В ту ночь в Риме устроили праздничную иллюминацию, но все понимали, что интервенты вернутся. Французы убедились, что Рим оказался гораздо более крепким орешком, чем они ожидали. Но несмотря ни на что, они собирались разгрызть его. Всего немногим более месяца спустя, когда Гарибальди со своими легионерами и берсальерами выступил на юг, где встретил вторгшуюся неаполитанскую армию и без труда изгнал ее с территории республики, Удино получил подкрепления, о которых просил, и с 20 000 солдат и значительно более мощным вооружением 3 июня двинулся на Рим во второй раз.

Поскольку он вновь наступал с запада, то его ближайшею целью стали прославленные в истории сооружения — Вилла Памфили и Вилла Корсини на вершине Яникульского холма. К концу дня обе оказались в его руках, и французские орудия установили на Яникуле. Рим был обречен. В течение месяца защитники города отчаянно сражались, но утром 30 июня Мадзини обратился к ассамблее. Существует, сказал он, три возможности: обороняющиеся могут капитулировать, продолжать сражаться и умереть на улицах города и наконец отступить в горы и продолжать борьбу. Около полудня появился Гарибальди, покрытый пылью, его красная рубашка пропиталась кровью и потом. Он огласил свое решение. Вопрос о капитуляции он, разумеется, даже не ставил; борьба на улицах, подчеркнул он, также невозможна. Когда Трастевере (район Рима к западу от Тибра) будет оставлен — а это придется сделать, — французские пушки могут просто разрушить город. Остается уходить в горы. «Dovunque saremo, cola sara Roma»[307], — сказал он собравшимся.

Теперь в Риме ожидали возвращения папы, но тот не очень-то спешил. Он понимал, что нормальная жизнь в городе восстановится лишь через несколько недель или даже месяцев. В любом случае какой политики следовало теперь ему придерживаться? В целом он был рад, что Луи Наполеон согласился оставить французский гарнизон (в самом Риме или поблизости от него, значения не имело): в нем могла возникнуть нужда. Однако он решил, что не позволит принцу-президенту диктовать ему дальнейшие действия. Ни в коем случае он не собирался возобновлять действие конституции 1848 года, собираясь лишь объявить весьма ограниченную амнистию и создать Государственный совет и Законодательную ассамблею. Только когда французы приняли эти условия, он согласился возвратиться в Рим; в свою очередь, его торжественный въезд в город состоялся лишь 12 апреля 1850 года. На сей раз, однако, он не захотел разместиться в Квиринальском дворце: с ним у него были связаны слишком несчастливые воспоминания. Вместо этого он направился прямо в Ватикан, где его преемники живут до наших дней.

Привели ли события quarantotto к серьезным переменам или нет? К началу 1850 года очевидным казалось второе. Пий IX возвратился в оккупированный французами Рим; австрийцы вновь укрепились в Венеции и Ломбардии; в Неаполе «король-бомба» Фердинанд II[308] разорвал в клочки конституцию и восстановил абсолютизм; во Флоренции, Модене и Парме, находившихся под австрийским протекторатом, установилось во многом аналогичное положение. На всем полуострове только Пьемонт оставался свободным, однако и здесь многое изменилось. Высокий, статный, идеалистически настроенный Карл Альберт умер. Его сын и преемник Виктор Эммануил II, низенький, толстый и необыкновенно уродливый, более всего интересовался (по крайней мере на первый взгляд) охотой и женщинами. Но он был гораздо умнее, чем казалось. Несмотря на природную застенчивость и неуклюжесть на публике, он не давал себя провести, когда дело касалось политики. Трудно представить Рисорджименто без него.

