Он действительно вонял формальдегидом и даже через марлю казался неприятно влажным.

— Если мне придется это нести, меня вырвет, — заявила Бронвин.

— Хотел бы я на это посмотреть, — обиженно пробормотал Енох. — Засунь его в карман дождевика и пошли скорее.

По едва заметной полоске твердой почвы мы пересекли болото. За эти дни я прошел здесь столько раз, что совершенно забыл, каким опасным может быть это место и сколько жизней оно поглотило на своем веку. Шагнув в туннель кургана, я приказал всем застегнуться.

— Что, если мы кого-то встретим? — спросил Енох.

— Держитесь как ни в чем не бывало, — посоветовал я. — Я скажу им, что вы мои друзья из Америки.

— Что, если мы увидим тварь? — спросила Бронвин.

— Бегите.

— А если Джейкоб увидит пустоту?

— А в этом случае, — подала голос Эмма, — бегите так, будто за вами гонится сам дьявол.

Мы друг за другом нырнули в курган, оставив позади безмятежную летнюю ночь. Все было тихо, пока мы не дошли до последней пещеры, где давление воздуха, а вместе с ним и окружающая температура, резко упало, и на нас обрушился чудовищный вой. Это завывала буря. Мы несколько мгновений прислушивались к этим яростным воплям у входа в туннель. Казалось, разъяренному животному только что бросили в клетку полуживой от ужаса «обед». Нам ничего не оставалось, кроме как шагнуть навстречу ненастью.

У выхода мы опустились на колени и выползли в огромную черную дыру, где нас встретили проливной дождь и пронизывающий ветер. Звезды полностью скрылись за грозовыми тучами, но вместо них мрак ночи рассеивали вспышки ослепительно-белых молний. Они на мгновение вырывали из темноты наши дрожащие фигурки, после чего окружающий мир становился как будто еще темнее. Эмма пыталась зажечь огонь, но каждое движение ее кисти давало лишь слабую искру, которая шипела и гасла, не успев разгореться и напоминая поломанную зажигалку. В итоге мы просто поплотнее укутались в дождевики и бросились бежать, преодолевая сопротивление шквального ветра и с трудом вытаскивая ноги из болотной жижи. Болото распухло, поглотив дорожку, и нам пришлось идти скорее по памяти, чем руководствуясь зрением.

В поселке дождь, будто умоляя о чем-то, барабанил во все двери и окна, но люди заперлись внутри своих домов, и залитые водой улицы были пустынны. Никто не видел, как мы бежим мимо куч сорванной ураганом черепицы, мимо одинокой заблудившейся овцы, дикими воплями призывающей на помощь, мимо опрокинувшегося надворного туалета, извергающего на дорогу свое содержимое. Наконец мы подбежали к рыбной лавке. Дверь была заперта, но Бронвин выбила ее двумя мощными ударами, и мы вошли внутрь. Сунув руки в рукава плаща, Эмма обогрела и высушила пальцы, и ей наконец-то удалось зажечь огонь. Из-за стеклянной перегородки такими же стеклянными глазами смотрел на нас осетр. Я обогнул стойку, за которой Дилан целыми днями бормотал проклятия, чистя и разделывая рыбу, и толкнул ржавую боковую дверь. За ней находился ледник — небольшой сарай с грубыми дощатыми стенами, земляным полом и оцинкованной крышей. Сквозь неплотно пригнанные, дребезжащие от ветра доски в сарай просачивался дождь. Эмма осветила своим огнем небольшое помещение. Оглядевшись, мы увидели на деревянных подмостках с дюжину прямоугольных, заполненных льдом корыт.

— В котором из них его тело? — спросил Енох.

Я пожал плечами.

— Не знаю.

Мы бродили между корытами, пытаясь догадаться, в котором из них находится то, что мы ищем, но все они выглядели совершенно одинаково — эдакие заполненные льдом гробы без крышек. Мы поняли: чтобы найти Мартина, нам придется обыскать все корыта подряд.

— Только не я, — заявила Бронвин. — Я не хочу его видеть. Я не люблю мертвых.

— Я тоже их не люблю, но мы вынуждены этим заняться, — ответила Эмма. — Это наше общее дело.

Каждый из нас выбрал себе корыто, и мы начали рыться там, как собаки в цветочных клумбах, пригоршнями загребая лед и высыпая его на пол. Я опустошил уже половину своего корыта и перестал ощущать кончики пальцев, как вдруг Бронвин взвизгнула и бросилась прочь, зажимая руками рот.

Мы окружили ее корыто, чтобы взглянуть, что она обнаружила. Изо льда торчала застывшая кисть руки с волосатыми пальцами.

— Похоже, ты нашла нашего друга! — воскликнул Енох.

Мы стояли, закрыв лица руками, и сквозь растопыренные пальцы наблюдали за тем, как он методично освобождает ото льда всю руку до плеча, затем торс и наконец все изувеченное тело Мартина.

Нашим глазам предстало ужасное зрелище. Его конечности были вывихнуты под самыми немыслимыми углами. Живот был вспорот, а внутренности отсутствовали. Теперь пустую брюшную полость занимал лед. Когда из-подо льда появилась его голова, мы все стиснули зубы и шумно втянули в себя воздух. Половина лица представляла собой фиолетовый кровоподтек, а кожа свисала клочьями, напоминая жуткую карнавальную маску. Вторая половина тоже была изувечена, но позволяла опознать его обладателя. Сохранилась часть нижней челюсти, поросшей колючей бородой, а также фрагменты щеки, лба и один подернувшийся мутной пленкой, безучастно уставившийся на нас зеленый глаз. Одет Мартин был только в трусы и махровый халат. Он никак не мог отправиться на утесы ночью, в полном одиночестве и таком виде. Кто-то или что-то его туда затащило.

