ГЛАВА 8

— Ничего особенного, — произнес Перри. — После марихуаны всегда хочется есть. — Друзья сидели за стойкой закусочной где-то на шоссе — там кормили круглые сутки. Перри курил и пил кофе, Джо приканчивал второй бифштекс.

— Еще заказать? — спросил Перри.

Джо помотал головой, его рот был забит до отказа. Ему было очень хорошо — как младенцу, который получил порцию шлепков, а потом сытый ужин. Он испытывал к Перри невыразимо теплое чувство.

— А кто такая Салли? — поинтересовался Перри.

— Салли? Откуда ты знаешь про Салли?

— Ты без конца твердил ее имя, когда с тобой приключилась истерика. Это твоя старая подружка?

— Да! Подружка! — Опять соврал. А ведь Перри говорил, что признает одну лишь правду. Так-то оно так, но какой взрослый парень признается, что лепетал о своей бабушке?

— Чем бы ты хотел заняться, Джо? Сейчас всего четыре утра.

— Чем заняться? Я? Стоит ли об этом, Перри… Поступай как знаешь, а уж за мной дело не станет.

— Нет, Джо, сегодня твой день. Итак, говори.

— Да чем скажешь, тем и займемся.

— Нет уж, выкладывай.

— Но, Перри, я понятия не имею…

— Не прибедняйся. Каждый человек должен знать, что ему хочется.

— Ну я говорил тебе, как было у нас в армии. А больше мне развлекаться никак не приходилось. Ну что мы делали? Ехали в Колумбус, там снимали шлюх, ну дальше сам понимаешь. Вот и все. И так каждый раз.

— Так ты сейчас этого хочешь?

— Сейчас?

— Да, сейчас. Хочешь женщину?

— Да брось ты, не нужна мне баба. Мне и так хорошо и ничего такого не надо.

Джо помолчал, помешивая кофе. Потом обратился к Перри:

— А чего ты спросил? Может, тебе хочется?

— Обо мне не беспокойся. Итак, ты хочешь женщину?

— Ну…

— Хочешь, правда?

— Ну если бы рядом сидела и за локоток держала, я бы своего не упустил… Но, знаешь, особо дергаться по этому поводу не стоит. — Джо помолчал и добавил с надеждой: — Разве что ты сам хочешь…

— Нет, — ответил Перри.

— Ну и черт с ними… вот если кто просто под руку подвернется… чтоб не бегать далеко… Тогда, конечно, можно.

— Пойдем, — поднялся Перри. Он протянул кассирше пять долларов, но Джо забрал их, дал десять, а пятидолларовую банкноту положил Перри в задний карман брюк. Тот улыбнулся и промолчал.

Сбоку от автомобильной стоянки была телефонная будка. Перри зашел, оставив дверь открытой. Джо прислонился к стенке и слушал. Набрав номер и дождавшись ответа, Перри заговорил:

— Хуанита? Это Перри. Да, Перри. Он самый. Хуанита, слушай, что надо сделать. Да не кричи так, Хуанита, в ушах звенит. Держи трубку подальше, а то я оглохну. Слушай, Долорес у тебя? Нет, разговаривать с ней я не буду. Да, разбуди. Я привезу ей хорошего парня… Просто красавчика. Не горячись, Хуанита, слушай внимательно. Разбуди ее, пусть примет ванну, а мы через полчаса подскочим.

Перри повесил трубку. Джо, открыв рот, медленно покачивал головой, не веря, что все происходит наяву. Он напоминал ребенка, перед которым неожиданно предстал ангел.

— Ну и ловкач ты, Перри, — промямлил он дрожащим от признательности голосом.

В машине, склонившись к рулю, Перри заявил:

— Знаешь, Джо, а ведь ты мне испортил вечер.

— Как? Это почему? — встревожился Джо.

— Знаешь, я получаю удовольствие главным образом от того, что трачу деньги Марвина на других людей. А ты не дал мне такой возможности.

Джо рассмеялся с облегчением.

— Зря смеешься, я серьезно. Впредь знай это и веди себя соответственно.

— Скажи-ка, Перри, а этот парень, Марвин, он кто, родственник твой, что ли?

— Нет, он мой хозяин. Я на него работаю.

— A-а. Он — твой босс.

На секунду Джо показалось, что после ответа Перри все становится ясно. Но затем он вспомнил сцену, разыгравшуюся в кафе, и понял, что слова его друга нагоняют еще больше туману.

— Хозяин, значит?

