улыбки) мамаши обещал скорый судебный иск за перебор с кексами. Но это еще не все. Стоило Имоджин удалиться, как на меня насела Анжела Брант.

— Уже устроила Эмили в школу? — спросила она, на корточках оттирая клубничный джем с вельветового пиджачка Дейвины.

— Д-нет.

— А Дейвине уже обещано место в Холбрук-Хаус, но в четверг мы пойдем на второе интервью в Пайпер-Плейс. Там и будем учиться, потому что эта школа открывает такие широкие возможности, не так ли?

— Угу, не так ли.

По возможности отчистив ковер, я мою руки и иду в гостиную, где на диване в позе смертельно уставшего человека, с воскресной газетой на лице, развалился Ричард. Каждый его выдох колышет грудь Мадонны — ее фото помещено на первой странице под статьей, озаглавленной «Девственница? Нет, счастливая мать». Звякнуть, что ли, Мадонне, спросить по-свойски совета, как спасти провонявший рвотой ковер? Хотя откуда ей знать. Небось у нее на детских праздниках последствия слабых желудков убирает специальный ковбой. До чего же я ненавижу этих упакованных звезд, которые выставляют себя идеальными мамашами, а сами в окружении полчища слуг палец о палец не ударят.

— Рич!

— М-м-м-м? — Газета съезжает с носа.

— Надо устроить Эмили в Пайпер-Плейс.

— Почему?

— Потому что эта школа открывает широкие возможности.

— А-а-а. Опять общалась с Анжелой Брант.

— Н-да.

— Кэти, она же давит своего ребенка. Вот увидишь, ее дочь сбежит из дома и станет наркоманкой.

— Дейвина играет на гобое!

— Значит, она станет наркоманкой с гобоем. А твоя дочь знает наизусть всю «Мэри Поппинс», так что оставь ее в покое.

Большую часть праздника на воде Ричард протрепался с Матильдой, матерью Лорана, одноклассника Эм. Я развлекалась на мелководье с десятью визжащими шестилетками — катала их на зеленой надувной змее. По пути из бассейна домой мой муж заметил:

— Не зря француженок называют шикарными женщинами. Они умеют держать себя в форме, верно?

Яблочко от яблоньки… Вещает точно как Барбара.

— Матильда, между прочим, не работает! — возмущаюсь я.

— А это тут при чем?

— После тридцати уход за женским телом — полноценная работа. А у меня, если ты еще не забыл, одна уже есть.

Ричард на миг роняет голову на руль.

— Господи, Кейт… Я же не в укор тебе! Ты умудряешься во всем видеть критику.

Кухня убрана, сахарную пудру в коридоре я собрала тряпкой, ползая на четвереньках (дети проснутся, если включить пылесос). На пять минут присаживаюсь перед телевизором. Час спустя меня будит телефонный звонок свекрови.

— Это, конечно, не мое дело, Катарина, но должна сказать, что Ричард сегодня был крайне раздражен. Надеюсь, ты не сочтешь бестактностью с моей стороны, если я напомню, что мужчины очень остро реагируют на невнимание в… определенной сфере.

— Я знаю, Барбара, но сегодня у Эмили день рождения, и я…

— Я, собственно, по другому поводу. У нас с Доналдом билеты на субботнее представление в Королевской академии.

Пауза. Полагаю, от меня ждут ответа.

— Это замечательно! И где вы решили остановиться?

— Только никаких особых хлопот, Катарина. Ты нас знаешь, нам с Доналдом много не нужно — горячая вода, чистая постель, и мы будем чувствовать себя как дома.

21.40

Эмили все еще не спит, праздник и из нее выжал все силы. Покрывало и рубашка на полу, влажное тельце матово поблескивает в полумраке комнаты. За прошедший год — боже, неужели целый год прошел с ее пятилетия? — младенческий животик пропал, а талия и попка начали обретать формы будущей женщины. Я так люблю ее, так хочу защитить. Глядя на свою дочь, я мысленно клянусь стать хорошей мамой.

— Мам?

— Что, Эм?

— Через год мне будет семь, потом восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, четырнадцать, двадцать!

— Верно, дорогая, только не расти очень быстро.

— А я хочу быстро! — Она привычно надувает губы. — Взрослых пускают в Морантику.

— В Морантику? Это что такое?

Моя умудренная жизнью шестилетняя дочь закатывает глаза от безнадежной маминой глупости.

— Ну-у Морантика же! Страна такая, куда только взрослых пускают.

— Ах, страна! Страна Романтика? Эмили кивает, довольная:

— Да, Морантика!

— А откуда ты знаешь об этой Морантике?

— Ханна рассказала. Там надо дружить с мальчишками. Только они балуются.

Сколько их еще будет у нас, таких бесед, когда она подрастет… О многом она мне расскажет, кое-что утаит, потому что даже от мамы должны быть секреты.

— Морантика — удивительная страна, — говорю я, наклоняясь, чтобы поцеловать дочь на ночь.

— Я возьму тебя с собой, мамочка! — утешает меня Эмили, должно быть уловив грусть на моем лице. И берет мою руку в свою маленькую ладошку. — Это не очень далеко.

— Нет, дорогая. Для Морантики мамочка уже стара. — И я гашу свет.

Могу поклясться, что слышу зов Джека в темной, душной ночи. В молодости я запросто бросала мужчин; просто оставляла их, как сваленную на полу груду одежды. Мне казалось, так лучше для всех. Образно говоря, я всегда сидела на чемоданах. Мой психотерапевт, если бы он у меня был, наверняка нашел бы причину в постоянных изменах отца. Кроме того, идущий из детства комплекс неполноценности подсказывал не завязывать серьезных отношений с человеком, у которого хватило дури влюбиться в меня. Только Ричарду удалось показать мне, что любовь — это не рулетка, способная разорить твою душу, а капитал, от которого со временем можно ждать все большей отдачи.

Раньше, когда у меня не было Ричарда и детей, расставания давались легко. Теперь расставание разбило бы мне сердце. Для детей мы с Ричардом одно, «папа-мама» как единое любящее и любимое существо. Разрубить это существо пополам, заставить любить каждую половинку отдельно? Не могу я так поступить со своими детьми. Не имею права.