– Надо ехать по средней, – произнес Кин Лакк тоном наставника. – Но поскольку средних, по-видимому, две и по той, что правее, мы уже прокатились, испытаем ту, что левее.

И эта дорога повела их в гору, но вместо деревни Саклар привела назад к развилке у Зеленого камня. Меж тем сумерки сгущались, и уже становилось очевидным, что до темноты в деревню им не добраться. Приходилось выбирать – или продолжить попытки отыскать нужную дорогу, испробовав оставшиеся две, или расположиться на ночлег прямо здесь, у Зеленого камня.

– Почему-то мне кажется, что даже если мы с разгону кинемся в пропасть, на дне ее нас будет ожидать эта же самая растреклятая развилка, – мрачно заключил Кин Лакк, после чего оба спешились и начали собирать костер у подножья скалы.

Но развести они его так и не успели, потому что вскоре послышались щелканье бича, рычание, и к развилке подошло небольшое стадо в сопровождении пастуха – юного горца в мохнатой шапке, длинном плаще из шкуры гаварда и белых катанных сапожках с красными кистями. Он шагал, насвистывая и играя длинным бичом, и даже не глядел в сторону спешившихся всадников, пока Кин Лакк его не окликнул:

– Эй, честной агар, далеко ли до Саклара?

Юнец отвечал на ломаном цлиянском и говорил неохотно, с ленцой растягивая слова и опасливо посверкивая выпуклыми глазами на хорошо вооруженного Ур Фту, тем временем ощупью проверявшего подпругу на своем гаварде.

– Да-а, ногой подать! Дымок уж носом чую.

– А сам-то оттуда будешь? – продолжал бодро выспрашивать Кин Лакк.

– Сакларские мы, вот стадо гоним.

– А нет ли у вас там какого-нибудь заведения на окраине? Нам бы поесть, попить да переночевать… – Голос у Форла сделался вкрадчивым.

– Постоялого двора что ли? Есть, как не быть…

– Так не проводишь ли нас прямиком туда, честной агар?

– Агар агаром, а не тружуся даром, – сказал пастушок и подло прищурился.

– Какую же ты хочешь с нас плату?

Пастушок взглянул на форла, словно прицениваясь, и с готовностью выпалил:

– Два рофа рабады, лухтики в голечном масле, крылышко фогоратки, мясную похлебку с корсовой кашей, ломоть идреца с жерфом и дюжину лацаев с вареньем.

– И это все в тебя влезет? – сказал Кин Лакк и в изумлении окинул взглядом щуплую фигурку.

– Что не влезет, с собой унесу, – проворчал несытый мальчишка.

– Ладно, по рукам! – не скрывая радости, воскликнул форл, и оба с царевичем вскочили в седла.

По какой дороге из четырех погнал провожатый свое стадо, Кин Лакк к вящей своей досаде так и не разобрал, хотя наступившая тьма и не была ему помехой.

– Поторопись, сынок! – прикрикнул он на мальчишку, ступавшего неспешно, словно и не ночь кругом. – Поторопись, не то лухтики простынут!

Но не успели они продвинуться и на один атрор, как дорога круто пошла вниз и в долине засверкали огоньки Саклара.

***

– Какие гости! Какие гости! Рад в оба сердца! – заискивающе проговорил хозяин постоялого двора, с трудом подбирая и произнося цлиянские слова.

– Можешь говорить по-своему, агар, – сказал царевич на чистейшем крианском. – Нам ведомо наречие Кри.

– Но не задавай лишних вопросов, – прохрипел Кин Лакк, отдавая хозяину поводья обоих гавардов.

– Что вы, что вы! Какие вопросы? – сказал хозяин, расплываясь в улыбке. – Никогда никаких вопросов не бывает у меня к честным агарам. Лишь бы платили звонкими хардамами за еду и ночлег.

– Ну и славно, – сказал Кин Лакк, извлекая увесистый кошель из седельной сумки и выкладывая в волосатую лапу харчевника блестящие шарики. – Вот тебе четыре хардама. Если все будет ладно, утром получишь еще столько же.

Он мягко подтолкнул царевича к дверному проему, сам шагнул следом и поманил за собой мальчишку-пастуха, уже отпустившего стадо разбредаться по деревне.

Единственный длинный стол и грубые лавки из струганных досок стояли посреди харчевни, утопая в опилках, которыми был густо посыпан пол. В очаге с уютным треском полыхал огонь. Из двери в соседнее помещение доносились соблазнительные запахи. Вскоре явился хозяин, пристроивший в стойла гавардов и задавший им корму. При свете очага и громадной масляной лампы, стоявшей посреди стола, Кин Лакк разглядел его багровое и тоже на редкость масляное обличье.

