Тот постучал костяшками пальцев по раме.

— Добрый день, мадам, — сказал Щуквол. — Можно вручить вам свою визитку?

И вручил Фуксии бумажку, на которой было написано:

«Его Адская Хитрость, Архиудачник Щуквол»

Даже еще не прочитав эти слова, девушка начала смеяться своим отрывистым, задыхающимся смехом — ее смех вызвал насмешливо-торжественный тон, которым Щуквол произнес приветствие «Добрый день, мадам». Боже, как восхитительно напыщенно это прозвучало!

Щуквол, умоляюще сложив руки и склонив набок голову, не двигался. Девушка жестом руки пригласила его спуститься в комнату — ничего другого ей не оставалось. Получив такое приглашение, Щуквол пришел в движение — словно нажали на кнопку какого-то механизма — и через мгновение уже отвязывал от пояса веревку. Затем бросил отвязанный конец в окно, где тот, раскачиваясь, повис. Фуксия, высунувшись из окна, посмотрела вверх и увидела всю веревку, которая тянулась вдоль стены все остающиеся до крыши семь этажей; там, на полуразрушенной крыше, веревка, очевидно, была привязана к какой-то башенке или трубе.

— Все готово к моему возвращению, — сказал Щуквол. — Замечательная вещь эта веревка. Значительно лучше лошади, мадам. Спускается по стене, мадам, стоит только попросить ее. И кормить ее не нужно.

— Можете не называть меня «мадам», — сказала Фуксия — пожалуй, излишне громко, чем несколько удивила Щуквола. — Ведь вы знаете, как меня зовут.

Щуквол, быстро проглотив, переварив и изгнав из себя раздражение — он никогда не тратил времени на то, чтобы копить в себе раздражение по поводу своих неудач и как-то внешне проявлять его, — сел на стул верхом и положил на спинку подбородок.

— Я всегда буду помнить, что к вам, госпожа Фуксия, следует обращаться по имени и делать это подобающим тоном.

Фуксия как-то неопределенно улыбнулась — она думала о чем-то другом.

— Вы отменно умеете лазать, — сказала она наконец. — Помните, однажды вы взобрались ко мне на чердак? Щуквол кивнул.

— И вы взобрались по стене библиотеки, когда она горела. Теперь кажется, что это было так давно!

— И я помню, если мне позволено будет это напомнить, как однажды в грозу я карабкался по камням, держа вас, госпожа Фуксия, в руках.

Казалось, весь воздух в комнате вдруг исчез — такая воцарилась в ней мертвенная, безвоздушная тишина. Щукволу показалось, что щеки Фуксии едва заметно зарделись.

Наконец он сказал:

— Госпожа Фуксия, я надеюсь, когда-нибудь вы согласитесь отправиться в экспедицию по крышам вашего огромного дома. Я бы хотел показать вам, что мне удалось найти на южной стороне. Там, где гранитные башни и купола поросли мхом столь обильно, что рука погружается в него по локоть.

— Да, — проговорила Фуксия — да...

Это бледное лицо с его резкими чертами отталкивало ее. Но жизненная сила этого человека и окружавший его ореол таинственности привлекали.

Девушка уже было собралась попросить его уйти, когда Щуквол вскочил на ноги — еще до того, как она успела открыть рот — и выпрыгнул в окно, не коснувшись ни рамы, ни подоконника; теперь он раскачивался на дергающейся веревке. И через мгновение уже карабкался вверх, подтягивая себя одной, потом другой рукой. Ему предстояло карабкаться высоко, к полуразрушенной крыше.

Когда Фуксия отошла от окна, она увидела, что на ее грубо сколоченном комоде лежит одинокий бутон розы.

