— Ваш рассказ — это общий обзор моего задания? Так я вас понял?

— Совершенно верно. Впрочем, можно и поконкретнее.

Слушая дальнейшие наставления полковника, Григорий машинально ломал веточку, поднятую с земли. На конце ее торчала раскрытая шишка. Почти круглая, она напоминала ежа, выставившего иголки. Григорий взял ее в руку, сжал одеревеневшую бурую шелуху, но как только раскрыл ладонь, шишечка выпрыгнула, словно в нее была вставлена пружинка, и перевернулась.

— Вот так и все мои мысли перевернулись сейчас вверх дном, — грустно улыбнулся Гончаренко, отбрасывая шишку. — Школа… Нунке и Думбрайт… боюсь, они свяжут меня по рукам.

— Скорее развяжут. Не забывайте, школа не сможет находиться в такой изоляции, как это было в Испании. Большой послевоенный город, будь то Мюнхен или Берлин, живет совершенно иной жизнью, особенно в Бизонии[1], с ее кабаре, ресторанами, кафе. К тому же у вас будут помощники. Об этом мы позаботились заранее. В каждом городе есть надежная явка. Микроаппаратуру для фотографирования, миниатюрный магнитофон и другие технические приспособления я вручу вам сейчас, все находится в машине. Кстати, — полковник посмотрел на часы, — пора двигаться. По дороге обмозгуем возможные варианты ваших будущих действий и уточним детали.

По извилистому шоссе машина шла очень медленно. Часто полковник вообще останавливался — «деталей», требующих уточнения, оказалась тьма-тьмущая.

Теперь мне все безразлично

Белая гипсовая маска вместо лица. Расширенные от ужаса глаза. Дрожащие губы, с которых срываются одни лишь стоны. Увидев Лидию в таком состоянии, Григорий оцепенел.

— Что случилось? Да говорите же, наконец, что случилось? И прежде всего, дайте пройти!

Григорий обеими руками обхватил Лидию за плечи, отстранил от двери и быстро вошел в переднюю. Женщина немного пришла в себя.

— Скорее, умоляю, скорее… Синьорине очень плохо. Синьорина умирает! Я схожу с ума, я одна дома… она…

Не закончив фразы, Лидия бросилась в спальню Рамони. Сквозь тяжелые темно-вишневые шторы в комнату пробивался скупой красноватый свет. Попав сюда прямо с улицы, Григорий остановился, ничего не видя вокруг. Медленно, словно из тумана, выплывала шаткая, лишенная четких очертаний мебель.

— Поднимите шторы и раскройте окна!

Метнувшись к окнам, Лидия изо всех сил дергала шнурок. Но, видно, не тот, потому что штора не поднималась.

Тем временем Григорий уже освоился с полутьмой. Теперь он отчетливо видел широченную, покрытую темным покрывалом, кровать, а на ней маленькую, неподвижную фигурку в белом, замершую в неестественной позе — казалось, это лежит небрежно брошенная охапка белья. Лицо девушки пряталось в сгибе руки, кисть, беспомощная и безвольная, свешивалась с кровати ладонью кверху.

— Марианна!

Подбежав, Григорий повернул девушку на спину. Голова ее, качнувшись, перекатилась на другую сторону подушки; прядь черных волос, соскользнув со щеки, закрыла губы и подбородок. Неподвижность. Опять жуткая неподвижность. Только со щеки еще падают одна за другой паутинки волос. Тонкое запястье безвольно застыло в руке Григория. Его пальцы скользят вверх-вниз в поисках пульса. Глухой, едва слышный удар. Пауза. Снова слабый удар, второй, третий, четвертый… Пауза, пауза, пауза… Сколько она продлится? Удар, еще один… еще…

Наконец-то Лидия справилась со шторами. В распахнутые окна хлынули лучи заходящего солнца и свежий воздух.

— Таз! Большой кувшин воды! Тепловатой… Быстрей… «Теплой или холодной? Промывание — это ясно, а дальше что? Болван, надо сначала узнать, что она приняла…» На полу возле кровати валяются две раскупоренные трубочки, третью он раздавил ногой. Люминал. Еще раз люминал. Барбамил. Эта только что почата, стекло, раздавленное каблуком, смешалось с белым порошком, две таблетки откатились к ночному столику.

«Не давать спать. Разбудить и не давать спать. Сколько таблеток может быть в каждой трубочке? Они длинные… десять, двадцать? Это потом. Сейчас самое главное — разбудить».