– Принеси-ка, хозяин, выпить и закусить, а прежде – горячей воды, умыться с дороги, – прохрипел Кин Лакк. Получив воду в чистом котелке и полив царевичу на руки, он услышал недовольное ворчание пастушка, пристроившегося рядом с ними за столом со своим, как видно, излюбленным присловьем:

– Агар агаром, а не тружуся даром.

– Эй, хозяин, а этому юному обжоре подай-ка два рафа рабады, лухтики в голечном масле, мясную похлебку с корсовой кашей, ломоть идреца с жерфом и дюжину лацаев с вареньем.

– И крылышко! Крылышко фогоратки! – утробно проревел мальчишка. Форл усмехнулся, кивнул и с изумлением услышал в ответ:

– Будет исполнено в точности, господин.

Проводив хозяина своим пристальным птичьим взглядом, Кин Лакк тут же наклонился к царевичу и зашептал:

– Не нравится мне эта деревенская харчевня, в которой подают, что ни попросишь. Сдается мне, что нас тут поджидали.

– Ничего не поджидали, – почти закричал мальчишка, неприятно поразив форла своим на редкость тонким слухом. – Это все для охотников наготовили, для охотников из Дигала. Они обещали к вечеру вернуться, охотники-то, и не вернулись.

– А ты откуда знаешь? – страшным голосом вопросил Кин Лакк.

– Да уж знаю, – буркнул мальчишка. Но в этот лум, помешав Кин Лакку углубиться в распросы, к столу подоспел хозяин с кувшином рабады и дымящимися горшочками на темной широкой доске. И как только он разлил рабаду по рофовым кружкам, прежде составив горшочки на стол, входная дверь с треском распахнулась и в харчевню влетел какой-то здоровенный молодец с разорванным воротником из белых цинволевых кружев, всклокоченными волосами и горящим взором. Первым делом он рванулся к окну и высадил его, ударив ногой в переплет. Молодец помедлил, развернулся и стремглав кинулся на обомлевшего хозяина. Ур Фта вскочил из-за стола, лишь только грохнула дверь, и схватился за рукоять цохларана, но Кин Лакк удержал его, ожидая, чем обернется дело и не очень-то сочувствуя багроволицему харчевнику. Меж тем неведомый здоровяк сгреб того за грудки левой рукою, правой выхватил из ножен, болтавшихся у бедра, кинжал с волнистым лезвием и, помахивая им под носом у трясущегося хозяина, ровно и внушительно проговорил:

– Если жизнь дорога, покажи, где укрыться, а этим, – он кивнул в сторону распахнутой двери, – скажешь, что я-де выпрыгнул в окно.

Хозяин часто закивал и, освободившись от железной руки, душившей его его же собственным воротом, провел незваного гостя на кухню. И тут же вылетел обратно, причем похоже было на то, что его подогнали хорошим пинком. Едва бедняга отряхнулся, приосанился и сделал шаг по направлению к двери, как на пороге появились новые посетители. Это были деревенские жители – один постарше, коренастый и грузный, как тинтед на задних лапах, и такой же злой. Двое других, молодые и долговязые, так свирепо размахивали коптящими факелами и сучковатыми айоловыми дубинами, что Кин Лакку не удалось толком разглядеть их лица.

– Где он? – заорал коренастый неожиданно тонким голосом.

– Рех, старина, клянусь тебе, он выскочил в окно, – с подкупающей искренностью пролепетал хозяин. Доверчивые преследователи, все трое, не долго думая, вывалились в оконный проем и с воплями скрылись в темноте.

Харчевник некоторое время глядел им вслед, не двигаясь с места, затем очнулся, бросился к разбитому окну, захлопнул уцелевшие ставни и, тяжело дыша, опустился на лавку.

Немного погодя, незнакомец явился из своего укрытия взорам недоумевающего Кин Лакка, мальчишки-пастуха и до полусмерти напуганного хозяина. Он уже успел слегка пригладить кудрявые волосы, привести в порядок одежду и вложить кинжал в ножны. Подойдя ближе к свету, молодец широко улыбнулся и учтиво поклонился Ур Фте и Кин Лакку. Был он о двух руках, но из тех, о ком говорят: «Двумя все четыре переломает». Ростом керпита в полтора, лицом белее первого снега, с глазами черными и горящими как угли и тонкими губами, красными как свежая кровь шарпана.