— Тять, я тоже копать хочу, — неожиданно твёрдо проговорил Ванюшка. — Я уже поспал маленько, мне боле не требуется.

— Да ты не спал, — вмешался Фёдор. — Ох, Степан, ты чего не глядишь? На ногу мне наступил, не хуже ошкуя.

— А ты пробовал, как ошкуй-то наступает? — засмеялся Степан. — А что Ванюшка копать хочет — то молодец, пускай старается, чай, вон какой мужик вырос.

Ванюшка зарумянился от радости.

— Сейчас свой черёд откопаю, — проговорил он не спеша, как и полагается взрослому мужику. Попробовал, хорошо ли ходит в руках лопата, и направился к двери.

Когда мальчик вышел, Алексей тихо проговорил:

— Не трожь его, Фёдор. Зачем ему говорить, что сомлевал он? Сколь ни накопает, а радости будет: за большого мужика сработал. Брал я его на карбас, думал, хлипкий он у меня чегой-то, последышек, на море окрепнет. Мать, как чуяло сердце, никак его не давала. «Мал ещё, говорит, погоди годок». А я взял. Вот беду-то сотворил…

Степан и Фёдор поняли, не для них кормщик душу свою открывает, — наболела она, и не в силах он сдержать боль. И оттого молчали, дали кормщику время в чувство прийти, боль душевную спрятать. Алексей был им благодарен за это. Подождав немного, он спокойно сказал:

— А ну, Степан, погляди, что там большой мужик накопал, Фёдор печь топить возьмётся, а я покуда снег из сеней через пролом выкину.

До сна было ещё далеко; пока окно откопали, а там печку истопили. Дела трудные и не спорые. Зато хоть и не до настоящего тепла избу довели, а всё же морозовы мохнатые лапы со стен сползли пониже, в углах притаились. У Ванюшки плечи ныли, и на правой руке под рукавицей натёр большую мозоль, пока возился с лопатой. Но зато потом, когда важно по очереди отхлёбывал из котелка отвар салаты, чувствовал, что не просто он зуёк на побегушках, а вроде как настоящий мужик. Поработал в полную меру, похлебал горячего и спать лёг с остальными наравне.

Объяснять это он никому не собирался да, пожалуй, и не сумел бы. И только сдержанно улыбнулся, когда отец сказал за столом:

— Ну ты и намахался лопатой, Ванюшка, небось, плечи-то жалуются?

— Нет, — решительно отрезал он, но тут же смутился, поправился тихо: — Не очень, тятя.

На другой день, хоть собрались спозаранку, на берегу уже хлопотала целая куча песцов. Тявкая и огрызаясь, они вертелись около остатков медвежьей туши: всего огромного медведя на санках вчера забрать не удалось — лапы передние, голову и внутренности оставили. Песцы внутренности подобрали и кости уже кончали подчищать.

Увидев людей, они неохотно отошли, сели в кружок и, зевая от сытости и жадности, ждали: когда те уберутся и можно будет докончить то, что осталось.

— Моржа, видно, есть не схотели, — подошёл поближе Ванюшка и вскрикнул: — Ой, что это? Степан, гляди!

Из большой рваной дыры в шкуре моржа на загривке выглянула донельзя перемазанная мордочка песца. Он сердито заурчал: «Чего, мол, беспокоите?» Выбрался не торопясь и, отбежав на несколько шагов, тоже сел, обвернув хвостом пушистые лапы.

— Наелся да там в тепле и выспался, — засмеялся Степан. — До чего же извалялся! Другие тоже бы не отказались туда залезть, и тепло и сытость, да он, чай, первый забрался, за хозяина, и других не пускал.

Кормщик потрогал лоскут кожи, оторванной страшными когтями медведя, и покачал головой.

— Замёрз как дерево, шкуру ободрать не сможем. А жаль, на крышу положить сгодилась бы, тепло сохранить. А мясо песцам на приманку.

— Мясо и так на приманку пойдёт, — отозвался Степан. — Песцы всю зиму около него крутиться будут. А мы сейчас плавнику наберём, пастей наставим, мало-мало повыше, чтобы вода не залила. И всю зиму, как луна путь высветит, за шкурками ходить будем. От ошкуя-то кусочка не оставили, собачьи дети.

Рассердившись, Степан поднял мёрзлый комок снега, швырнул в ближнего песца. Тот с визгом увернулся, потоптался и опять сел. Стая тоже заволновалась, но уходить не хотела.

