– Но ты ведь уже нарушил свое честное слово.

–. Почему, я же вам не назвал того, кто мне это сообщил.

– А то я не знаю, кто! Издалека видно, чьих рук дело.

– А на кого вы думаете, дядя Асадолла?

Асадолла-мирза, растопырив пальцы правой руки, забубнил:

– Зачем врать? До могилы-то – ать! ать! – четыре шага всего.

– Нет, дядя Асадолла, уверяю вас, Маш-Касем ничего об этом не знает.

– Ну, ладно, ладно, нечего зря клясться и божиться… По-моему, тебе надо либо обо всем рассказать Лейли и устроить скандал, либо призвать на помощь Асгара-Трактора, который произведет кровопускание ученику и экзаменаторше, либо немедленно установить слежку за Ахтар, чтобы, как только они приступят к экзамену, завопить «караул».

Мы еще долго разговаривали с Асадолла-мирзой, и он то в шутку, то всерьез искал для меня выход из положения. Мы пришли к заключению, что, если и удастся избавиться от Ахтар, все равно вместо нее найдут другую, наконец Асадолла-мирза, закуривая сигарету, сказал:

– По-моему, тебе не следует препятствовать этому экзамену. А во время его проведения устроить какой-нибудь переполох, чтобы ученику это надолго запомнилось, чтобы он еще месяцев шесть-семь ходил лечиться к доктору Насеру оль-Хокама, ну, а дальше – бог милостив. Может, за это время англичане дядюшку… или даже Пури в отместку за дядюшкины злодеяния на тот свет спровадят!

Вдруг меня осенило, и я торжествующе закричал:

– Дядя Асадолла, нашел! Если мне удастся узнать время экзамена, я в этот самый момент выстрелю из ружья или взорву петарду, чтобы Пури испугался… Вы ведь знаете, доктор Насер оль-Хокама сказал дядюшке, что причина недомогания Пури – не только мой удар, но еще и нервный шок, который у него случился во время выступления союзников. Ну, он услышал выстрелы и перепугался.

– Только будь осторожен, чтобы твоя петарда глаза ему не выжгла… Равновесие одной половины его тела ты уже нарушил, берегись, как бы не нарушить координацию другой половины! Он ведь гений, надежда всей нации. Особенно теперь, когда получил должность в налоговом управлении.

– Не волнуйтесь, я знаю, что делаю.

– И, пожалуйста, не лезь напролом! Как только твой осведомитель сообщит, когда назначен экзамен, сейчас же извести меня.

– Есть, дядя Асадолла!

– И еще одна просьба: не причиняй вреда экзаменаторше, – добавил Асадолла-мирза, смеясь, – я хочу, чтобы она и тебе устроила выпускные экзамены, научила бы тебя, паршивца, что Сан-Франциско – распрекрасное местечко, а Лос-Анджелес – еще лучше.

– До свидания, дядя Асадолла.

– До свидания, противник Сан-Франциско!

– Разрешите? Йаллах![37] Салам алейкум.

Дверь класса распахнулась, и вошел Маш-Касем. Я и прочие ученики, опешив, переводили взгляд с него на учителя. У нашего математика был на редкость дурной, злобный характер. Даже школьному инспектору не разрешалось во время урока входить в класс. Прищурившись, учитель через очки в черной оправе уставился на вошедшего. Ребята, которые его ужасно боялись, замерли от страха. О моем состоянии нечего и говорить.

Маш-Касем, невозмутимо оглядев учеников, опять обратился к учителю:

– Я поздоровался… С давних пор говорили, что по шариату[38] привет – желателен, ответ обязателен! В этой комнате человек пятьдесят сидят… Я вхожу, здороваюсь – никто не отвечает.

Учитель хрипло спросил:

– Кто вы такой?

– Маш-Касем, с вашего позволения. Я «салам» сказал.

– Кто вам разрешил входить в класс во время урока?

– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Я спросил «Разрешите?» – а вы не сказали, что не разрешаете. Вот я и вошел. А еще я поздоровался. Может, с божьей помощью, вы соберетесь с духом хоть как-нибудь мне ответить.

– Алейкум салам! – проговорил учитель, явно рассерженный. – Ну, кто тебе нужен? Зачем ты сюда явился?

Маш-Касем показал на меня пальцем – я, сидя за своей партой во втором ряду, прямо помертвел от страха – и произнес:

– Я слуга дяди вон того барчука. Отцу его вдруг худо стало, меня послали забрать барчука домой.

