— Ваша светлость Тит, я приветствую вас и от имени вашей матери вашей сестры и всех тут собравшихся поздравляю вас с Днем Рождения. Мы надеемся, что все, приготовленное для того, чтобы развлечь вас доставит вам удовольствие, и что скука, которую вам пришлось испытать во время долгого путешествия сюда и во время вашего пребывания в одиночестве в Детской Комнате, стоила того, чтобы ее претерпеть. Иными словами, ваша светлость, ваша мать Графиня Гертруда, ее милость Фуксия и все ваши подданные, все мы надеемся, что завершение вашего дня рождения принесет вам много радости.

— Спасибо. А теперь я хочу, чтобы меня сняли отсюда.

— Сию минуту, ваша светлость, — сказал тот же голос.

— И я хочу, чтобы с меня наконец сняли этот шарф.

— Сию минуту, ваша светлость. Сюда идет ваша сестра Фуксия. Она снимет повязку с ваших глаз, как только приведет вас на южную трибуну.

— Фуксия! — громко и беспокойно позвал Тит. — Фуксия! Где ты?

— Я здесь! Я уже рядом! Поддержите же его! Да, да, вы! Он же ничего не видит! Подведите его ко мне! Так! Ой, Тит! — Фуксия, задыхаясь, как после быстрого бега, крепко обняла брата. — Теперь уже совсем недолго терпеть! О, как все замечательно! Как замечательно! Так же замечательно, как и тогда, когда это все было устроено для меня! Только еще лучше! Потому что погода лучше! Ни ветра нет, ни облаков, и вон какая луна светит в небе!

Фуксия вела Тита за руку. Она знала, что теперь за ними следят сотни и сотни глаз.

Тит, спотыкаясь, покорно шел рядом с сестрой и пытался представить себе, что его окружает. Но из того малого, что он услышал, можно было только заключить, что они должны взобраться на какую-то трибуну, что в небе светит луна, что вокруг собралось множество обитателей Замка и что все постараются сделать так, чтобы он побыстрее позабыл о скучных часах заточения и путешествия в паланкине.

— Осторожно, ступеньки! Их будет двенадцать! — предупредила Фуксия, и Тит почувствовал, как сестра ставит его ногу на нижнюю ступеньку. Они взбирались по грубо сколоченным ступеням вместе, держась за руки. Когда они взошли на самый верх, Фуксия подвела Тита к огромному креслу, которое казалось еще больше в неверном лунном свете. Кресло, набитое конским волосом и обтянутое фиолетовой кожей, было невероятно уродливым. Две лошади, которые тянули повозку, в которой этот монстр был доставлен на место, были в конце путешествия полностью измотаны.

— Теперь садись! — приказала Фуксия. И Тит на ощупь осторожно сел на край сидения бесформенного, уродливого кресла.

Фуксия отступила в сторону и подняла обе руки над головой. Тут же в ответ на этот сигнал раздался голос:

— Пора снимать шарф с глаз его светлости Тита!

Другой голос эхом подхватил:

— Пора! Праздник начинается!

И еще один голос:

— Праздник Дня Рождения! Его светлости Титу исполняется десять лет!

Тит почувствовал, как пальцы Фуксии развязывают узел у него на затылке. В следующее мгновение она сдернула шарф с его головы. Тит не сразу открыл глаза, а когда он медленно поднял веки, то невольно вскочил на ноги и с его губ сорвался крик изумления; глаза у него округлились как большие монеты, а рука взлетела ко рту.

Прямо перед Титом расстилалась, как натянутое полотно, поверхность озера. Казалось, оно захватило все земное пространство и готово устремиться вверх, к луне. На поверхности этого полотна плясали отсветы неисчислимых костров и факелов, и всей этой пляской руководило отражение полной луны, яркой полосой разрезавшее черные воды, казавшиеся бездонными. Все трепетало, подчиняясь какому-то внутреннему ритму, отблески костров на воде казались якорями, которые удерживают берега, готовые разбежаться в стороны.

Среди всего этого сияния видны были толпы неподвижно стоящих людей и словно вырубленные из камня кроны деревьев.

Из вспыхивающих отсветов и пятен темноты долетел голос:

— Пли!

Взревела пушка, выплюнув клуб дыма.

— Пли! — снова донеслась команда, снова выстрелила пушка, и так повторилось десять раз.

Когда грохот последнего выстрела стих, все как по мановению волшебной палочки, пришло в движение.

Черное небо было занавесом в глубине сцены, на которой должно было развернуться грандиозное представление. Тит окинул взглядом всю панораму с ее замершими деревьями, рядами далеких папоротников. Вдоль берега озера и под деревьями собралось великое множество народа. Теперь все люди пришли в движение. Что происходило на противоположном берегу озера, Тит не видел, но на расстояниях, доступных его взору, движение удваивалось, ибо гладь озера отражала всех тех, кто двигался по берегу.

Именно эта гладь, в которой отражалось все вокруг, притягивала взгляд больше всего. Она была безжизненной как смерть и одновременно наполнена всем биением жизни, казалось, из глубин озера светит свое собственное ночное светило — этот отраженный фантом луны царствовал посреди вод, окаймленный отражениями гор, деревьев и огоньками факелов и костров.

И все это богатство зрительных впечатлений не столько восхищало, сколько порождало предчувствие того, что должно произойти нечто значительное. Все вокруг изготовились — но для чего? Сцена была готова, зрители собрались. Что дальше? Тит поискал глазами сестру, но ее на трибуне уже не было. Тит остался один на один с чудовищным креслом.

Тит посмотрел вниз, и там, у трибуны, он увидел Фуксию, которая сидела на бревне рядом с матерью. С того места, где они сидели, берег полого спускался к воде, и на этом пространстве располагались те, кого принято было относить к верхним слоям общества Горменгаста. Справа и слева от них стояли плотной толпой те, кого принято называть «официальными лицами». За их спиной, как и за трибуной, вверх по склону террасами поднимались деревья.

Тит, усевшись в фиолетовое кресло, поджал под себя обе ноги и оперся локтем на подлокотник. Пототи снова посмотрел на перевернутый вверх ногами мир, отражавшийся в озере.

Фуксия, сидевшая рядом с матерью, не могла унять дрожь. Она вспоминала, как много лет назад из-за этих могучих каштанов выскочили прятавшиеся среди них удивительные фигуры. Фуксия повернула голову и посмотрела на трибуну, надеясь встретиться взглядом с братом, но тот смотрел прямо перед собой. Рука его снова взметнулась ко рту, он подался вперед и застыл, словно превратившись в камень.