Тит, глядя на фигурку, скрючившуюся на каменном выступе под потолком, облепленную влажной материей, словно только что вылепленную из мокрой глины, вдруг выкрикнул несвоим голосом:

— Я твой друг! Друг! Ты что, не понимаешь этого? Я Герцог Тит! Ты что, не слышишь меня?

Личико, похожее на яйцо малиновки, смотрело на Тита сквозь папоротники, но ответа не последовало; слышался лишь звук, похожий на шипение.

— Послушай! — еще громче выкрикнул Тит. Сердце у него бешено колотилось, и слова выговаривались с трудом. — Я искал тебя!.. Я шел за тобой! Неужели ты не понимаешь? Из-за тебя я убежал из Замка!!

Тит подошел поближе к стене, так, что летучее создание находилось почти прямо у него над головой.

— И я нашел тебя! Поэтому, ради Бога, скажи что-нибудь, поговори со мной! Неужели ты не умеешь говорить? Неужели не умеешь?

Он увидел, как открылся ее ротик, но вместо членораздельной речи Тит услышал звуки, которые не имели к ней отношения. Тит получил ответ, но не тот, который бы ему хотелось услышать.

— Кажется, ты и в правду не умеешь говорить...

Те звуки, которые вырвались из горла странного создания, были столь дикими, что у Тита не осталось сомнений — она не только не умеет говорить, даже по-своему, по-звериному, но и не понимает ни одного человеческого слова. Звуки были высокими по тону, резкими, не связанными между собой. Нет, никакого вразумительного смысла в них не было.

Но мог ли он в таком случае сделать что-нибудь, чтобы показать ей, что он не враг, что он вовсе не намерен мстить за свою израненную, окровавленную щеку? Рана на щеке подсказала ему одну идею. Тит медленно опустился на колени и, не сводя глаз с фигурки, скорчившейся под потолком, стал шарить вокруг себя. Он чувствовал, что создание с настороженностью маленького зверька следит за каждым его движением. Даже на расстоянии он видел, что тело странного существа, подрагивающего под складками рубашки, очень сильно напряжено. Нащупав камень, валявшийся на полу прохода, Тит выпрямился во весь рост и вытянул перед собой раскрытую руку, на ладони которой лежал камень. Ведь должна же она понять хотя бы этот жест. Тит может швырнуть в нее этот камень, но он этого не делает, значит, у него нет недобрых намерений! В течение нескольких секунд Тит держал камень на раскрытой ладони, а затем швырнул его через плечо. Камень звонко цокнул о стену и скатился вниз.

Но на веснушчатом лице не появилось никакого выражения. Хотя девочка видела все, но, насколько мог судить Тит, то, что он проделал, не имело для нее никакого смысла. Всмотревшись в нее повнимательней, он вдруг понял, что она готовится к новой попытке удрать. Ее взгляд метнулся по пещере, словно для того, чтобы еще раз осмотреть все каменные выступы, потом вернулся к Титу, затем вновь перескочил на что-то, расположенное в глубине. И тут Тит вспомнил, что там расположены выходы двух трещин, дымоходами поднимающихся сквозь скалу; через них хотя и не без сложностей вполне можно было выбраться наружу.

Судя по всему, она именно это и собиралась сделать. Чтобы попасть к этим трещинам с того места, где она сидела, ей надо было обогнуть всю пещеру — Тит позабыл, что по воздуху она могла двигаться и более кратким путем. Трещины были вполне достаточного размера, чтобы пропустить ее. А забравшись внутрь, она наверняка сможет выбраться наружу, под серые потоки дождя.

А дождь все лил. Его шум не стихал ни на мгновение, но Тит уже так привык к нему, что перестал его замечать, как перестал замечать и раскаты грома и вспышки молний. Теперь было бы даже странно подумать, что все эти звуки могут быть не слышны.

Вдруг летающее создание взвилось в воздух и безо всяких усилий перепорхнуло на более широкий каменный уступ. Едва приземлившись там, летающая девочка стала стаскивать с себя рубашку — так человек сражается с мокрым парусом, который неожиданно обрушился на него. Но рубашка запуталась, и, ослепленная на мгновение складками, закрывшими лицо, она, очевидно поддавшись панике, сделал неосторожное движение, потеряла равновесие и с глухим криком свалилась с края выступа вниз.

Тит, который, не раздумывая, бросился за ней, как только она совершила перелет на другой выступ, оказался прямо внизу в тот момент, когда она падала. Он выставил вперед руки, слегка подогнул колени, немного закинул голову назад. Ослепленная рубашкой, не видя, куда летит, она упала прямо в протянутые руки Тита. Вес, который приняли его руки, плотно сомкнувшиеся вокруг щуплого тельца, был поразительно мал, и колени Тита подкосились не от того, что толчок был слишком силен, а от того, что они словно оказались обманутыми. Тит упал от неожиданности — ему показалось, что он поймал перо и это перышко сбило его с ног. Но его руки крепко сжимали существо, которое билось под холодной мокрой материей рубашки. Не вполне доверяя силе своих рук, Тит перевернулся и всем своим весом придавил безумно бьющееся создание к полу пещеры.

И только теперь Тит по-настоящему осознал, сколь маленьким — несмотря на свои очертания взрослой девушки — было пойманное создание, в руках у него была живая статуэтка. Она дергалась из стороны в сторону, и Тита поразила сила этого крошечного существа. Ее голова, пытаясь освободиться, натягивала материю рубашки так плотно, что четко проступали форма головы и даже черты лица; это напоминало голову мраморной статуэтки, много веков пролежавшей у берега под водой и изглаженной бесчисленными волнами. Воображение превращало статуэтку, которую Тит все сильнее сжимал в руках, в большую женщину, и он вздрагивал от все возрастающего вожделения. Сжимая трепещущую статуэтку правой рукой изо всех сил, Тит левой рукой стал сдирать рубашку с ее головы.

Когда наконец это ему удалось, он заплакал — головка действительно была крошечная. Напряжение, охватившее все его члены, мгновенно спало, и губы его, дрожавшие от желания запечатлеть первый девственный поцелуй, замерли. Поцелуй умер. Тит наклонил голову и приложил свою щеку к крошечной щечке живой статуэтки, которая вдруг перестала биться в его руках. Слезы неудержимо текли из глаз Тита, и он чувствовал, как они льются по щекам, отчего и ее щека стала мокрой. Тит поднял голову, он понял, что его страсть не найдет выхода — и его охватило тяжелое ощущение несостоявшегося избавления.