Изменить стиль страницы

Внезапно из припаркованной белой «Toyoti» вышел крепкий, коротко подстриженный парень.

— Катя, что случилось?

— Поехали домой, — отмахнулась она.

— Но я же вижу ты плачешь, — парень ласково обнял ее за плечи, — тебя кто-то обидел?

— Да нет, — попыталась улыбнуться она, — просто я вспомнила об одном дорогом мне человеке, которого нет сейчас со мной рядом.

Она села в машину и та тронулась по укатанному снегу в сторону Никитского бульвара, Сергей бегом добрался до своей машины и, вскочив за руль, повернул ключ в замке зажигания. Кто же этот парень, думал Сережа, друг или что-то большее. Он выехал на Герцена, мчась, что есть силы, свернул на Никитский бульвар, где его чуть не занесло. Надо осторожнее, отругал он себя за такое лихачество и с радостью увидел впереди себя ту самую «Toyoty». К счастью было совсем мало пробок и «Lamborghini» Сергея не отставал от автомобиля в котором ехала Катя. Всю дорогу Сергей себя настраивал на то, что у нее может быть уже кто-то другой, а отец не говорил, чтобы не ранить его. Все нормально, так будет, может быть проще. Выехав на новый Арбат, Сергей почти в плотную приблизился к Катиному автомобилю и постепенно в его голове зрел план, он был даже рад тому, что все так шло и удивлялся почему раньше не вышел на поиски своей любимой. Проехав по Кутузовскому проспекту, «Toyota» свернула на Украинский бульвар и, притормозив возле одного дома, остановилась. Парень вышел первым и обойдя машину открыл перед Катей дверь. Сережа не слышал то, о чем они говорили, но в подъезд дома, они зашли вместе.

Что бы это значило, подумал Сережа, надеюсь это не ее ухажер, но как ласково он попытался утешить ее. М-да, боюсь я с ним в разных весовых категориях. Постояв еще немного, Сергей завел машину и, направившись, домой, думал и думал о предстоящем дне. Ему не терпелось узнать, кто этот парень и что у них с Катей, но, зная, что, спросив об этом отца, ему придется признаться, что вопреки его просьбе не выходить без надобности, он катался по вечерней Москве. О чем ты думаешь? Вот так он и скажет, ты ставишь под угрозу все! Лучше бы ничего этого не было, поморщился Сергей, потому что нынешняя жизнь ему совсем не нравилась.

Пришел новый день, но Сережа так и не решился спросить о Кате, не хотел он, чтобы Арбенин знал о его ночных вылазках. И так день за днем все шло как обычно. Арбенин принес ему дневник Мелвила и его перевод, чем очень заинтересовал его.

— Именно об этом ты хотел мне рассказать? О том месте, где есть надежное укрытие, — спросил Сережа, ткнув пальцем в нарисованный Мелвилом монастырь шерпов.

— Да, сынок, прочитай все и запомни хорошенько, из-за этого дневника у меня и начались неприятности. Теперь, когда я расшифровал его записи, лучше уничтожить его, а ты должен досконально изучить перевод. Не улыбайся, это важно и ты уже не мальчик, чтобы воспринимать все на том уровне, когда все это случается с другими, но только не с тобой. У тебя скоро день рождения, осталось всего неделя, — Арбенин похлопал его по плечу.

— А я и забыл, здесь время летит так быстро, что некогда думать о праздниках. Знаешь, — Сережа, опустив глаза, ощутил, как внутри все похолодело, — у меня странное предчувствие.

— Предчувствие? — не понял Арбенин.

— Ничего не понимаю, но что-то внутри меня говорит о том, что должно произойти что-то плохое, позвони домой.

— Ты меня пугаешь, — Дмитрий странно посмотрел на сына, — погоди, — он вытащил телефон из кармана и набрал номер Марины Карловны. — Марина, у вас как там, все нормально? А Катя где? Дома… можете приехать на квартиру на Кутузовском… я скоро там буду… ну, надо так… давай позвони, как только будешь на месте… ничего… нормально.

— Папа, со мной что-то не так, — Сергей потер глаза, что-то происходит, — будто бы все тело наливается свинцом.

— Сынок, — Арбенин потрогал его лоб, который покрылся капельками пота, — да у тебя жар, ты весь горишь. Присядь.

Сережа повалился в мягкое кресло и, закрыв лицо руками, задрожал. Потом он обхватил голову руками и застонал от боли.

