И налево брошу, и направо взгляд —

Сколько здесь баранов, сколько здесь ягнят!

Не видал нигде таких больших я стад.

Кто хозяин их, узнать я был бы рад.

Дело пастуха — кормить стада в степи.

На хороших травах — ешь себе да спи.

Скот умножишь — сам силен тогда в степи!

Разузнать от вас мне надо, пастухи,

Чье вы тут пасете стадо, пастухи?..

Отвечают пастухи Алпамышу:

— Байбурибий этим обладал скотом.

Бек наш Алпамыш, коль слышал о таком.

Бию Байбури наследовал потом.

Ныне Ултантаз, наш самозванный хан,

Этим всем скотом владеет, негодяй!

Слуги мы его, — что ведает чабан?

Мало ль, что еще затеет негодяй!

Угнетеньем богатеет негодяй!..

Раскормленные бараны всю степь заполнили. Проезжает мимо несметного скота Алпамыш, — удивляется: семь лет в темнице проведя, забыл он про такие богатства.

Едет он, едет, видит — на краю стада стоит почтенного вида белобородый человек, плачет, в горькой тоске восклицая:

— Э, с ребенком своим любимым разлучился я, — нет на старости покоя душе моей!

Взглянул Алпамыш, — узнал его: был это Култай-старик, друг его дорогой. Подъехал к нему Алпамыш, неузнавшим притворился, спрашивает:

— Дедушка, о чем рыдаешь, слезы льешь?

Верблюжонком, что на старости ревешь?

Печень просолишь и сердце разорвешь!..

Ты дитя ль какое ищешь — не найдешь?

Небо ль на тебя обрушило печаль?

Вспомнился ли кто, давно ушедший вдаль?

Иль умершего тебе ребенка жаль?

Сын твой или внук? Узнать о том нельзя ль?

Отвечает ему старый Култай:

— Ой! Мною оплакиваемый — не сын и не внук мой, — он сын Байбури. Были мы с ним друзьями большими. Алпамыш его имя. Между чужими слыл он сыном Култая, между своими — был его рабом дед Култай. Как хочешь — так и считай. Ушел он на чужбину, — там и погиб. Такие богатства перешли к Ултану! Об этом думая, не перестану я плакать…

Сказал Алпамыш:

— Э, дед, если я тебе Алпамыша покажу, что ты дашь мне за это?

Рассердился Култай, — ответил:

— Требуху горячую брата его младшего! Алпамыш сказал:

— Взгляни-ка, я на кого похож, дедушка?

— На могилу мою ты похож! — сердито закричал Култай. — Много бродяг, тебе подобных, приходило к нам, — каждый говорил, что от Алпамыша весть принес. Сколько на радостях подарков мы роздали им, сколько пожрали они барашков и коз, а потом уходили! Каждый думал: «Приду-ка и я, скажу: „Алпамыш!“ Култай поверит — что-нибудь мне даст, — в дураках останется. Видно, и ты задумал обманом козу получить, а получишь — уйдешь своим путем. Еще и тебя принесло нам на горе!»

— Э, дед Култай! — рассмеялся Алпамыш. — Не узнал ты меня. У Алпамыша твоего не было ли отметины какой-нибудь?

Ответил Култай: — У Алпамыша на правом плече был святой пятерни отпечаток.^[44]

Оголил Алпамыш плечо свое, посмотрел Култай, — закричал:

— Ой, ты сам и есть ребенок милый мой!

Ты не снег ли чистый с той горы крутой?

В караване ль верблюжонок молодой?

Ока моего зрачок, ты вновь со мной,

Господин народа и страны родной!..—

И вокруг Хакима, восклицая так,

Ходит дед Култай, его любовно чтя:

— Это ты ль, мое любимое дитя!

Ты ушел — и все мы, по тебе грустя,

Верблюжатами ревели день и ночь.

Где тебя найти и как тебе помочь?!

Думали — погиб во вражеской дали,

Думали, что ветры прах твой размели.

Но теперь, из дальней возвратясь земли,

Вражью грудь пронзи — и солью просоли!..

Благ былых найти в Конграте не мечтай, —

Беды да обиды кровные считай.

На меня взгляни, мой дорогой сынок, —

Выплакал глаза твой старый дед Култай!.. —

Плача, он Хакима к сердцу прижимал:

— Ты, сынок, в плохое время к нам попал, —

Свищет над Конгратом Ултантаза плеть.

На его дела немыслимо глядеть,

Поглядишь — и сам не сможешь утерпеть…

— А теперь дело такое: тридцать дней уже идет свадебный той Ултантаза, — жену твою взять он намерен. Если бездействуя сидеть будешь, так он ведь своего и добьется!

Алпамыш ответил: — Мы вот как сделаем, дедушка: оба на пир пойдем, — вы — в моей одежде, я — в вашей. Кто друг мне, кто враг, своими глазами посмотреть хочу, чтобы, поскользнувшись, в яму, кем-нибудь вырытую, не попасть мне.

Култай сказал: — Если так сделаешь, хорошо будет, сынок! В радостный день твоего прихода и я участие приму в пиршественном козлодрании.

Сняли они свои одежды — поменялись ими. Култай в роскошной одежде Алпамыша сел на Байчибара верхом — совсем как важный-важный аксакал. Алпамыш на плечи свои набросил рваный кебанак пастушеский, небрежно кушаком повязался, на голову чабаний тумак надел, на ноги — сапоги чабаньи… Зарезали они белую козу, — мясом и шурпой насытился Алпамыш. Вырезал батыр из белой козьей шкурки бороду себе, из кожи — ножницами нос приставной выкроил.

Озеро было поблизости.

Посмотрел Алпамыш с берега в воду — увидел себя сгорбленным, — точь-в-точь Култай пастух. Култаев посох он взял — на пир отправился. Проходит он мимо одного ряда юрт, — увидала его молодуха одна, подумала — Култай идет. Как-то пустила она в стадо к нему трех коз своих.

«Спрошу-ка о козах», — подумала она и побежала за мнимым Култаем, крича на бегу:

— Дед Култай, послушай-ка меня, постой!

Я тебя узнала, — ты идешь на той?

Я тебе задать один вопрос хочу…

Ой, устала я! Остановись! — кричу, —

Про своих узнать красавиц-коз хочу!..

Вы ко мне зайдите, я вас угощу…

Козочки мои здоровы, живы ли?

Веселы-резвы ль, набрались жиру ли?

Верно, утомились вы с пути, ой-бой!

Дедушка, прошу вас, в дом войдите мой, —