– Нет, они не такие громкие, – растерянно ответил Маркус. – Но они хорошо слышны.

– Ну и чего тебе от меня надо? Что ты мне предлагаешь делать?

Маркус покачал головой.

– Ты просил, чтобы мы тебя предупредили. Это похоже на шум фабрики, а не на звук флейты. Негры правы.

Уильям прервал его:

– Маркус, негры никогда не бывают правы. Ты можешь это уразуметь?

– Наверное, могу, Уильям, – сказал Маркус. – Негры никогда не бывают правы.

– Нет, ты все равно меня не понимаешь. Послушай, я тебе сейчас кое-что объясню: если бы негры были правы, они бы властвовали в Европе, а мы бы добывали для них уголь на каком-нибудь руднике в Уэльсе. Однако все наоборот: мы правим в Африке, а они работают на нас, подчиняясь нашим приказам, на золотых приисках в Конго. Теперь ты понял, Маркус?

– Да, конечно.

– Спокойной ночи.

В те дни всем обитателям поляны было ясно, что надвигалась какая-то ужасная опасность. Это понимали все, кроме Уильяма и Ричарда. Маркус чувствовал себя таким же пленником прииска, как и негры. А может быть, его положение было еще хуже, потому что рудокопы, по крайней мере, могли протестовать, а он не знал, что ему делать. Братья Краверы создали на прииске совершенно особую обстановку, в которой выгода заслоняла собой риск, и его мнением никто не интересовался. Маркус боялся. Он боялся прииска и боялся Краверов. Страх перед прииском был слишком неопределенным, чтобы с ним как-то бороться. Страх же, который Маркус испытывал перед Краверами, был хуже первого: боязнь такого рода толкает жертву на союз с теми, кто ей внушает ужас.

А кроме того, он думал об Амгам, и им овладевали настолько противоречивые чувства, что его воля оказывалась парализованной. Убежать вместе? Но куда? В сельву, в глубины этого зеленого и безжалостного океана? В мир тектонов, где ее примут с распростертыми объятиями? Маркусу не дано было знать, что скрывается под прииском и дальше, в недрах земли. Но в любом случае это было самое последнее место во всей вселенной, куда бы он согласился отправиться по собственному желанию.

Порой негры визжали от страха часами, без передышки. Маркус так и не научился различать их голоса. Для него они звучали безымянным хором, который бесконечно повторял: нам страшно, мы хотим выйти наружу. А может быть, эти крики означали: они наступают, они уже совсем близко.

Иногда неизвестно почему крики замолкали, и всю ночь было тихо. Но эти перерывы не приносили Маркусу облегчения. Ему приходилось дежурить по ночам и проверять, не случилось ли чего-нибудь особенного на прииске. Но ничего нового не происходило, а бесконечное повторение сигналов бедствия привело к тому, что они перестали действовать на Гарвея. В результате он совершил жестокую ошибку, столь свойственную людям: обвинил в преступлении его жертву. Когда негры поднимали вой, Маркус проклинал их, не поднимаясь с постели, а потом дергал Пепе за локоть и отправлял его посмотреть, что там случилось.

Однажды ночью крики негров слились в единый монотонный вой. Он раздавался еще с вечера и не утихал всю ночь. Маркусу никак не удавалось заснуть. Позже он с трудом восстановил последовательность событий. Когда крики стали невыносимо громкими, Гарвей приказал Пепе пойти посмотреть, в чем дело. Тот вернулся, но ничего нового не рассказал. Однако негры вскоре завопили опять. Несмотря на это, Маркус смог наконец уснуть, вероятно, как раз благодаря тому, что крики звучали на одной и той же ноте ужаса. Так люди, живущие вблизи водопада, настолько привыкают к шуму струй, что он становится частью их снов.

Ранним утром Гарвея разбудила тишина. Полная тишина, если в Конго таковая когда-нибудь бывает. С прииска не доносилось ни одного звука. Мозги Маркуса уже привыкли к реву ста глоток, которыми дирижировал страх. Привыкли настолько, что новостью для них была тишина.

Пепе лежал рядом, с открытыми глазами. Он смотрел в сторону полотняной двери палатки взглядом мумии, устремленным в бесконечность.

– Пепе?

Пепе не отвечал, и Маркус проследил за его взглядом, который упирался в полотняную дверь.

