К чему же я призываю? Я призываю (причем очень настойчиво, потому что это чрезвычайно важно): давайте попытаемся как можно меньше жаловаться, как можно меньше сомневаться, а хватит ли у нас сил выполнять задачи, которые нам время от времени приходится выполнять и которые на первый взгляд могут показаться не самыми приятными. Я призываю: давайте перестанем размусоливать все, что нам приходится здесь делать, взвешивая, насколько оно хорошо, или плохо, или ни хорошо и ни плохо с точки зрения морали и нравственности. Поезд ушел. Надеюсь, каждый из вас уже обсудил все сам с собой еще год назад, когда все только начиналось. Мы приняли решение, а раз уж мы его приняли, то, согласитесь, исходя из этого решения (которое все мы приняли год назад), разве это не самоубийство — впадать в интеллигентские рефлексии и из-за этого снижать темпы работы? Доводилось кому-нибудь из вас держать в руках кузнечный молот? Некоторым доводилось, я знаю. Я знаю, что, когда мы разносили дворик Рики, кое-кому из вас доводилось держать в руках кузнечный молот. Разве это не прекрасно, когда ты не сдерживаешься, а просто молотишь себе, и сама сила тяготения работает на тебя? Так вот что я хочу сказать, друзья: пускай сила тяготения работает на вас еще и здесь, на рабочем месте. Молотите, доверяйте природным инстинктам, которые, как я вижу иногда, вызывают у некоторых из вас мощный прилив энергии и помогают выполнять работу с удивительным энтузиазмом и безо всяких соплей и интеллигентских рефлексий. Помните ту рекордную октябрьскую неделю, когда Энди нарастил свои обычные показатели вдвое? Если отвлечься от всего, забыть все эти «правильно» и «неправильно» и т. д., и т. п. — ну неужели там не было на что посмотреть? Неужели это не было достойное зрелище — само по себе? Давайте честно и откровенно признаемся: неужели мы все чуть-чуть не завидовали? Вот уж он действительно молотил так молотил, и какой энергией пылало его лицо, когда он проносился мимо нас, чтобы схватить новую салфетку! Мы все только рты поразевали — ого, Энди, что это на тебя нашло? А его показатели говорят сами за себя. Они висят там, в комнате отдыха, у всех на виду, возвышаются над всеми остальными, и, хотя сам Энди за несколько месяцев с того октября так ни разу и не воспроизвел свои же показатели, а) никто его в этом не винит, потому что октябрьские показатели были настоящим чудом и б) я убежден: пусть даже Энди вообще никогда не воспроизведет свои показатели, все равно мы должны сохранить в своих сердцах благоговейную память о нечеловеческой энергии, которая струилась из него тем памятным октябрем. Скажу честно: не думаю, что тот октябрь состоялся бы в жизни Энди, если бы он цацкался с собой или давал волю сомнениям, интеллигентским рефлексиям и переоценке ценностей. А вы как считаете? Я не думаю. Энди тогда был сама целеустремленность, сама одержимость, и это ясно читалось у него на лице. Может быть, дело в том, что у него родился малыш (если так, то Дженис должна каждую неделю дарить ему по малышу. Я шучу).

Подводя итоги, скажу, что в том октябре Энди, по крайней мере в моих глазах, занял место на доске почета, и с тех пор уже никто не мониторит его показатели со всей пристальностью, по крайней мере я. И пускай он приуныл, пускай он в каком-то смысле дал задний ход (а я думаю, вы все заметили, что он с того октября довольно сильно приуныл и сбавил обороты), вы никогда не увидите, чтобы я стал пристально мониторить его показатели, хотя за всех ручаться не стану, кто-нибудь другой, быть может, и мониторит тревожно падающие показатели Энди, хотя в глубине души я надеюсь, что это не так, это было бы нечестно и, поверьте мне, если я замечу хоть какие-то признаки, я непременно дам Энди знать, а если Энди будет слишком подавлен, чтобы слушать меня, я позвоню Дженис домой.

