Надежда Васильевна заказывает обед, кормит своих канареек и любимца-какаду. Потом запирается у себя и учит роль. Это ее лучшие часы. И никто, даже Верочка, не смеет войти тогда в ее комнату.

Завтракают в двенадцать. И за столом Надежда Васильевна впервые видит дочь. Та почтительно целует ее руку. Надежда Васильевна, взяв девушку за подбородок, внимательно изучает ее лицо.

— Ну что?.. Как спала?

— Хорошо, мамочка… merci…

— Не кашляла?.. Не лихорадило?

— Нет, мамочка…

Молча смотрит артистка в это алебастровое личико. И выразительные глаза ее, которым она хотела бы придать только строгость, пламенно целуют лицо дочери. Они выдают глубоко затаенные порывы нежности и страстной печали. Нельзя дать себе волю! Из принципа нельзя выказать свою слабость перед дочерью, из страха утратить престиж.

Но умная Верочка перехватывает ее взгляд. И когда подставляет свой лоб поцелую матери, сердце ее замирает от радости.

В детстве она мало любила мать. Только боялась и дорожила каждой ее похвалой. Считала ее какой-то чужой, недосягаемо высокой. Все сердце ее принадлежало тогда Мосолову. Его она не боялась. Она обожала его и, при всей любви, третировала его как раба.

После смерти его она очутилась внезапно в пансионе.

В душе осталась пустота. И долго-долго никого не любила и ни с кем не дружила одинокая девочка, надменно позволяя другим любить себя, постепенно черствея душой. Она смутно знала, что Мосолов умер. Смутно слышала, что мать ее бежала из Одессы, чтобы не попасть в «яму» за долги мужа, за которого она поручилась. Шептались кругом нее и о том, что Надежда Васильевна оставила ее заложницей в пансионе старушки-француженки, чтоб успокоить кредиторов.

Она, конечно, не понимала, чего стоила ее матери эта жертва. Что значит — умер? Что значит — бежала?.. Что такое долги?.. Никто не давал ответа. Одно она понимала: страшное слово «яма»…

Не в такую ли яму опустили ящик, где лежал ее папочка, бледный и неподвижный, со странно подвернувшейся тонкой шеей, каким она видела его в ту памятную ночь?.. И если мамочка вернется, ее опустят туда же и будут морить голодом… Нет!.. Нет!.. Пусть лучше не возвращается!

А чувство одиночества росло. Ледяным кольцом охватило оно маленькое сердечко, и оно словно застыло. Она по-прежнему любила одного отца и страстно тосковала о нем. Часто она плакала, но никому не говорила, о чем плачет… «Бедная сиротка!..» — слышала она иногда непонятные и неприятные ей слова. Почему она бедная?.. У нее такое дорогое белье, атласные башмачки, такой чудесный салоп… У нее много платьев… Ее сердила эта жалость.

Даже к старушке-француженке, заменявшей ей мать эти два года заточения Верочки в Одессе, девочка не выказывала особой привязанности. И это огорчало ее воспитательницу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Поля внезапно вошла в класс, где Верочка танцевала с другими под музыку, готовясь к какой-то вечеринке. Полю сопровождала старушка-начальница. У нее были заплаканы глаза. У Поли в руках был узел.

…Музыка прекратилась, когда они вошли, и танцующие девочки остановились.

— Пойдемте, барышня!.. Мамашенька за вами прислали.

…Верочка удивленно глядела на Полю. За эти два года в пансионе она не только забыла ее, она даже забыла русский язык. Она и думала и молилась по-французски.

…Француженка прижала Верочку к груди и заплакала. Она объяснила ей, что мама ее живет в другом городе, далеко, и что Верочка сейчас поедет к ней.

…Глаза девочки блеснули. Она покорно дала себя одеть.

…Подруги кинулись к ней, окружили ее, кто смеясь, кто плача. Учительницы, гордившиеся талантливым ребенком, утирали слезы… Конечно, за нее они рады… А все-таки больно, грустно расставаться навеки!

…Верочка подставляла личико для поцелуев. Но глаза ее все время сияли. Ни одной слезинки не пролила она, расставаясь с людьми, два года лелеявшими ее. Ни одного вздоха сожаления! Ведь ей предстоял далекий путь. Перед нею открывалась новая жизнь.