Оттуда выглядывала голова, круглая, белая и лысая. Зеленоватый фон ткани палатки прерывался примерно на половине ее высоты, уступая место этой голове с надутыми щеками и круглыми, как теннисные мячики, глазами.

Больше ничего не было видно: только голова, которая вращала зрачками с огромной скоростью, словно хотела осмотреть палатку в считанные секунды. Губы существа имели форму латинской буквы «V», но это нельзя было назвать улыбкой. Голова скорчила гримасу: высунула треугольный язык лилового цвета. А потом вдруг исчезла, словно ее кто-то проглотил.

Видение длилось так недолго, что Маркус даже не успел испугаться. Он закричал Пепе:

– Ты видел его? Ты его видел?

Пепе лежал неподвижно и ничего не отвечал. Маркус вышел из палатки и замер.

Нашествие человекообразной саранчи разоряло лагерь. Тектоны орудовали повсюду. Пять, шесть. Десять, двадцать, нет, гораздо больше. Маркус не мог их сосчитать. Наверное, их было все же около двух десятков, но они передвигались с такой быстротой, что он посчитал некоторых из них дважды. Никогда раньше Гарвей не видел такой бешеной деятельности. Тектоны, одетые в туники и перепачканные красноватой землей, перебирали все предметы вокруг ловкими, как у мартышек, пальцами. Они сообщали друг другу о своих находках ужасными хриплыми голосами: так, наверное, звучали бы голоса коров, если бы те умели говорить. Трудно было поверить в то, что эти существа той же породы, что Амгам.

Человеческая жизнь для этих существ никакого значения не имела. Создавалось впечатление, что у них, подобно дальтоникам, тоже был какой-то дефект зрения, который не позволял им видеть людей. Они обращали внимание только на предметы, и вся их деятельность заключалась в отделении вещей пригодных от непригодных: это – да, а это – нет, это – да, а это – нет.

Ричард вышел из своей палатки и замер в таком же изумлении, как Маркус. Тектоны копались в сундуках, вытряхивали содержимое мешков, открывали сумки и чемоданы. В считанные минуты они перевернули вверх дном все, что было на поляне. А вскоре произошло первое столкновение.

Один из тектонов приблизился к Ричарду, вернее, к его наручным часам, и вцепился в запястье. Действия этого существа не были проявлением насилия, его просто интересовали часы. Но Ричард, испугавшись, отступил на несколько шагов. Тектон не желал выпускать добычу и, шагая вслед за старшим Кравером, продолжал теребить ремешок часов. В конце концов Ричард оступился и упал навзничь. Пришельцы вдруг бросили все свои дела и замерли, словно марионетки, у которых натянули движущие ими нити, а потом в один голос захохотали. Воришка, собиравшийся украсть часы, даже изобразил неловкие движения Ричарда и его нелепое падение. Старший Кравер лежал на земле, целый и невредимый, и плакал. Тем временем другой тектон подошел к Маркусу, привлеченный видом фитиля, который торчал из кармана Гарвея, и потянулся за ним.

– Поосторожнее! – сказал Маркус и несильно, но твердо оттолкнул его.

На лице тектона появилась недовольная гримаса. Потом он протянул Маркусу квадратный камешек пепельного цвета. В душе Гарвея смешались отвращение и сдерживаемый страх. Сначала ему показалось, что наилучшим выходом будет принять предмет, который ему предлагали. Ведь это всего лишь камешек или, может быть, маленький фарфоровый кубик. Пока Маркус рассматривал странный предмет, тектон решил, что он хочет поторговаться, и удвоил плату. На этот раз он предложил длинный камешек, похожий на мел в школьном классе. Интересно, на что ему, Маркусу, эти странные штуки? Но времени на подобные размышления у него не оказалось. Рядом с ним неожиданно появилась Амгам. Она стукнула пришельца по рукам, и его камешки, фарфоровые кубики или что там это было, полетели на землю. Девушка схватила Гарвея за руку и потащила к лесу.

К одному из деревьев на краю поляны был привязан негр. Уильям в последнее время пристрастился к подобному виду наказания. Бедняга сидел там за какую-то небольшую провинность. Амгам обеими руками повернула голову Маркуса, чтобы тот внимательно посмотрел, чем занимались пять тектонов, которые копошились возле африканца.