— Тысячи с тебя хватит, больше не дам!

— Что-о? — угрожающе спросила женщина.

— А то, что слышала. Тысяча лир, и все!

Сузи вскочила с кровати. Вчерашние румяна поблекли, волосы растрепались и свисали спутавшимися прядями. На Вайса глядело злое, одутловатое лицо горгоны Медузы. Его передернуло от отвращения.

— Что? Тысячу лир? Ты думаешь, я кто? Я порядочная девушка, а ты предлагаешь мне тысячу лир!

Сжимая в руках бюстгальтер, она всей громадой наступала на Вайса.

— Тысячу лир порядочной девушке? — Сузи, дыша перегаром, продолжала наступать. — Ах ты, слюнявое чучело, каракатица ты паршивая, — замахнувшись бюстгальтером, словно пращой, она стегнула Вайса по лицу. Пуговицы больно поцарапали щеку. — Вот позову Марчелло, он не только деньги из тебя вытрясет, но и душу! Да я и сама из тебя ее выбью! Вот так, вот так!

Вайс, защищая лицо согнутыми в локтях руками и пятясь, очутился в углу комнаты, прижатый к стене. Дальше податься было некуда, и он попытался схватить Сузи за руку.

— Марчелло! — завизжала та.

— Заткни глотку, дура! Получишь свои три тысячи, только отцепись, — тоже уже кричал Вайс.

Женщина мигом успокоилась и стала медленно одеваться. Вайса все еще трясло от стыда и злости, а Сузи, ловко припрятав брошенные ей деньги, совсем миролюбиво подошла к нему и чмокнула в небритый подбородок.

— До свидания, милый. Почаще заходи!

Перед глазами «милого» еще долго после того, как он покинул гостиницу, мельтешил большой черный бюстгальтер, зажатый в толстой руке.

Вайс без аппетита позавтракал в небольшой траттории, и теперь бродил среди изуродованных войной домов, волоча за собой надоевший чемодан. Обычно, если позволяли обстоятельства, он ездил налегке, рассовав содержимое несессера по карманам. А теперь чемодан оттягивал руку и время от времени не то чтобы больно, а как-то назойливо-неприятно бил его по ноге.

Вайс наугад бродил по кривым, узеньким улочкам, и неожиданно вышел на Пьяцца Фонтана. Перед ним было величественное сооружение. Даже он, равнодушный к архитектурным шедеврам, так же как и к любому другому роду искусств, остановился пораженный, невольно залюбовавшись чудесным творением рук человеческих. Перед Вайсом был всемирно известный Миланский собор. Вертикальные линии здания, смягчая его колоссальные размеры, тянулись вверх к небу, переходя в многочисленные острия шпилей и башни, увенчанные фигурами святых. Они как бы призывали людей отрешиться от суетных земных дел и обратить свои взгляды к ним, к богу, ибо лишь единение с богом может дать человеку подлинное успокоение.

— Синьор интересуется собором? — перед Вайсом выросла вертлявая фигура человечка в ободранном пиджаке. Не ожидая ответа, человечек затараторил: — В Европе это единственный мраморный готический собор. Высота — сто сорок восемь метров, ширина — пятьдесят семь, высшая точка…

— Отстаньте, — буркнул Вайс, и, повернувшись спиной к непрошенному чичероне, направился в парикмахерскую, мимо которой прошел несколько минут назад.

— Синьор, я вижу, приезжий? — поинтересовался парикмахер, намыливая щеки, и кивнул на поставленный у стены чемодан. — О, у нас есть что поглядеть. Собор вы уже, конечно, видели. Обязательно загляните в церковь Санта Мария с непревзойденной «Тайною вечерей» Леонардо. Безусловно, интересно поглядеть замок Сфорца, картинную галерею Брера и другие музеи, но «Тайная вечеря» да Винчи вне конкурса, уверяю вас, синьор! Чудо, настоящее чудо. Нас, миланцев, считают людьми практичными, деловыми, но у нас есть сердце, и мы гордимся тем, что именно у нас в Милане…

Ловкие пальцы мастера бегали по лицу, втирая в стареющую кожу освежающие кремы, а язык тем временем работал, не переставая. Вайс уже давно не прислушивался к советам парикмахера, не реагировал на них ни единой репликой. Он сидел, закрыв глаза. После ночи, проведенной в гостинице, болела голова и было тоскливо на душе. Вайс мысленно прикинул, сколько у него осталось денег. Получилось не так уж много. Даже совсем немного.