Взбираясь по веревке вверх, Щуквол вспоминал, как после рождения Тита, семь лет тому назад окончилось его, Щуквола, рабское служение в кухне Потпуза и началось восхождение к крышам Горменгаста. Мускульные усилия, которые требовались от Щуквола, чтобы лезть вверх по веревке, заставляли его еще больше сутулиться. Но он был поразительно, чуть ли не сверхъестественно, ловок, он обладал не только большой умственной силой, но и физической выносливостью и смелостью. Его проницательные, близко посаженные глаза впивались взглядом в то место, где была привязана его веревка — казалось, оно было высшей точкой его устремлений.

Небо нахмурилось, потемнело, поднялся резкий ветер, принесший дождь. Дождь шипел и хлестал камень Замка. Вода находила сотни, тысячи путей, чтобы низвергаться вниз. Вентиляционные шахты, дымоходы, отверстия для циркуляции воздуха закашлялись гулким эхом, огромные водяные трубы и стоки, выдолбленные в камне, недовольно заворчали. На крышах образовались озера, в которых отражались небеса; казалось, эти озера были там всегда — как озера в горах.

Выбравшись наверх, Щуквол отвязал веревку, аккуратно скрутил ее вокруг себя и бросился бежать по бесконечным наклонным плоскостям черепичных крыш. Он двигался как тень; его воротник был поднят, лицо его дождь одел в водяную бороду.

Высокие мрачные стены, похожие на стены дамб или тюремных башен, в которых томятся осужденные на смерть, вздымались в воздух, насыщенный влагой, изгибаясь уходили вдаль. Везде камень, бессердечный камень. На неровных, зазубренных вершинах Горменгаста, теряющихся в проносящихся облаках, безумно развевались космы волос — то были растения, похожие на водоросли, вырастающие на камне. Подобно остовам гниющих кораблей или телам чудовищ, потерявшим возможность двигаться, чьи пасти и черепа заливала вода и чьи силуэты казались прихотливой игрой тысяч бурь, пронесшихся здесь, — над головой Щуквола возвышались опоры стен, аркбутаны и те каменные громады, которым уже не было названия. Крыши, располагавшиеся под всеми возможными и невозможными углами, разбегались перед его глазами в разные стороны. Сквозь завесу дождя смутно просвечивали под ним ряды опускающихся террас; на растрескавшихся плитах, которыми они были вымощены, с шипеньем плясал ливень.

Сквозь этот мир застывших каменных форм Щуквол двигался быстро, без остановок. Ловкий как кошка, он уверенно поворачивал то в одну, то в другую сторону и замедлял шаг только тогда, когда приходилось бежать по слишком уж узкому и опасному месту. Время от времени Щуквол на бегу неожиданно, словно от избытка жизненной энергии, подпрыгивал в воздух. Обойдя очередную печную трубу на очередной крыше, он безо всякой видимой причины перешел на размеренный шаг, нырнул под арку, заросшую диким виноградом, с листьев которого капала вода; здесь он опустился на колени и стал поднимать раму давно забытого застекленного потолка над одной из бесчисленных комнат Горменгаста. Рама, проскрипев петлями, поднялась, Щуквол спрыгнул вниз и, пролетев метра четыре, приземлился на полу. В комнате было очень темно. Щуквол размотал веревку, его обвивавшую, затем скрутил снова и аккуратно повесил на гвоздь" торчащий в стене. Когда глаза привыкли к темноте, Щуквол по привычке огляделся. Вдоль всех стен стояли застекленные музейные шкафы, в которых были выставлены тысячи и тысячи различных мотыльков и ночных бабочек. Каждая бабочка была приколота длинной тонкой булавкой к пробковому основанию, выстилавшему каждую коробку, тот, кто собирал, а затем и выставлял мотыльков таким образом, проявлял, должно быть, большую осторожность и аккуратность, дабы не повредить нежные и хрупкие создания. Однако время неумолимо приносило свои разрушения — не было уже ни одной коробки, в которой все экспонаты оставались бы в полной сохранности, и нижняя сторона большинства коробок была усыпана опавшими крылышками.