Отчего же Энди приуныл? Думаю, оттого, что он поддался рефлексии и задним числом переоценивает то, что совершил в октябре — и, черт возьми, разве это не стыдно, разве это не упадочничество со стороны Энди — сначала в октябре побить все рекорды, а теперь сидеть и переживать из-за этого? Неужели его переживания что-нибудь изменят? Неужели достижения Энди в свете тех задач, которые я поставил перед ним в шестой комнате, будут перечеркнуты его переживаниями; неужели его показатели, вывешенные в комнате отдыха, чудесным образом поползут вниз; неужели люди, неожиданно выходящие из шестой комнаты, снова почувствуют себя в полном порядке? Нет, ничего такого не случится, и все мы это знаем. Не бывает такого, чтобы человек выходил из шестой комнаты и чувствовал себя в порядке. Даже те из вас, друзья мои, кто делает все, что надлежит делать в шестой комнате, выходя из нее, не чувствуют себя на вершине блаженства, я это знаю, я ведь сам сделал в шестой комнате кое-что такое, из-за чего чувствовал себя совсем не замечательно, уж поверьте, и никто не станет отрицать, что в шестой комнате может прийтись ох как несладко, а работа, которой мы занимаемся, ох какая нелегкая. Но те, кто сидит повыше и раздает нам поручения, полагают, что работа, которую мы делаем в шестой комнате, не просто очень трудная, она еще и очень важная, и я подозреваю, что именно поэтому они стали так пристально мониторить наши показатели. Говорю вам от чистого сердца: если вы хотите, чтобы в шестой комнате всем приходилось еще более несладко, чем теперь, — тогда флаг вам в руки, тогда давайте будем хандрить и до, и после, и во время, чтобы началась уже полная труба, плюс, если вы начнете хандрить, показатели ваши поползут вниз еще быстрее, хотя этого они делать — что? угадайте! — не должны. Мне было сказано на совещании сектора, и сказано абсолютно недвусмысленно, что наши показатели больше не должны снижаться. Я ответил (и, поверьте мне, это было непросто, с учетом атмосферы, которая установилась на совещании), войдите в положение, сказал я, мои парни измотаны, у них чертовски тяжелая работа, и физически, и психологически. И тут, честное слово, воцарилась мертвая тишина. Мертвая, гробовая тишина. А взгляды, которыми меня наградили, были очень нехорошими. Мне было сказано, причем абсолютно недвусмысленно, сказано лично Хью Бланшеттом, что наши показатели больше не должны снижаться. Потом меня попросили, чтобы я напомнил вам — точнее, напомнил всем нам, в том числе и самому себе, — что если мы неспособны вытереть пыль с вверенной нам полки, то эту пыль не просто вытрет кто-нибудь другой — вполне может случиться так, что мы сами обнаружим себя на этой полке, сами окажемся этой полкой, на которую совсем другие люди обрушат всю мощь своей позитивной энергии. И я легко представляю, как горько вы раскаетесь, я отлично вижу раскаяние, написанное на ваших лицах в этот момент, да и сами вы видели это раскаяние, в шестой комнате, на лицах «полок», с которых вытирали «пыль», поэтому прошу вас, просто и без обиняков: давайте сделаем над собой усилие и не станем доводить дело до того, чтобы превратиться в «полки», чтобы нам, вашим бывшим коллегам, не осталось ничего другого, кроме как вытирать, вытирать и вытирать пыль в шестой комнате, со всей мощью своей позитивной энергии и безо всякой оглядки.

Все это стало для меня очевидно на совещании, и теперь я пытаюсь донести эти мысли до вас.

Я мог бы распинаться еще очень долго, но вместо этого прошу вас, прошу всех, у кого есть хоть какие-то сомнения в том, чем мы занимаемся, — пожалуйста, загляните ко мне в кабинет, и я покажу вам фотографии того самого гигантского кита, которого мы с сыновьями подняли, вооружившись позитивной энергией. Само собой, эта информация, информация о том, что вы испытываете сомнения и вам стоит заглянуть ко мне в кабинет, останется между нами, хотя я убежден, что никому из вас не надо лишний раз об этом напоминать — слава богу, вы меня не первый день знаете.

Все будет хорошо, отлично и замечательно.