…Когда скрылся из глаз дилижанс, старушка-начальница горько заплакала. Она никому ничего не сказала, но подумала: «Elle n’a pas du coeur, cette enfant… (У этого ребенка нет сердца…)»

Еще другое яркое впечатление после долгой, но такой интересной дороги.

…Новый город. Звонят колокола. Праздничное утро. Поля крестится на маковки церквей.

— Приехали!.. Слава тебе, Господи!

…Дормез, высланный к заставе, подъезжает к крыльцу одноэтажного веселого домика. Все окна настежь. Все окна в цветах. На бронзовом кольце качается какаду с черным клювом и что-то оглушительно кричит. Лай собачки несется из комнаты.

…Дверь подъезда распахивается. На крыльцо выбегает бледная женщина. Ах, это мамочка!.. За ней две горничные и черная, с шелковой шерстью красавица-собачка.

— Ве-ра! — кричит мать. И замертво падает на руки женщин.

…Этот крик вдруг что-то будит в детской душе… Какое-то страшное эхо. И померкли смеющиеся глазки.

….Вспомнилось утро, когда мертвого Мосолова привезли домой. Верочка стояла на столе. А мать примеряла на нее новое платьице, принесенное портнихой.

…Как страшно закричала тогда мамочка, услыхав топот людей, несших тело с этой странно подогнувшейся головой, с остекленевшими глазами… Долго-долго звенел этот крик в ушах Верочки.

…Теперь она его вспомнила.

…Она очутилась на руках матери… Надежда Васильевна плакала от счастья, целуя дочь. Потом тут же опустилась на колени перед образом и стала молиться вслух.

…Верочку увели. Собачка бежала за ней и весело лаяла…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это счастье длилось недолго.

Верочка прожила с матерью один только год. Ей было восемь лет, когда Надежда Васильевна отвезла дочь в институт.

И опять настало одиночество.

Но душа Верочки уже проснулась. Память о матери, красивой, молодой, окруженной поклонением, не побледнела за все восемь лет разлуки, хотя Вера видела мать не более трех раз в году, в ее наезды в Москву.

Ей строго было запрещено говорить о театре. Ее мать для всех в Москве была только Мосолова. Никто не должен был знать, что она — актриса Неронова. Надежда Васильевна хорошо знала свет. Она знала, что актрисами восторгались на сцене, но в частной жизни их все еще презирали, как когда-то знаменитую и несчастную Адриенну Лекуврер.

Верочка умела молчать. И сладка ей была эта жуткая, тайна между ними двумя.

Сердце ребенка жаждет привязанности. Душа девушки стремится к идеалу. Этим идеалом для Верочки стала мать. Все ее мнения были непогрешимыми. Она не могла ошибаться. Она была самой красивой женщиной в мире, самой необыкновенной… Актрисой?.. Да… Но и отец был актером. И все, кого она видела в детстве, играли на сцене. Пусть об этом не надо говорить вслух! Но что может быть лучше театра?.. И сама она, когда вырастет, станет тоже актрисой. Верочка никогда не забывала волшебных минут, пережитых ею в детстве.

Но, наряду с обожанием матери, Верочка не утратила былого страха перед нею. Для нее это было все то же недоступное высшее существо, без слабостей и недостатков.

Острый ум Верочки еще дремлет, как и душа ее. Каким-то подсознанием видит она окружающее, не вдаваясь в анализ явлений, не стараясь что-либо обобщить. Это придет потом, потом… Пока лишь комическая сторона жизни не ускользает от ее наблюдательности.

И еще далек тот день, когда постепенно, когда незаметно богиня-мать начнет спускаться со своего пьедестала. И с удивлением в этом лице богини Вера увидит отпечаток обычных людских страстей, присущих всем женщинам слабостей.

Этот день еще далек.

После завтрака Надежда Васильевна едет на репетицию и остается в театре до четырех, до самого обеда… Иногда она даже не обедает дома. У нее своя сложная и богатая жизнь. И эта жизнь — тайна для Верочки. Мать благоговейно охраняет неведение и ясность юной души. А лукавая Поля умеет молчать, где нужно.