Ротмистр сам первый захохотал над своим рассказом. Шемберг изобразил на лице что‑то отдаленно напоминающее улыбку. Агапыч осторожно хихикнул и тотчас смолк, угодив, таким образом, и ротмистру, и управителю.

– А теперь, – продолжал ротмистр, – его превосходительство генерал Рейнсдорп сам Емельку танцевать заставляет. Да иначе и быть не должно. Оренбург ведь не какая‑нибудь степная или горная фортеция. Об его каменные стены и бастионы обломает вор Емелька свои зубы. Но какова дерзость сего душегуба. Увидав, что Оренбург ему не осилить, он посылает генералу Рейнсдорпу указ, как настоящий император. Один из офицеров, который из осажденного города прорвался, при себе его копию имел. Для любопытства списал. У меня тоже копия сего пугачевского приказа имеется.

Ротмистр покопался во внутреннем кармане венгерки и передал Шембергу лист бумаги. Управитель развернул и начал читать. Агапыч читал через его плечо.

Указ

нашему губернатору Рейнсдорпу

Довольно известно вам из опубликованных манифестов, каким образом мы от завистников общего покоя, всероссийского престола лишены были. Только вы, ослепясь неведением или помрачаясь злобой, не приходите в чувство: власти нашей чините с большим кровопролитием противление и стараетесь имя наше таким же образом, как и прежде, вновь угасить и наших верноподанных рабов, яки младенцев, осиротить. Однако мы по природному нашему отеческому благодушию, буде вы теперь придете в чувство и власти нашей покоритесь, всемилостиво прощаем и сверх того всякою вольностью отечески вас жалуем. А буде в таком же ожесточении и суровости останетесь и данной вам от создателя высокой власти не покоритесь, то уже неминуемо навлечете на себя праведный наш гнев.

1773 г. Великий Государь Петр III Всероссийский.

– До чего православным христианам и верноподданным дожить пришлось! – в притворном ужасе и негодовании Агапыч всплеснул руками. – Беглый вор и против законного государя бунтовщик генералу, начальнику губернии своим гневом грозит и свою отеческую милость обещает. Кто же сей превеликий и предерзкий злодей? Хоть бы одним глазом на него взглянуть. Зверолик и страшен, полагаю.

– Отнюдь нет, сколь это ни странно, – ответил ротмистр. – Самовидцы говорят, просто мужичишка плюгавенький.

– Мал коготок, да остер значит! – Агапыч хитро прищурился.

– Остер, это верно. Храбр, сказывают, как бес. Под нашими пулями вертится да посмеивается. А войско его, по слухам, сброд мужичья и голытьбы. Настоящего боя не принимают и удирают от первого регулярного залпа.

– А ежели он начнет удирать да в нашу сторону? – с затаенным коварством спросил Агапыч. – Тогда что мы будем делать? Ась?

Шемберг, заметно приунывший, вдруг оживился:

– Я имею мнение, что сюда надо командировать генерала Суворова. О, это гений!

– Да что вы, сударь мой! – ротмистр замахал руками. – Это уж поистине на муху с обухом. С Пугачом и без Суворова ваши компатриоты справятся – Кар да Фреймам. Они со свежим войском на него идут.

– О, да! Кар молодец! Он покажет Пугачеву!

– Найдется и у Емельки, чем показать вашему Кару, – пробормотал Агапыч себе под нос.

Но Шемберг услышал и подозрительно покосился на него. Приказчик торопливо спрятался в тень.

– Не знаю, что покажет Пугачеву генерал Кар, – продолжал управитель, – но я имею надежду, что сего славного генерала бог благословит окончанием бунта и поимкой главного изменника.

Ему никто не ответил. Все долго молчали, уставившись на огонь, прислушиваясь к тихому потрескиванию паркета в дальнем темном углу зала. Казалось, там ходит кто‑то крадучись, на цыпочках. В печке вдруг громко выстрелило, и уголек вылетел к ногам ротмистра. Агапыч вздрогнул и перекрестился:

– Вот чертова пушка! Напугала.

Снова замолчали, думая каждый о своем, а в общем, об одном и том же.

«Что там, в степях, – думал Повидла, – держится ли еще Оренбург? Не переправилась ли уже через Сакмару пугачевская армия? Проберусь ли я обратно в свою крепость с маленьким эскадроном через край, объятый мятежом? Загостился я здесь, пора восвояси...»

Шемберг думал о Хлопуше. Управитель понимал, что он не может быть спокойным за свой завод, пока в окрестностях его находится этот пугачевский полковник.