— Марианна! Марианна! — склонившись над кроватью, Григорий трясет девушку за плечи. Тело, словно ватное, легко поддается его рукам, но глаза закрыты, бледное лицо замерло, только чуть посиневшие губы приоткрываются, напрасно стараясь втянуть побольше воздуха.

«Так я только затрудняю ей дыхание…»

Какое-то неясное воспоминание возникает в мозгу. Оно задевает сознание прикосновением более легким, чем перышко, а рука уже сама приподнимается, хлопает девушку по щеке, почти одновременно вторая рука опускается на левую щеку… Голова Марианны перекатывается по подушке справа налево, слева направо, справа налево…

Григорий слышит, как звякает таз, стукнувшись о пол.

— Вызовите скорую помощь, — не оборачиваясь, приказывает он.

— Скорую помощь? — запинаясь, переспрашивает Лидия. — Но… но ведь завтра об этом узнает весь Рим. Бедняжку смешают с грязью…

Под пальцами Григория холодная кожа на лице Марианны теплеет. Вот вздрогнули ресницы, наполовину поднялись отяжелевшие веки, и под ними, словно два лунных серпика, блеснули белки.

— У Рамони есть домашний врач?

— У такого здоровяка, как он? Погодите… О, мадонна! Я же еще не сказала вам: приехал Матини.

— Позвоните Матини от моего имени. Пусть немедленно выезжает. Скажите, тяжелое отравление снотворным. И быстрее, быстрее! Ее надо поднять, промыть желудок! Неужели, кроме вас, никого нет дома? Нужны грелки, горячий кофе… Марианна, ну, Марианна, вы меня слышите? Не спите!

Рука Григория снова тянется к пульсу. Он словно тоненькая ниточка, которая вот-вот оборвется. Камфора! Хорошо бы ввести сейчас камфору! Сколько же таблеток она выпила? Двадцать? Тридцать? Какая доза смертельна?

— Что случилось, синьор Шульц?

Джузеппе! Слава богу, появился хоть он.

— У вас в аптечке есть шприц? Камфора, или нечто подобное? — не ожидая ответа, спрашивает Григорий. — Нашатырь? — он уже спокойнее похлопывает девушку по щекам, массирует ей виски.

— У старого графа вон в том шкафу была целая аптека. Может быть, что-нибудь и есть.

— Поставьте прокипятить шприц, воду для грелок! И сейчас же возвращайтесь сюда.

Из кабинета слышится голос Лидии. Неужели ей посчастливилось дозвониться до Матини? Она права, нельзя вызывать скорую помощь. Только в крайнем случае. Но как узнать, где проходит этот фатальный рубеж? Лишь бы к Марианне вернулось сознание, иначе она не сможет пить воду. Сколько же времени прошло с тех пор, как она проглотила эти проклятые таблетки? Если не очень много…

— Матини будет через десять минут.

— Дайте нашатырь, вату. Я приподниму Марианну, а вы расстегните бюстгальтер! И все остальное, что мешает… Поддержите ее, я еще помассирую виски. А теперь пусть понюхает… Марианна, Марианна, проснитесь! Слышите? Откройте глаза, совсем откройте, пошире! Сейчас вам станет легче…

Девушка, поддерживаемая Лидией, сидела, покачиваясь… Веки поднимались и снова опускались, голова то запрокидывалась, то свешивалась вперед.

— Черт подери! Вдвоем мы не справимся! Надо чтобы кто-то третий поддержал ей голову. Джузеппе! Джузеппе! Куда вы запропастились?

Джузеппе прибежал, держа две электрогрелки. Наткнувшись на нетерпеливый, сердитый взгляд Григория, он отшвырнул их на стул и бросился к кровати с другой стороны, чтобы можно было обхватить Марианну за спину. Ему пришлось ползти на коленях по широченной кровати, и носки его башмаков волокли за собой темно-вишневое шелковое покрывало.

— Крепче прижмите девушку к себе, другой рукой поддерживайте за голову! Лидия, берите таз!

Григорий схватил с ночного столика большой, конической формы, бокал, наполнил его водой и, торопясь, расплескивая, поднес к губам Марианны. Вода пролилась на подбородок, тонкими струйками побежала по шее, по груди. Рванувшись из рук Джузеппе, девушка завертела головой и открыла глаза. Искорка сознания промелькнула в их глубине и тотчас погасла.