— Черепахи… — разочарованно повторил я.
— Не вы первый, не вы последний, — лукаво подмигнул мне профессор. — Эти окатанные водой «тартиллетки» действительно чертовски смахивают на черепную коробку приматов. Американцы рассказывали, что один их соотечественник, как-то оказавшийся в лагере, чуть было не свихнулся. Он один отправился гулять вокруг, набрел на целую россыпь «тартиллеток» и, решив, что это черепа австралопитеков, сразу же подсчитал: за каждый в Штатах дадут один миллион долларов. Среди ночи он вернулся к находке с сизалевым мешком из-под муки и набил его «тартиллетками». А на следующее утро увидел, как какой-то парень из экспедиции использует «черепа» вместо ядра для метания на утренней разминке. Этот же парень и открыл несостоявшемуся «миллионеру» глаза на содержимое его мешка…
Пожалуй, только в монгольской части Гоби, в районе «моря динозавров», мне приходилось видеть такое фантастическое количество окаменелостей. Копать в Омо почти не надо. Эрозия сама вскрывает расположенные под углом к поверхности древние слои, порою выставляя на обозрение удивительные экспонаты. Профессор рассказывал, что помимо «тривиальных» находок в рифтовой долине можно столкнуться и со следами подлинных уникумов.
Он не исключал, например, что первые австралопитеки могли еще видеть на берегу праозера Рудольф стада впоследствии вымерших гигантских овец. Судя по фрагментам скелетов, высота животных достигала двух, расстояние между кончиками рогов — четырех метров. Под стать им были древние кабаны, клыки которых скорее напоминают бивни слона. Жирафы с рогами ветвистыми, словно у лося, страусы, переросшие современных жирафов, громадины павианы-лимнопитеки — их тайны тоже хранят осадочные породы Омо.
— Но если забыть о вымерших гигантах, то долина реки, ее климат и растительность остались такими же, как и во времена австралопитеков, — подводя итоги нашей экскурсии, рассказывает ученый. — Я уверен, если бы нам удалось воскресить тех, чьи останки скрываются в этих песках, то они бы чувствовали себя в привычной обстановке. И в этом тоже уникальность Омо! Нет больше такого места на земле, где бы экологические условия, среда обитания древнего человека дошли до нас как бы в «законсервированном состоянии». Если пофантазировать, то можно себе представить, как в будущем, когда наука достигнет новых высот, на берег Омо будут направляться экспедиции ученых, с тем чтобы воссоздать картину условий эволюции древнего человека, так сказать, «на месте» его возникновения.
— Вы считаете, профессор, что это «место» именно здесь?
— Это трудно сказать. Но утверждаю, что в Омо сложилась очень благоприятная ситуация для эволюции человека, и поэтому задаюсь вопросом: «А почему бы роду человеческому не вести свое начало именно отсюда?»
Жившие охотой и бортничеством гоминиды могли «тренировать» здесь себя в самых различных природных условиях, не утруждаясь ненужными дальними переходами. Все было рядом: и открытые пространства саванны, кишащей дичью, и лес с его плодами, и переполненный рыбой водоем. Повсеместно встречающиеся вулканические породы, кремнии и роговики, да еще и обточенные рекой, легко раскалывались на острые пластины, служившие примитивными орудиями.
Но природа не только баловала. Она же заставляла наших прапрапра… идти вперед в своем развитии, чтобы выжить. Надо было опасаться многочисленных хищников, объединяться для совместной борьбы с ними в стаи. Надо было приспосабливаться к различным ситуациям, вызванным то извержением вулкана, то землетрясением, то поворотом русла Омо, изменениями климата, наступлением пустынь, со временем оставившим австралопитекам для жизни лишь узкую долину реки, зажатой мертвыми песками.
Пора задуматься и вот над чем: рифт — это место истончения земной коры, в рифте мы более всего приближены к мантии планеты. Отсюда — повышенная радиоактивность этой зоны и, быть может, многое другое, о чем мы пока даже не подозреваем. Не были ли эти специфические условия «провокаторами» тех мутаций, катализаторами тех эволюционных процессов, которые в конечном счете и привели к появлению чуда природы — человека — именно в рифтовой зоне Африки? Кто знает, кто знает…
Арамбур остановился, раскуривая трубку. Бросил задумчивый взгляд на реку, медленно катившую буро-красные воды на юг. Взглядом проводил парившего над нею марабу.
