Подошел немец, схватил томик, швырнул на середину комнаты.

– Паковать!

С полок снимали книги, классика шла вперемежку с сентиментальными романами, вызывавшими у Станислава снисходительную улыбку.

Немец приблизился к туалетному столику, оглянулся на рабочих, упаковывавших книги, схватил черепаховый гребень, стряхнул его, сунул в карман.

Станислав шагнул, словно пытаясь поймать золотистую прядку. Но она, подхваченная сильным порывом ветра, улетела в коридор и потерялась среди огромной груды собранных здесь, искореженных и никому не нужных теперь вещей. Все книги в Галиной комнате были перевязаны.

Их не хватало на одну тележку, но немец мог приказать отвезти то, что есть, в библиотеку.

Может быть, он и хотел это сделать, но его товарищ, который за это время успел набить и портфель, и карманы, противился такому, как ему казалось, преждевременному возвращению.

Все теперь зависело от того, в какую комнату их пошлют. На этот раз выбор пал на комнату Антека. Открыли дверь, и Станислав не мог узнать комнату, в которой, как он помнил, лад и гармония всегда поддерживались с особой любовью.

Сегодня он увидел здесь тот же разор, что и в передней, только вдобавок ко всему тут были раскиданы многочисленные чертежи, диаграммы, бумаги с математическими вычислениями, карточки из картотеки Антека. На грудах вещей валялась и сорванная картина «Антоний‑астроном» – должно быть, гестаповцы проверяли, не спрятано ли что за толстой рамой. Над этим страшным опустошением отчужденно светилась ее яркая голубизна.

Станислав боялся взглянуть на подоконник.

Входя в комнату Антека, он уже не верил в смысл всей этой затеи. Как при таком погроме могли уцелеть хрупкие, стеклянные пластинки! Ему хотелось только удостовериться, своими глазами увидеть осколки.

Он взглянул на подоконник. Негативы стояли в сушильном станочке на том же месте, где их оставили для просушки. Здесь, казалось, пронеслось землетрясение, а они, несмотря на всю свою хрупкость, уцелели.

Нескольких все же не хватало. Разбитые, они валялись на полу. Должно быть, гестаповцы решили, что это оттиски работ какого‑то художника, любителя старых стен, и потеряли к ним интерес.

Станислав никак не мог забрать негативы, за ним все время внимательно наблюдал охранник.

Откуда‑то из дальних уголков квартиры донесся пьяный рев. Немец окинул взглядом четверку молча работавших поляков. «Только книжки!» – еще раз повторил он свое предупреждение и пошел в ту сторону, откуда доносились пьяные голоса.

Станислав одним прыжком очутился возле подоконника. Даже не успел почувствовать боли в ноге. Немец вот‑вот мог вернуться. Стасик стоял у дверей, чутко прислушивался, не приближаются ли тяжелые шаги.

Станислав быстро вынимал пластинки из сушилки, страшно боясь выронить хоть одну. Нагнулся, поднял листки бумаги – один, второй, стараясь действовать как можно быстрее, – и обернул пластинки.

Успел.

Он смотрел на маленький, незаметный пакетик, затерявшийся среди стопок перевязанных, приготовленных к выносу книг.

Стеклянные пластинки, которые так легко разбить… Книги, которые так легко может уничтожить пламя…

Есть ли какой‑нибудь смысл в их спасении? Быть может, это и будет памятником девушке с косами цвета спелой пшеницы, с голосом, в котором слышалось пение скрипки, и ее брату, похожему на сельского пастушка, искавшего в небе новые звездные миры?!

«Exegi monumentum aere perennius…»[29] – шепнула память строки Горация.

Может быть, это памятник куда более прочный, чем бронза, памятник всем замученным, всем убитым, попытка спасения пусть не их жизни, но смысла их существования.

Под тяжестью костыля толстый слой бумаг, покрывавших пол, съехал в сторону, среди них мелькнуло что‑то зеленое. У Стасика сверкнули глаза. Он вытащил из‑под вороха бумаг свою куртку – должно быть, Марцинка в тот вечер перед арестом высушила и выгладила ее.