Топор, как всегда, у кормщика оказался за поясом, зимовщики живо принялись за дело.

— Добро, — вытер мокрый лоб Степан и, довольный, осмотрелся. — Пять пастей наладили, хватит.

Фёдор нарубил мёрзлого моржового мяса, подкинул в каждую пасть понемногу.

— Настораживать сейчас не будем, — сказал Степан, — пускай приучаются, как к себе в нору заглядывать станут. Тогда и сторожок поставим, тут за зиму много шкур наберём. И мяса вдосталь.

— Об мясе у нас заботы не будет, — задумчиво проговорил кормщик, собираясь домой. — Вот только холод да сырость в избе, да цинга — злая старуха — не заглянули бы. Салату-траву, что заготовить успели, пить надо. А ещё оленье мясо сырое, хоть по малу есть. Самоядь так делает. Кровь пьёт оленью. И с того цинги не знает!

— Я сыровья есть не стану, — отрезал Фёдор. — И крови пить. Никак!

Степан и Ванюшка тоже смущённо потупились.

Как только люди отошли, песцы опять принялись ссориться, визжать около моржовой туши.

— Смотрите! — крикнул Ванюшка.

Самые смелые песцы уже крутились около ловушек. Грубые бревенчатые стенки пастей их, видимо, не пугали: эти самые брёвна они давно привыкли видеть на берегу, даже не у самой воды, а на прибрежной возвышенности. Из таких брёвен и построили ловушки зимовщики. Ванюшка очень этому удивился.

— Тятя, кто дерево наверх затащил? — спрашивал.

— Нам то не ведомо.

— Может, ошкуи играючи затащили? — не отступал Ванюшка и всех развеселил[11].

Домой дойти успели ещё в сумерки. И опять долго дым глотали, пока свою избушку натопили и дрова до угольев прогорели.

Мяса жареного наелись досыта и отвара салаты напились. А Ванюшка долго сидел в уголке на нарах и думал о своём. Ему виделась неуклюжая западня: словно какой ошкуй разинул широченную пасть и перед ней маленький белый песец. Чёрный носик вздрагивает, нюхает воздух, любопытные глазки блестят, а пасть притаилась и ждёт: вот-вот захлопнется, и нет любопытного зверька. И Ванюшка сам не знает, рад ли, что шкурка пушистая к запасу прибавится, или… песец-то весёлый, придавит… жалко его…

Глава 6

КАК ЛАХТАК ПОЛЫНЬЮ ПРОСПАЛ

Когда закончили завтрак, Степан обратился к кормщику:

— Дядя Алексей, пока вы с Фёдором шкуры оленьи до пути доведёте, дозволь мне с Ванюшкой на припай лахтака промыслить, мороз не сильно забирает.

— Добро, — согласился кормщик. — Нам сало для жирника надобно на всё тёмное время, а шкура лахтачья на подошвы самая способная.

— Не знаю только, — добавил равнодушно Степан, а у самого смех в глазах так и прыгает, — есть ли охота у Ванюшки со мной пойти?

Ванюшка в ответ чуть с нар не свалился, вскочил и на отца смотрит во все глаза: прикажет?

Кормщик не вытерпел, улыбнулся. Ванюшка понял: засиял весь, уже капюшон на голову вскинул, вокруг лица шнурком затянул и за кутело схватился.

— Зверя бить собрался? — спросил отец.

— А что? Я тоже, как замахнусь… — неожиданно заявил Ванюшка, но взглянул на отца и смутился. Тот смотрит уже без улыбки, головой качает.

— Не хвастай, — проговорил строго. — Знай, на море идёшь, а море того не любит.

Ванюшка опустил голову, покраснел чуть не до слёз.

— Я не… — начал и не докончил.

Кормщику стало его жалко, смягчился.

— Добро, — сказал уже ласково. — С чем ни придёшь, а у Степана делу научишься, первый он у нас промысленник. Степан смутился: похвала кормщика стоила для него дороже золота.

— Собирайся, Ванюшка, — сказал он, а сам отвернулся, не увидел бы Алексей краски на лице: не мальчишка ведь.

Собрались быстро: солнце на небе долго уже не задерживается, медлить не велит.

Ванюшка снял со стенки лук, повертел в руках.

— Положи, — остановил его Степан. — Не на олешков идём. С кутелом к зверю подобраться легче. Нерпу кутелом и на лёд вытащишь, не утонет.

— А лахтака тоже? — спросил Ванюшка и, вздохнув, лук обратно на стенку повесил.