— Знаете, когда перед войной, совсем еще молодым, в качестве геолога-первооткрывателя я попал на Омо, то не почувствовал величия и очарования этого края. Теперь на склоне своих лет волею судьбы я вновь оказался здесь. Каждый день, осмотрев новые обнажения, я устраиваюсь в шезлонге на берегу реки, наслаждаюсь крепким кофе и смотрю на Омо. Иногда мне кажется, что передо мною отраженное в ее водах проплывает прошлое Человека, который, подобно Фениксу из мифологии древних, вышел из огня и, пройдя через все испытания временем, возродился в наших современниках, в том числе и в нас с вами. Быть может, воспользовавшись соседним шезлонгом, и вы сумеете испытать нечто подобное? И давайте задумаемся: случайно ли древние — египтяне, ассирийцы и эллины, — помнившие о прошлом человечества куда больше, чем люди двадцатого века, местом происхождения Феникса называли Эфиопию? Что это — символ, или отраженный в мифе осколок реальности, или простое совпадение?..
— С благодарностью принимаю ваше приглашение в шезлонг, профессор. Тем более что чашечка кофе вновь послужит для нас предлогом поговорить о Каффе.
Глава третья
Русский первооткрыватель прародины человечества. — Страна каффичо — «африканский Тибет», где хранилась разгадка последних секретов Нила. — Гусар-схимник знаменит отнюдь не только как персонаж «Двенадцати стульев». — А. Булатович — летописец и «навигатор» похода войск Менелика II в загадочную Каффу. — Первое в мире научное описание «могущественной южно-эфиопской империи» было опубликовано в Санкт-Петербурге. — «Фантастично!» — восклицает профессор К. Арамбур
Сваренный а-ля капуччино кофе — со взбитыми сливками, присыпанными тертым шоколадом, — на берегу Омо был бесподобным. Мы долго молчали, глядя на реку и думая каждый о своем. Опять пили кофе и опять молчали. Потом, перехватив взгляд профессора, я решился нарушить тишину.
— Ни в коей степени не оспаривая, что вы были геологом-первооткрывателем Омо, кого бы вы назвали пионером изучения этих мест да и вообще Каффы среди географов?
— Совсем не оттого, что я француз, но если говорить о Каффе в целом, то — своего соотечественника Антуана д’Аббади. Он, конечно, не сделал никаких великих открытий: все свои одиннадцать каффских дней провел в Бонге, расположенном у северных границ Каффы торговом центре, где арабские и эфиопские купцы скупали у каффичо мешки с ароматными зернами. Но и это пребывание и путешествие вдоль границ запретного царства позволили д’Аббади собрать уйму интересного о Каффе. Потом, кажется в 1883 году, на ее северные окраины проник Поль Солейе — опять-таки француз. Он оставил потрясающе интересное и красочное описание жизни каффичо в книге «Торговые исследования в Эфиопии», которую мне как-то посчастливилось купить на книжных развалах вдоль Сены. Потом еще были три итальянца — но те опять-таки либо побывали в Бонге, либо бродили вдоль каффских границ. Вот и все, что общеизвестно: пять человек, которым удалось немного приоткрыть завесу таинственности над родиной кофе.
— А территории к югу от Каффы? Эта великая «долина палеоантропологии»? Устье Омо? Кто из европейцев описал ее первым?
— Мне известно всего лишь одно имя: бедняга В. Боттего, итальянец. В августе 1896 года он первым увидел места, где мы с вами сейчас сидим. Но затем вскоре свихнулся, затеял глупую бойню эфиопов где-то к северу отсюда и погиб. Так что науке его появление на берегу Омо почти ничего не дало.
Неожиданно из-за кустов, где были разбиты палатки сотрудников К. Арамбура, грянули звуки рок-музыки. Ученый недовольно поморщился.