Что делать? С ужасом подумал Арбенин, он смотрел на сына и больше всего боялся, что его голова сейчас разлетится на куски, как тогда случилось в Афганистане с сержантом Серпуховым — «бизоном». Лихорадочно соображая, Арбенин подбежал к холодильнику с медикаментами и, открыв, его начал искать что-нибудь успокоительное. Что ему нужно?! Что сможет помочь, антидепрессанты? Могут потребоваться и антикоагулянты, надеюсь, терминальное состояние я смогу предотвратить.

— Отец! Что происходит?! — почти, что кричал Сергей, его прямо таки подбрасывало, пока, наконец, Арбенин не сделал ему успокоительный укол. Сережа сполз на пол и его начала бить мелкая дрожь.

— Сынок, да что же это, — Арбенин не был готов к тому, что с его сыном может произойти нечто страшное, только не с ним.

Постепенно парень начал приходить в себя, из носа потекла кровь, и он чувствовал легкое головокружение.

— Что это… было? — Сергей часто замигал глазами, — что за черт, все плывет перед глазами.

— Я считаю нужно немедленно приступать к операции, иначе этот проклятый чип убьет тебя… — внезапно зазвонил телефон в трубке, раздалось чье-то дыхание и короткие гудки. — Что такое, непонимающе посмотрел на телефон Арбенин, — черт, это был звонок с домашнего телефона, — он набрал номер телефона дома в Переделкино. К телефону ни кто не подходил.

— Что происходит? — Сергей только начал приходить в себя.

— Я сам не понимаю, но кто-то позвонил из дома, хотя Марина с Катей на моей старой квартире на Кутузовском, — Арбенин почувствовал, как рубашка прилипла к телу. — Такое впечатление, что твое состояние, и этот звонок связанны друг с другом. Скажи, что ты почувствовал, перед тем как тебе стало плохо?

— Тревогу, необъяснимый страх, что должно произойти нечто ужасное.

— Я позвоню на квартиру, — он вновь набрал номер, на сей раз Кати. — Доченька, у вас все в порядке?

— Папа, да что происходит, — возмутилась Катя, — мы с мамой тут уже битый час…

— Дома поговорим, ждите меня на квартире, — спокойно прервал ее Арбенин. Потом он повернулся к Сергею и, покачав головой, добавил, — садись, читай, я чувствую, тебе скоро придется воспользоваться этой информацией. Да, а ты не слышал ни каких голосов, перед тем, как у тебя заболела голова?

— Шутишь? — усмехнулся Сергей.

— Ну, тогда если что, — Дмитрий вновь залез в холодильник, — вот вещество, оно блокирует психофизические импульсы и звуковые волны, они могут воздействовать на тебя звуком низкой частоты. Может быть, по этому тебе стало плохо, низкие частоты могут даже привести к инсульту. У тебя не начали болеть уши?

— Папа, я не помню, — рассеянно пробормотал Сергей, — одно ясно, мне это не нравится.

— Это ни кому не нравится, просто я должен подумать…

— Да что тут думать, эти низкие частоты можно как-то подавить или отразить?

— Здесь у меня навряд ли это получится, но в одном месте… погоди… эту проблему, мы можем решить. Так, сейчас тебе нужно оставаться здесь, о том, что ты здесь, никто не знает.

— А если со мной опять начнет твориться то же самое? — Сергей был напуган своим непонятным состоянием, — я боюсь, что натворю дел.

— М-да, ты прав, но я не могу рисковать и брать тебя с собой, — он задумчиво потер подбородок. — Происходит что-то странное, и я почти уверен, что в доме в Переделкино чужие люди, они явно не наши доброжелатели и назревает заварушка.

— Тогда я еду с тобой, — решительно поднялся с кресла Сергей, — поехали, сейчас нет времени на разговоры.

— Не спеши, — Арбенин взял со стола дневник Мелвила и бросил его в металлическую урну для мусора, — дневник нужно уничтожить, дай бутылку, ага… вот эту…

— Что там?

— Спирт, — улыбнулся Арбенин, и Сергей видел, что улыбка получилась какая-то вымученная, как будто бы отец не хотел расставаться с этой вещью, с которой и начались его неприятности. — Почему я раньше этого не сделал, — пробормотал он, выливая в урну содержимое бутылки, потом, вытащив из нагрудного кармана зажигалку, поднес ее к вырванной из дневника странице. Она вспыхнула голубым пламенем и вскоре в урне пылал огонь, обложка начала съеживаться и сквозь нее начали проступать коричневыми пятнами тлеющие страницы. Огонь занимался сильнее, и вскоре от записей доктора Мелвила не осталось ничего.