«Где же бродит этот беглый каторжник? – беспокоился Шемберг и вздрагивал от неожиданной мысли:– Может быть, стоит он сейчас на соседней Баштым‑горе и смотрит вниз, на освещенные окна нашего зала...»

Агапыч тоже думал о Хлопуше.

«Как бы мне увидеться с ним наедине. Я бы ему такое словечко шепнул – ай‑ай! Да нет, разве увидишься. Может, весточку ему послать? А с кем? Петька Толоконников совсем обмишурился. Выдал себя со всеми потрохами. Ему теперь и носу Хлопуше нельзя показать. Убьет его Хлопуша, как пса смердящего. Ой, хорошо бы было, ежели бы кто из бунтовщиков пристукнул Петьку из‑за угла. Много он лишнего знает. Выдаст, храни бог...»

Любимец управителя, яркий и пестрый, как клоун, попугай какаду сладко вздремнул под разговор. Наступившее молчание разбудило его. Он сорвался со своего кольца и, покрутившись под потолком, опустился на плечо Агапыча. Блестящие шнуры и галуны на венгерке ротмистра, видимо, раздражали заморского гостя. Разъяренно вздыбив перья на шее, махая крыльями и вытянув голову в сторону ротмистра, он кричал деревянно:

– Дур‑рак... дур‑рак... дур‑рак...

– Экая противная птица, – сказал, поморщившись, Повидла.

Попугай повернул к нему голову, словно прислушиваясь, и, затянув глаза матовыми веками, произнес с почти человеческой ненавистью:

– Мер‑рзавец!

От неожиданности ротмистр растерялся, а затем буркнул злобно:

– Я б такую гадость... в лепешку!

Испугавшись за своего любимца, Шемберг потянулся к бутылкам.

– Все эти неприятные разговоры о бунтовщиках плохо действуют на сон. Может присниться какой‑нибудь ужасный кошмар, вроде этого чертовского Пугачева. Поэтому надо выпить. Что желает господин секунд‑ротмистр? Ром? Портвейн? Малага?.. Пример?

– Давайте рому выпьем, – быстро сделал выбор Повидла.

И, крякнув после стакана крепкого рома, сказал:

– Скучища у вас здесь. Хоть бы биллиард был, я бы вас новой игре в три шара обучил. Стоп. А не поохотиться ли нам?

– О, мой бог, какое совпадение! – воскликнул обрадованно Шемберг. – Я только что имел намерение предложить вам очень интересную облаву.

– Облаву? – оживился ротмистр. – На кого, на лисицу?

– О, нет! На крупного зверя.

– На волков?

– Нет! Еще крупнее.

– Ого! Значит, на самого хозяина, на медведя?

– Опять не угадали.

– Да что же, черт возьми, у вас в горах слоны, что ли, водятся?

Шемберг выдержал паузу и отчеканил:

– На человека!

Ротмистр разочарованно откинулся на спинку кресла:

– Облава на человека? Что же, дело бывалое. А кто же сей двуногий зверь, беглый работный ваш или...

– Сей двуногий зверь есть проклятая каналья Хлопуша!

– Хлопу‑уша? – безнадежно протянул Повидла. – Э, нет, на это согласия не даю. Ну его к бесу! Два раза ведь пытались мы ловить его, а он меж пальцев уходил. Скользкий, что налим. Опять даром горы облазишь да все ваши камни боками пересчитаешь. Хлопушу ловить, что по воде плетью бить. Только себя забрызгаешь.

– О, нет, господин секунд‑ротмистр, – торопливо заговорил Шемберг. – Теперь ошибки быть не может. От шпиона нашего нам известно, где Хлопуша скрывается... Где он скрывается, господин Агапыч?

– На Карпухиной зимовке, – быстро откликнулся приказчик. – Это нам доподлинно известно.

– Ну, вот! Видите? Игра будет наверняка. За ним следит наш шпион. С Хлопушей скрывается еще один злодей, заводский работный Жженый, зачинщик бунта на заводе. Теперь мы их схватим наверняка.

– Нет! – Ротмистр упрямо покачал головой. – Опять без пользы измучаешь людей да казенную амуницию порвешь. И чего вы напрасно беспокоитесь? Три недели прошло после усмирения бунта...

Шемберг пожал насмешливо плечами. Усмирение бунта! А какой толк от этого усмирения? Работные, правда, притихли, но на работу не выходят. Сидят себе по избам. А пошлешь за ними нарядчиков – в горы, в лес убегают.