Там, внизу, начинался орешник; там и сям высоко вздымали свои легкие серебристые головы березы; темно-зеленые тополя казались зелеными тенями. Но что эти тени отбрасывало? Мир снова ожил звуками, и теперь Тит слышал голоса множества птиц. Как же утолить голод? Дикие фрукты и ягоды еще не начали созревать. Тит понимал, что окончательно заблудился, и прилив бодрости, который он ощутил после того, как выбрался из дубового леса, стал сходить на нет. И на его место пришло уныние. Тит не стоял на месте — он шел, куда глаза глядят. Вскоре он услышал звук текущей воды, далекий, но вполне отчетливый. Определив, с какой стороны доносится этот звук, обещающий утоление жажды, Тит бросился бежать в этом направлении. Но вскоре ему пришлось перейти на шаг — усталые ноги наливались тяжестью; к тому же почва стала неровной, местами заросшей диким плющом. Журчание воды становилось громче, но все чаще в зарослях орешника стали попадаться платаны, и тени от деревьев и над головой Тита, и на земле стали темными, плотными, налились чернильной зеленью. Теперь шум потока явственно звучал в ушах, но деревья и кусты росли так густо, что когда Титу внезапно открылась ослепительная гладь быстрой пенящейся реки, для него это было полной неожиданностью. И в тот же момент из лесной тени противоположного берега вышел человек.

Человек был худой, изможденный, очень высокий, его костлявые плечи были ссутулены, голова, напоминавшая обтянутый кожей череп, опущена; сильно выдающаяся вперед, словно с вызовом, нижняя челюсть заросла редкой бородой. Он был одет в то, что, вероятно, было когда-то костюмом из черной материи, но теперь было настолько выбелено солнцем и вымочено дождями и росами, что превратилось в сквозящие дырами истрепанные пятнистые лохмотья серо-зеленого цвета, делавшие его почти неразличимым на фоне лесной листвы.

Когда эта изможденная фигура подошла к самому краю воды, до Тита донеслось какое-то странное пощелкивание. Оно, казалось, раздавалось с каждым шагом человека и напоминало звук отдаленного выстрела или сухой треск ломающейся ветки, а когда незнакомец останавливался, сразу же стихало. Но Тит тут же забыл о непонятном звуке — человек вошел в воду и побрел к середине потока, где покоился большой камень, плоский, высушенный на солнце, величиной с круглый обеденный стол средних размеров.

Человек вытащил из-под своих лохмотьев тонкую бечевку с крючком и стал насаживать на него наживку. При этом он посматривал по сторонам, затем, явно заметив нечто такое, что привлекло его внимание, бросил бечевку с крючком на плоский камень и стал всматриваться в противоположный от него берег. Его медленно бредущий взгляд вдруг остановился и вперился прямо в Тита.

Тит, частично скрытый ветвями и листьями и не производивший абсолютно никаких звуков, полагал, что заметить его нельзя, и поэтому чувствовал себя в безопасности. Выхваченный зорким взглядом худого человека из своего укрытия, Тит пришел в ужас; от такого неожиданного обнаружения дыхание его сбилось, а лицо вспыхнуло — кровь резко прилила к нему. Несмотря на весь свой ужас, Тит не мог отвести глаза от изможденного человека, который, в свою очередь, не сводя взгляда с Тита, выбрался на камень и присел на корточки. Его маленькие, горящие глаза, с нависающими как глыбы камня бровями, засияли особым светом. И тут же раздался его голос — хриплый, но выговаривающий слова вполне внятно.

— Мой господин!

В голосе была какая-то необработанность и шершавость, словно этому человеку давно не приходилось им пользоваться.

Тит не знал, что ему делать: с одной стороны, ему хотелось бежать от этих горячих диких глаз, а с другой стороны, он был очень рад встрече с человеком, пусть и такого странного вида. Превозмогая страх, Тит выбрался из зарослей на солнечный свет и подошел к самому краю воды. Ему было очень страшно, сердце бешено колотилось, но безжалостный голод и смертельная усталость гнали вперед.

— Кто ты? — выкрикнул Тит.

Человек, сидевший на корточках на горячем камне, встал во весь рост. Содрогнувшись всем своим костлявым телом, он ответил, но на этот раз его голос был едва слышен.

— Флэй.

— Флэй! — крикнул Тит. — Я слышал о тебе!

— Да, мой господин, — сказал Флэй, сцепив в волнении руки. — Вы должны были обо мне слышать, мой господин.

— Но мне сказали, что ты умер, Флэй.

— Ничего другого сказать и не могли, — Флэй впервые с того момента, как заметил Тита, почему-то огляделся. — А вы один? — Голос, скользнувший над водой, звучал теперь напряженно.

— Да, один. А ты что, болен?

Тит никогда раньше не видел таких худых, изможденных людей.

— Болен, ваша светлость? Нет, мой мальчик, нет... Меня изгнали.

— Изгнали?

— Изгнали, мой мальчик. Когда вы были совсем... когда ваш отец... мой господин... — Флэй неожиданно замолчал и после небольшой паузы спросил: — А как ваша сестра Фуксия?

— С ней все в порядке.

— А, ну прекрасно... я и не сомневался, — В его голосе прозвучала радость, почти счастье; затем он добавил уже совсем иным тоном: — Я вижу, что вы очень устали, ваша светлость. Вы едва держитесь на ногах. Что привело вас сюда?

— Я убежал, Флэй. Просто взял и убежал. А сейчас я очень голоден.

— Убежал? — сказал Флэй, словно обращаясь к самому себе, и в его голосе прозвучал ужас. Он смотал бечевку, сорвал с крючка наживку и спрятал все это куда-то под лохмотья. Ему страстно хотелось задать мальчику сотню вопросов, но он этого не сделал. И после паузы заговорил вновь:

— Вода здесь глубока и очень быстра, ваша светлость. Но я сложил поперек реки камни, по которым можно реку перейти. Недалеко отсюда, вверх по течению, совсем недалеко, ваша светлость. Идите вдоль реки по своему берегу, а я пойду по своему... мы поймаем кролика... — И снова возникло такое впечатление, что он, возвращаясь по воде к берегу, говорил просто с самим собой. — Поймаем кролика и голубя и отоспимся в моей хижине. Вот так, мой мальчик... Как он устал... сын его светлости Гробструпа... ножки его уже не держат... узнал бы его где угодно... глаза точь-в-точь как у госпожи Графини... Как же так — убежал из Замка!.. Нет... нет... этого нельзя делать... должен вернуть его назад... семьдесят седьмого Герцога... мог когда-то залезть ко мне в карман... такой маленький... так давно...