— Ну да, хозяин. Правда, служба у меня несколько необычная. Он нанял меня, чтобы я постоянно напоминал ему, насколько он гадок, и размер моего жалованья зависит от того, насколько я преуспею в этом деле. Мне уже приходилось заниматься подобным на Востоке, несколько лет назад. Это меня многому научило, а в первую очередь — распознавать желания людей не по их словам, а по их душам, и давать им то, чего они на самом деле хотят, но в чем не смеют признаться даже самим себе. Прикури мне, пожалуйста.

Он протянул Джо сигарету. Тот нагнулся к зажигалке, опершись о ветровое стекло, раскурил сигарету и вставил ее в рот Перри. Тот затянулся, вынул сигарету и продолжал свою речь:

— К примеру, я понял, что люди, которые жалуются на недостаток нежности, на самом деле хотят, чтобы с ними обходились жестоко. Они попросту не знают, как выразить это подсознательное стремление. Те, кто действительно нуждается в нежности, предпочитают молчать. Но на тех, кто треплется об этом на каждом углу, я ручаюсь, любое проявление доброты или просто вежливое обращение подействует как рвотное. Но и подвергнуть их открыто жестокому обхождению тоже нельзя, хотя они перед ним и преклоняются. Они настолько трусливы, что не решаются взять то, что им действительно нужно. Приходится учиться сохранять спокойствие, отмерять свои эмоции микроскопическими дозами и не называть вещи своими именами. В сущности, все просто. Даже когда они, трясясь от страха, ползают перед тобой на коленях, им хочется верить, что это и есть высшая любовь. Поэтому их нужно гладить время от времени по головке, но не слишком часто. А потом — прикинуться, что этой ласки и вовсе не было. То же и со страхом. Не стоит пугать их слишком часто. Они должны бояться любого твоего взгляда, любого жеста… только до крови доводить не стоит. Никогда.

Теперь о Марвине. Думаю, что тут я справляюсь весьма неплохо. До встречи со мной он считал себя чем-то вроде червяка — и по положению, и по сути. Но это для него слишком много, бремя такого величия для него непосильно, оно постоянно давило его, как тяжелая мантия, и из-за этого он пребывал в отчаянии. А сейчас, спустя несколько месяцев общения со мной, он ощущает себя всего лишь недоразвитой личинкой, и вполне доволен. Какой прогресс! Что, скажешь, он не счастлив? Но надолго его не хватит. Боюсь, Марвин чересчур честолюбив. В конце концов он потребует, чтобы я наступил на него каблуком и уничтожил окончательно. Я, однако, на это не пойду. Мне намного лучше удаются промежуточные стадии, здесь требуется тонкая игра. Молотки, кинжалы и прочее — не моя стихия. К тому же Марвин не сможет себе позволить такую роскошь — погибнуть от моей руки, — это дорого стоит. Думаю, что ему повезет, если кто-нибудь в один прекрасный день выйдет из себя и прикончит его бесплатно. Но не я. Я по другой специальности.

— Да уж, — вставил Джо. — Умный ты парень, ничего не скажешь. А сколько тебе лет, Перри?

— Двадцать девять — почти вечность.

— Ну, а мне двадцать пять, а я дурак дураком. Я, например, по-настоящему так и не врубился, о чем ты толкуешь. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что это замечательно, Джо. Именно твое целомудрие мне и нравится.

— Ох нет, Перри. Какое там целомудрие! Ума, может, у меня маловато, но уж по бабьей части…

— Я не об этом.

— Тогда объясни, о чем. Давай, учи меня, Перри. Мне хочется научиться всем этим штучкам, ей-Богу!

Перри взглянул на Джо и смотрел так долго, что тот заволновался, как бы они на полном ходу не врезались в столб. Затем Перри отвел глаза, медленно покачал головой, словно отгоняя мираж, и сдавленно произнес:

— Научишься, научишься.

В страстном порыве признательности Джо крепко обнял Перри за плечи:

— Ты самый лучший друг на свете!

Но этого признания было мало, оно не выражало и сотой доли того, что чувствовал Джо. Ему хотелось выложить всю правду, говорить безудержно, пока он не выговорит все, что питает к Перри.

— Слушай, ты не просто мой лучший друг… я трубил в этой вонючей армии, а там было много хороших ребят, но того, что сделал для меня ты, никто не делал. Ну, я имею в виду, что ты везешь к бабе, кормишь, но это все ерунда, то есть не ерунда, конечно, но главное-то в том, что ты беседуешь со мной, черт возьми, растолковываешь мне, дураку, всякое. Да я никогда нигде не слышал, чтобы так получалось, черт, как бы это сказать… Ну, дружба, в общем, понимаешь, чего я толкую?