Стасик чуть было не принялся стягивать с себя голубой свитер Антека – ведь тогда, в тот последний, проведенный у Миложенцких, вечер он обещал вернуть его и забрать куртку брата. Но, заколебавшись, остановился, вспомнил слова Гали: «И это тоже от брата».

Хотел было надеть куртку поверх свитера, но Станислав сказал:

– Лучше спрячь под низ. Немец мог твою голубизну запомнить.

Он помог засунуть куртку под свитер Антека и перепоясать его так, чтоб не выпала.

Из дальней комнаты послышался топот сапог и голоса, посылавшие проклятия. Это часовые, рывшиеся в вещах, громко проклинали своих дружков, которые их опередили, – во время обыска забрали все самое ценное.

Вернулся угрюмый охранник. Он едва держался на ногах. В налившихся кровью глазах была злоба. В руках он держал принесенную из комнаты пани Миложенцкой серебряную лампаду, о которой Станислав не раз слышал из рассказов сестры. Добыча обманула ожидания, лампада весила немного, к тому же серебро филигранной работы было в одном месте помято – должно быть, ее раздавил солдатский сапог.

И началась очень тяжелая для Станислава погрузка книг на стоявшую внизу деревянную тележку.

Они спускались вниз по лестнице с пакетами в руках. Потом, подгоняемые окриками охранников, спешно вбегали наверх. Станислав с трудом передвигался, опираясь на костыль. Забрать пластинки никак не удавалось: немец все время следил за ним, проверял, не прихватил ли он что‑нибудь, кроме книг.

Вдруг Станислав увидел, как второй охранник, пребывавший в прекрасном настроении, взял в руки кувшин наливки и со словом «Prosit!» протянул первому.

Станислав, боясь, что наверх ему больше подняться не придется, спрятал сверток с негативами между книгами и пронес их мимо второго, тоже не спускавшего с него глаз охранника. «Спокойно! Спокойно!» – мысленно повторял он, словно бы пытаясь обуздать дикого зверя.

Тележка была нагружена книгами доверху. Охранники заперли двери на замки. Пора было возвращаться в библиотеку. Рабочие изо всех сил тянули отяжелевшую тележку. Стасик подталкивал сопротивлявшийся драндулет сзади.

Станиславу, согласно ранее данному распоряжению директора, велено было отправляться домой.

Но домой он не пошел, а двинулся, как они договорились со Стасиком, по направлению к архитектурному факультету, чтобы там, в условленном месте, получить пластинки. Он был уверен, что Стасик, ловкий и сообразительный, непременно добудет заветный сверток или прямо с тележки, или вынесет из университетской библиотеки.

Немцы шли по обе стороны тележки. Выйдя на улицу, они понемногу протрезвели. И теперь злились – в разграбленной квартире не нашлось подходящей добычи. И конечно, им непременно нужно было на ком‑то разрядиться.

Перед тем как снова двинуться в путь, рабочий шепнул Стасику:

– Лишнее забирай, можно провозить только книги. У ворот часовые проверят тележку. На книжки имеется «бефель» – приказ.

Стасик поглядел на охранников. Они шли с безучастным видом и, казалось, не обращали на тележку никакого внимания.

Очень медленно, очень осторожно протянул он руку к пакету. Прикоснулся к нему…

Удар приклада свалил его наземь.

Глава XXIII

Стасик с трудом встал на ноги. Ему помогла дружеская рука какого‑то случайного прохожего.

Вдали, в конце улицы, он видел удалявшуюся повозку с книгами, но голова кружилась, не было сил, чтобы побежать вслед. Да и немец время от времени оглядывался и грозил ему кулаком.

Стасик отчетливо представил себе, как перед университетскими воротами двое часовых выходят из своих будок, проверяют содержимое повозки, разворачивают сверток с негативами, и тот же немец, который минуту назад ударил его, охраняя пластинки, бросает их на мостовую, в разные стороны летят осколки стекла.

В эту минуту к тротуару, как раз к тому месту, где стоял беспомощный Стасик, подъехала рикша. В те времена по Варшаве вместо отмененного немцами такси разъезжало немало рикш. Среди этих трехколесных экипажей, приводимых в движение сильными ногами кучера, тоже называвшегося рикшей, встречались и вытертые, обшарпанные драндулеты, встречались и изящные коляски, которыми очень охотно пользовались немцы – военные и чиновники.