С этими словами Маш-Касем подмигнул мне, да так, что все ребята видели, только учитель, к счастью, ничего не заметил.

Учитель перестал морщиться. Знаком приказав мне встать, он спросил:

– Разве твой отец чем-то болен?

– Мой отец… то есть, нет… я…

– С чего же он вдруг заболел? – повернулся учитель к Маш-Касему.

– Я и сам не понимаю, ей-богу. Сидел вот так, курил свой кальян, а потом вроде бы подавился чем… Завертелся на месте, вскрикнул и упал…

Маш-Касем опять весьма неосторожно подмигнул, но учитель и на этот раз ничего не заметил.

– Ладно, отправляйся домой. А вы, пожалуйста, в другой раз так не врывайтесь в класс!

Я поспешно собрал свои книжки, но, когда с портфелем в руке направился к дверям, учитель окликнул меня:

– Постой-ка! В среду у другого ученика мать вдруг захворала – тоже приходили за ним… А может, ты просто урок не выучил, провести меня вздумал? Ну-ка, ступай к доске!

Маш-Касем хотел возразить, но я сделал ему знак молчать. Учитель велел мне решить у доски задачку. Но мне в голову не лезла никакая математика: я был уверен, что у Маш-Касема появились новые сведения насчет экзамена Пури. Ведь я сам умолял его прийти за мной в школу, если ему в мое отсутствие, что-нибудь станет известно. Естественно, задачка у меня не получилась.

– Я так и знал! – заорал учитель. – Ну-ка, дуралей, пиши: (а + b)2 = аb+в-2аb. Вот и вся задача!

– Извините, господин учитель;.. Я… я совсем растерялся… Очень за отца волнуюсь, не могу ничего сообразить.

– Удивительное дело! Подойди сюда. Ближе, ближе! Я тебя выведу на чистую воду!

Дрожа от страха, я подошел к нему, и он влепил мне такую пощечину, что у меня в ушах зазвенело. Я прижал руку к лицу, опустил голову, но тут вдруг Маш-Касем выступил вперед и закричал:

– Вы почему чужих детей бьете? Видать, только про уроки свои помните, а про отца родного забыли?

– Не лезь не в свое дело, пошел отсюда!

– Как это не в свое? Я знать желаю, это что – школа или лавка мясника Ширали? Вы еще секач сюда принесите, вылитый Ширали будете…

Я хотел крикнуть, остановить Маш-Касема, но слова застряли у меня в горле. Учитель побледнел от злости, у него задрожал подбородок, когда он прорычал:

– Эй, кто-нибудь, сходите за Хадж-Исмаилом, чтобы: он выкинул вон этого грубияна!

– Да я и сам уйду, – сердито сказал Маш-Касем, – будьте спокойны, здесь не останусь… Мы, слава богу, в школах не обучались, к таким делам не привыкли… У меня, господи прости, был один земляк в Гиясабаде…

– Вон!! – взревел учитель, так что стекла зазвенели.

Я схватил Маш-Касема за руку и изо всех сил потащил его из класса. Минуту спустя, усадив его на багажник моего велосипеда, я уже катил по направлению к дому.

– Ну, Маш-Касем, подвел ты меня… Теперь, этот учитель с меня три шкуры спустит! Давай говори, что случилось?

Маш-Касем, хорошенько ухватившись за велосипедное седло, изрек:

– От таких вот учителей и бегут ученики к сброду всякому, отребью безродному, слоняются с ними по улицам с утра до ночи.

– Да говори же, что случилось?

– Ей-богу, милок… После обеда, гляжу я, Полковник шушукается с этой Ахтар возле дома ихнего… Ну, а через час, как увидел я, что Полковник с женой ушли и людей всех отослали, сразу почуял, к чему дело идет… А полчаса назад, гляжу – идет эта бесстыжая, разнарядилась в пух и прах! Ну, думаю, сегодня что-то будет. Не стал канителиться, побежал за тобой. Обещал ведь тебе… Но уж смотри: ты жизнью отца клялся, жизнью Лейли-ханум, так что ежели кому проговоришься…

– Частное слово, Маш-Касем! Что бы ни случилось, я всегда могу сказать, что ничего от тебя не слышал…

– Только уж, голубчик, теперь ногами-то его не бей. Ведь они тебе в этот раз спуску не дадут.