«Проклятая гостиница, — грыз себя Вайс. — Надо было сразу уйти, видел же, в какой вертеп тебя привезли… А тут придется еще тратиться на такси. До Донго, конечно, можно добраться автобусом, но на этом фешенебельном курорте у меня будет слишком жалкий вид, если я с чемоданом в руке стану бродить от пансионата к пансионату, спрашивая о ценах. Это может привлечь внимание… Явись я на роскошном «Кадиллаке», это явление обычное, а пеший путешественник в таких местах — аномалия».

Через час из Милана выехала серая машина и взяла курс на север. На заднем сиденье удобно устроился Вайс. В открытое окно вместе с прохладным ветром, приятно ласкавшим лицо, врывался аромат трав, виноградников, буковых лесов. Пассажир поначалу мрачно созерцал красоту природы, но постепенно и его очаровали пейзажи, и он уже с любопытством вглядывался в набегающий ландшафт, а когда минут через сорок вдали показался городок Комо, Вайс окончательно оживился.

В городке машина вдруг остановилась.

— В чем дело?

— Спустила камера.

Воспользовавшись вынужденной остановкой, Вайс поднялся на нависший над городом холм, откуда открывался чудесный вид на озеро Комо.

Синяя-пресиняя вода, стиснутая скалами, причудливыми извилинами разлилась от живописного городка, лежавшего в котловане, до синих гор. Дальний конец озера терялся в фиолетовой дымке. На одной из горных вершин высились развалины старинного замка, разрушенного временем, людьми и ветром, а еще дальше из голубизны бездонного неба выплывали, поблескивая на солнце, белоснежные величественные вершины Альп. Подножья гор были окутаны туманной кисеей, а вершины, казалось, повисли в воздухе и существуют сами по себе, никак не связанные с землей.

Когда Вайс спустился вниз, шофер уже сменил камеру и, сидя в машине, жевал бутерброд, запивая его кока-колой прямо из бутылки. Увидев своего пассажира, он завернул остатки еды в газету и сунул в карман.

— Поехали?

Вайс молча кивнул. По римскому опыту он знал — стоит только заговорить с шофером, и покоя не будет до конца путешествия. А ему не хотелось ни говорить, ни слушать. Хотелось сосредоточиться. Так они и ехали молча по узкой дороге, протянувшейся вдоль озера. Ее черная асфальтированная поверхность была исклевана еще не залеченной оспой войны — выбоинами и колдобинами. Кое-где вообще сохранилась только щебенка — вылетая из-под колес, она пулеметными очередями стучала по низу машины. Дорога проходила у самой воды, повторяя все очертания берега. Иногда скалы оттесняли ее, и она змеей ползла вверх, а оттуда, как бы разогнавшись, снова сбегала к озеру. Случалось, что гранитные массивы вставали на пути, не позволяя податься ни вправо, ни влево, и тогда дорога вгрызалась в камень, пробивая его тоннелем, и продолжала дальше свой бег. Вдоль дороги селения нанизывались так густо, что трудно было понять, где начинается одно и кончается другое. Вот виноградная кисть одного городка сужается, только отдельные виноградинки-домики рассыпались вдоль дороги, а навстречу им уже катятся новые виноградинки-домики другого поселка, они переплетаются, и вот уже новая кисть террасами раскинувшихся домиков нависает над дорогой. Отдельные домики зачастую скатывались прямо в озеро и стояли там по колено в воде, на высоких каменных фундаментах. Сквозь зеленые заслоны садов и парков, через решетки оград виднелись виллы, клумбы, бассейны, теннисные корты. Эти виллы не сбегали к воде, не цеплялись за уступы скал, а привольно устраивались на ровных удобных участках. Изредка встречались старинные часовенки. Сложенные из грубо обтесанного камня, они не походили на творение рук человеческих и так органически вписывались в местность, что, казалось, были изваяны самой природой.

— Вот и Донго, — предупредил шофер и стал насвистывать какую-то мелодию, радуясь, что наконец избавится от мрачного пассажира.

Вайс заерзал на сиденье — близость цели взволновала его.

Синь озера, извилистая дорога, коричневые, почти черные скалы, все, что недавно вызывало интерес, потеряло всякую поэтическую окраску, отступило, перестало существовать.