Однако даже Виктор Эммануил мог бы потерпеть неудачу, если бы не Камилло Кавур. Кавур стал премьер-министром Виктора Эммануила в конце 1852 года и пребывал у власти с короткими перерывами последующие девять лет — лет, ставших решающими для Италии. Внешность Кавура, как и его повелителя, была обманчивой. Невысокий, пузатый, с покрытым пятнами лицом, редкими волосами, носивший очень сильные очки, он ходил в поношенном платье и на первый взгляд не производил особого впечатления. Но ум его обладал остротой клинка, и едва Кавур начинал говорить, мало кто мог устоять против его обаяния. Внутри страны он продолжал осуществлять программу церковной реформы — зачастую вопреки мнению благочестивого короля-католика. Внешняя же политика его была направлена на осуществление мечты об объединении Италии вокруг Пьемонта. Но как достичь этого, когда Австрия удерживала под своим контролем Венецию-Ломбардию, а Папскую область охраняла французская армия? К началу 1866 года, когда он вместе с Наполеоном III[309] оказался за столом переговоров в Париже после Крымской войны, дабы обсудить условия мира, у Кавура появилась новая — и восхитительная — надежда на то, что, возможно, император готов содействовать в долгожданном изгнании австрийцев, несмотря на то, что в прошлом его политика никак не способствовала осуществлению этого замысла.

Удивительно, но причиной, заставившей Луи Наполеона принять окончательное решение по поводу того, чтобы оказать военную поддержку Италии, по-видимому, стал заговор итальянских патриотов, имевший целью его убийство. Покушение совершилось 14 января 1858 года, когда он и императрица направлялись в оперный театр и в его карету бросили бомбу. Ни монарх, ни его супруга не пострадали, хотя несколько охранников и прохожих получили ранения. Руководитель заговора, Феличе Орсини, был хорошо известен как республиканец, организовавший немало заговоров. Ожидая в тюрьме суда, он написал императору послание, которое было прочитано во время открытого суда и опубликовано во французской и пьемонтской печати. Оно заканчивалось словами: «Помните, что пока Италия не обрела независимости, мир для Европы и Вашего Величества остается лишь пустою мечтою… Дайте свободу моей стране, и двадцать пять миллионов ее жителей будут благословлять вас везде и всегда».

Хотя эти благородные слова не спасли Орсини от расстрела, они, похоже, хорошо запомнились Наполеону III, который в середине лета 1858 года окончательно пришел к мысли о совместной операции по вытеснению австрийцев с Апеннинского полуострова раз и навсегда. Однако он, что понятно, руководствовался не совсем идеалистическими мотивами. Правда, Наполеон искренне любил Италию, и ему нравилась мысль о том, что мир будет видеть в нем ее освободителя. Но он также знал, что на родине его престиж и популярность падают, и отчаянно нуждался в войне, и притом победоносной, чтобы восстановить их. Австрия являлась единственным потенциальным противником, над которым можно было одержать победу. Далее требовалось обсудить положение дел с Кавуром, и они тайно встретились в июле 1858 года на маленьком курорте Пломбьер-ле-Бен в Вогезах. Им удалось быстро прийти к соглашению. Пьемонт должен был затеять распрю с герцогом Моденским и ввести войска якобы по призыву населения. Австрия, обязанная помочь герцогу, объявит войну Пьемонту, который обратится за поддержкой к Франции, и французы помогут изгнать австрийцев из Италии и аннексировать Венецию-Ломбардию. В обмен она уступит ей Савойю и город Ниццу. Отказ от Ниццы — родного города Гарибальди — был горькой пилюлей для Кавура, но ее приходилось принять в качестве платы за освобождение.

Император высадился во главе армии численностью в 54 000 человек в Генуе 12 мая 1859 года, и 4 июня произошла первая решающая битва — сражение при Мадженте, маленькой деревушке примерно в 14 милях к западу от Милана. Французы одержали решающую победу над австрийцами, чье войско насчитывало около 60 000 человек. Обе стороны понесли тяжелые потери[310], которые могли бы стать еще больше, если бы пьемонтцы, задержавшиеся из-за нерешительности командующего, не прибыли уже после того, как сражение закончилось. Это досадное обстоятельство, однако, не помешало Луи Наполеону и Виктору Эммануилу устроить совместные торжества при вступлении в Милан через четыре дня.