— Он очень плох, — произнес Енох, осматривая Мартина с видом хирурга, оценивающего состояние почти безнадежного пациента. — Я вас сразу предупреждаю — у нас может ничего не выйти.

— Мы должны попытаться, — ответила Бронвин, вместе с нами смело подходя к корыту. — Мы проделали весь этот путь не для того, чтобы уйти, ничего не предприняв.

Енох распахнул плащ и извлек из внутреннего кармана один из приготовленных свертков. Овечье сердце напоминало вывернутую наизнанку коричневую рукавицу кэтчера.

— Если он оживет, его это не обрадует, — обратился к нам Енох. — Поэтому держитесь подальше и не говорите, что я вас не предупреждал.

Мы все, за исключением Еноха, тут же сделали гигантский шаг назад. Енох подбежал к корыту и запустил одну руку в толщу льда, заполняющую грудную клетку несчастного. Он принялся вращать рукой, как будто искал в кулере банку тоника. Спустя мгновение он, похоже, что-то нащупал и, держа овечье сердце во второй руке, поднял его над головой Мартина.

Внезапно по телу Еноха пробежала дрожь, и овечье сердце начало сокращаться, рассеивая вокруг себя мелкую пыль консервирующего раствора. Енох часто и неглубоко дышал. Через него как будто шла какая-то энергия. Я всматривался в тело Мартина, чтобы уловить малейшие признаки жизни, но он оставался неподвижен.

Постепенно сердце в руке Еноха забилось медленнее, а потом сморщилось и приобрело сероватый оттенок, как мясо, слишком долго пролежавшее в морозилке. Енох бросил его на пол и протянул ко мне руку ладонью вверх. Я вытащил влажный вонючий сверток, который держал в кармане, и подал ему. Весь процесс повторился с самого начала: сердце билось и разбрызгивало жидкость, после чего увяло, как и предыдущее. Затем парень проделал это в третий раз, используя сердце, которое несла Эмма.

Теперь оставалось только сердце из кармана Бронвин — последний шанс Еноха. Подняв его над телом Мартина и с силой вонзая в него пальцы, он сосредоточился и напрягся. Когда сердце забилось и задрожало, как перегревшийся мотор, Енох закричал:

— Вставай, мертвец! Вставай!

Я уловил едва заметное движение. Что-то шелохнулось подо льдом. Я наклонился поближе, чтобы не пропустить первых признаков пробудившейся жизни. Очень долго не было ничего, но затем тело содрогнулось с такой силой, как будто сквозь него пропустили разряд тока напряжением в тысячу вольт. Эмма вскрикнула, и мы отскочили назад. Когда я снова отважился взглянуть на Мартина, его голова повернулась в мою сторону, а единственный мутный глаз завращался в глазнице, прежде чем уставиться на меня.

— Он тебя видит! — воскликнул Енох.

Я снова наклонился вперед. От мертвеца несло землей, водорослями и чем-то еще, гораздо хуже. Лед осыпался с его синей искалеченной руки, которая вдруг приподнялась, задрожала в воздухе и опустилась на мое плечо. Я с трудом подавил желание ее стряхнуть.

Его губы приоткрылись, а нижняя челюсть зашевелилась. Я наклонился поближе, чтобы услышать, что он говорит, но слышать было нечего. Иначе и быть не может, — подумал я. — Ведь его легкие, должно быть, лопнули. И тут он издал едва слышный звук. Я поднес ухо к его замороженным губам. Как ни странно, но в этот момент я вспомнил сточную канаву возле своего дома. Если прижать ухо к решетке и дождаться перерыва в движении, можно различить шепот подземного ручья, закованного в асфальт при постройке города, но все еще живого, струящегося в мире вечного мрака.

Все ребята стояли очень близко, но я был единственным, кто мог слышать голос мертвеца. Первым, что он произнес, было мое имя.

— Джейкоб.

Меня пронизал ужас.

— Что?

— Я был мертв. — Его речь была медленной и тягучей, как патока. Он тут же поправился: — Я мертв.

— Расскажите мне, что случилось, — попросил я. — Вы помните?

Воцарилась тишина. Только ветер свистел снаружи. Потом он произнес что-то, чего я не расслышал.

— Повторите, что вы сказали, Мартин, я вас очень прошу.

— Он меня убил, — прошептал мертвец.

— Кто?

— Мой старик.

— Вы хотите сказать — Огги? Ваш дядюшка?

— Мой старик, — повторил Мартин. — Он вырос и стал сильным, очень сильным.

— Кто стал сильным, Мартин?

Его глаз закрылся, и я решил, что он замолк уже навсегда. Я посмотрел на Еноха. Он кивнул. Сердце у него в руке продолжало биться.

Прикрытый веком глаз Мартина дернулся. Он снова заговорил, медленно, но отчетливо, как будто декламируя стихи.

— Сотню поколений он спал, свернувшись, как плод в таинственном лоне земли, оплетенном корнями деревьев, пока лопата фермера не подняла его наверх, — грубая рука повитухи со странным урожаем на ладони.