Косточкам твоим придется потрещать!

Грозен Тайча-хан, умеет он карать:

Может быть тебя дехканам он самим

Выдаст на расправу, — попадешься им, —

Зол народ: смотри — затеют копкари, —

Станут, как козла, тебя на части драть!

Там — ни слез, ни слов напрасно ты не трать:

С головы иль с ног, — придется умирать.

Шах потом прикажет твой повесить труп,

Скот и ваши все богатства отберет,

За рубеж страны изгонит твой народ…

Ты прости, коль наш язык немного груб, —

Будь мы подобрей — пришлись не ко двору б!

Слово палачей выслушав, Байсары-бий такое ответное слово сказал им:

— Всё, что есть в моем становище, — отдам!

Золото и все сокровища отдам!

На своих верблюдов все навьючу сам. —

Пропадай добро, жив буду лучше сам!

Вам мои верблюды и бараны — вам!

Сам не знаю счета я своим стадам.

По числу загонов счет могу вести:

Мелкий скот в загонах ста без десяти!

Табуны привык тугаями считать, —

Всех моих коней согласен вам отдать!

Все отдам, но больше не могу страдать,

Страшно столь жестокой казни ожидать…

Искренние вам я говорю слова:

В жизни нам всего дороже голова.

Хоть аркан снимите с рук моих сперва!

От стыда и боли прах готов я грызть!

Погубить меня какая вам корысть?

Небосвод коварный влил мне в пищу яд!

За посевы ваши все отдать я рад.

Если мало вам моих богатств и стад,

Отдаю в придачу свой последний клад:

Дочь мою, Барчин, возьмите, наконец,

Лишь бы сиротою не был мой птенец.

Где на свете есть несчастнее отец?

Пусть я буду нищий, но земли жилец!

Я и сам не знал, что я такой глупец:

Пас коней своих, верблюдов и овец,

В мире ничего не видя, как слепец.

Хлебных злаков я не сеял никогда,

Как тот хлеб растет в полях, я не видал.

Если по незнанью всходы потоптал,

Потому что хлеб травою посчитал,

Неужель я злостным душегубом стал?

О своей вине впервые узнаю.

Все мои богатства, дочь вам отдаю, —

Только пощадите голову мою!

Смерть стократ страшнее не в своем краю!..

Темный разум мой от мыслей изнемог.

Мне свидетелем будь всемогущий бог, —

Перед вами я полуживой стою —

И ручьями слезы сожаленья лью.

Палачи мои, молю — поверьте мне,

Дайте избежать жестокой смерти мне!

Не хочу попасться шаху на глаза, —

Пусть меня минует гнев его — гроза.

Разве шаха тронет странника слеза?

Лучше я в письме прощенья попрошу,

В челобитной все несчастье опишу.

Услыхав такие слова от Байсары, подумали палачи: «Бедняга этот, пожалуй, прав. По невежеству не отличая травы от посевов, погубили они все наши хлеба. Всякие на свете живут народы. Он искренне кается. А если мы его пригоним к шаху, тот его слушать не станет, сразу расправу над ним учинит. Пусть он свое дело в письме изложит. Пусть он здесь подождет, — доставим шаху письмо, все, может быть, и уладится».

Составили они со слов Байсары письмо, — отослали с двумя миргазабами к шаху калмыцкому. Прочел шах жалобу Байсары-бия, обрадовался вдруг — и так сказал:

— Если он под защиту мою прибыл, казнить его — какая мне прибыль? Окажу ему дружбу — пусть остается жив, и все его богатство: все его верблюжьи караваны, все его конские табуны, все его овцы-бараны, все золото его казны — пусть все остается при нем. Ничего мы с него не возьмем! И дочь его — принадлежит ему. И дочь его, красавицу, от него не возьму. Объявляем ему дружбу и мир, отдаем ему степь Чилбир на летовки скоту, Айна-коль отдаем на водопой скоту. Семь лет податей с него не взимать, стадам его описи не делать. Кто зло причинит узбекским баям, непочтителен будет с ними, — с того мы голову снимем, все достояние отберем в казну… Ну?..

Это услыхав, калмыцкие арбобы сказали:

— Так ты распорядился, шах? Потравили пришельцы посевы бедняков и вдов, а ты им все прощаешь! А через несколько дней ты потребуешь от дехкан уплаты налогов. А из чего их платить? Последние одеяла продать?!

Тайча-хан на это так ответил:

— Время года еще раннее. Было бы желание — успеете еще посеять просо иль что-нибудь такое другое. Как-нибудь прокормитесь до зимы. А мы с вас податей взимать не будем. Так и передайте людям!

Так пообещал Тайча-хан, но лживо пообещал — обманул их: вероломцем был калмыцкий шах!

А дехкане обрадовались, поверив ему, — запрягли парами волов, пошли — под просо и другое зерно перепахивать пашни.

«Весь урожай будет наш, податей платить не придется — сыты будем!» — Так думали они.

Баи-узбеки тоже возликовали: «Просторны, прохладны степи Чилбира, — свежи пастбища, травы хороши, потучнеет скот наш — расплодится, разбогатеем еще больше!»

Осели они на земле калмыцкой — шахом калмыцким были очень довольны.

Песнь вторая

В области хана Тайчи, в стране калмыцкой, жила старуха одна, имя ей было Сурхаиль. Необычайно рослая женщина она была. Семеро сыновей она имела. Старшего звали Кокальдаш, а остальных: Кокаман, Кокашка, Байкашка, Тойкашка, Кошкулак, а самый младший звался Караджаном. Все они батырами были. Вместе с восемьюдесятью тремя другими калмыцкими батырами содержал их шах калмыцкий в дальнем Токаистане,^[10] в особых пещерах. Каждый из этих девяноста батыров был отличным наездником и стрелком искусным. Носил каждый из них панцырь весом в девяносто батманов, каждый съедал в день девяносто тучных баранов, получал каждый от шаха ежемесячно девяносто золотых туманов. Знаменитые они батыры были. Каждый из них имел по сорок девушек-прислужниц, девушки подстилали им на почетных местах мягкие подстилки и прислуживали им, когда батыры возвращались с охоты или с набега.