– А потом? – спросил Тит.

– А потом, – спокойным голосом отрезала Домитилла, беря с подноса у черноволосой девушки вторую порцию шербета, – наш младший брат не вернул прошения, потому что галл бросает тень на его друга Лацертия и ему нужно, чтобы ты знал только об обвинении, но не о защите....

– Это невероятно, – пробормотал Цезарь.

– Почему же! Ты повторял нашему брату, что хочешь, чтобы он участвовал во всех государственных делах, вот он и читает бумаги! Впрочем, – заключила она, отвернувшись в сторону, чтобы окинуть взором всю императорскую ложу, – вот и виновник. Ты можешь сам расспросить его. Дай мне стакан свежей воды, моя дорогая, – добавила она, обращаясь к молодой девушке, которая не спускала глаз с сестры Цезаря, готовая предупредить любые ее капризы. – Мы погибнем под этим велумом. Эти опахала не гонят воздуха. Тот, кто это придумал, осел!

– Если ты будешь есть меньше сладостей, то перестанешь страдать от жары, – проворчал Тит, расстроенный этой историей с прошением.

Изменится ли когда‑нибудь Домициан? Сможет ли он когда‑нибудь искренне помогать своему брату в управлении империей, вместо того чтобы без конца интриговать? Это приносит ему удовольствие? Или что‑то иное?

Цезарь сделал знак одному из мажордомов, который стоял в доступном отдалении от императорского трона:

– Поставь кресло для моего брата, вот тут, справа, Порий, и побыстрее!

Император сам повернулся к Домициану, который шел по центральному проходу, между рядами скамеек, обитых роскошными тканями, обмениваясь приветствиями с приглашенными. Тит первым помахал ему рукой, а потом пригласил жестом в только что принесенное кресло. Демонстрируя в ответ улыбку, Домициан, дойдя до императорского трона, встал на колено и сжал в ладонях две протянутые Титом руки. Тот его тотчас поднял, и два брата несколько раз обнялись.

– Прошу тебя, это твое место, в первом ряду, – уважительно произнес Цезарь.

Домициан долго не выпускал рук своего брата, но потом повиновался, они оба повернулись и стали смотреть на арену. Зрители в этот момент затаили дыхание. Был слышен лишь неясный шум и приглушенные голоса зрителей, обсуждавших тактику Суллы и его людей. Одни из них оттеснили несколько медведей в сторону, в то время как группа из трех человек пыталась навязать бой такому же количеству самых сильных львов. Звери до сих пор встречались только с напуганной и покорной плотью. Решительное и точно рассчитанное нападение охотников ошеломило их. Когда остальные звери, в основном пантеры, попытались напасть на эти группки людей, пустивших в ход железо против львов, последняя тройка, состоявшая из самых ловких бойцов, постаралась отвлечь на себя внимание пантер.

Толпа бесновалась, восхищенная тем, как была организована фаланга. Количество сторонников Суллы резко возросло. Двенадцать человек против ста хищников! Выиграет ли галл эту партию?

– Это Сулла! – бросил Тит своему брату. – Похоже, что он разбирается в своем деле... Я и не знал, что его осудили. Кстати, что говорилось в этом прошении, составленном его адвокатом?

Крик разочарования вырвался из тысячи глоток. Мощным, непредугаданным броском один из львов придавил к земле самого могучего пирата, разорвав ему грудь лапами и раздавив своим весом. Два его товарища проткнули зверю оба глаза точными ударами своих копий, но они опоздали: их товарищ захлебывался потоком крови, лившимся изо рта и груди. Ослепленный лев, воя от боли и злобы, не мог больше напасть на людей. Царь зверей катался по песку, поднося лапы к глазам, как кошка, мучаясь от боли, пока один из пиратов под аплодисменты публики не воткнул ему прямо в сердце короткое копье.

– Я говорил тебе о прошении адвоката галла, – продолжил Тит, который сам на минуту был захвачен этим зрелищем. – Руф сказал мне, что ты его читал. Почему ты мне об этом не сказал? Что там содержалось?

– Руф... – Домициан издал неопределенный звук, сопроводив его неясным жестом. – Ничего интересного. Там говорилось, что Сулла является жертвой махинации, что таблички‑черновики поддельного завещания были фальшивыми, но написаны они были не обвиняемым, а другими людьми, целью которых является несправедливый приговор. Все очень запутанно, и конечно же нет никаких доказательств.

– Домициан! – прервал его недовольный Цезарь. – Не кажется ли тебе, что твой друг Лацертий слишком заинтересован в этом деле? Почему он так боится этого Суллу?

– Боится? Да Сулла и его друзья везде говорили о том, что Лацертий отравил Менезия, чтобы отстранить его от борьбы за место трибуна! Разве Лацертий мог допустить такую клевету? Разве можно позволить просто так обвинить себя в таком тяжком преступлении?

Домитилла, которая, как казалось, задремала в своем кресле, слева от Цезаря, неожиданно бросила:

– А он и не позволил! И наделал слишком много, твой Лацертий!

– Ты... да ты ничего не знаешь об этой истории! – выкрикнул Домициан, раздосадованный тем, что был обманут сонным видом сестры. – Собирай свою хронику глупостей и не вмешивайся в серьезные дела!

– Глупости очень важны, – отпарировала она, втайне довольная быстрой реакцией младшего брата, которая только подтверждала ее подозрения. – Поэты без устали повторяют, что именно глупость руководит миром... А на Олимпе? Посмотри, чем все время занимаются боги!

– Она оскорбляет меня, ты слышишь, Цезарь? – взорвался Домициан. – Вы за Суллу, оба, не так ли? – продолжил он. – И вы не любите Лацертия? Хорошо, так знайте: если бы ваш избранник не попал на эту арену за фальшивое завещание, то он был бы приведен сюда завтра или послезавтра за еще более тяжкое преступление...

– Какое же? Скажи, пожалуйста, – произнесла Домитилла.

– Вы еще помните о Манчинии или уже забыли о ней?

– Только не я, – бросил Тит. – Мне ее недостает...

– Так знайте, что если вашему Сулле удалось уйти от суда, который обвинил его в овладении наследством, то ему не избежать наказания за то, что он помешал Манчинии попасть в твою кровать!

Тит положил ладонь на руку брата:

– Ты повторяешься. Ты мне уже об этом говорил, но не привел никаких доказательств.

– Зато теперь они у меня есть! Когда я заговорил об этом в первый раз, кое‑кто навострил уши. Потом этот кое‑кто попросил префекта ночных стражей произвести обыск в садах, что окружают дворец Менезия, и там, в укромном месте, были найдены обгоревшие клочки ткани, которые представляют собой не что иное, как обивку носилок Манчинии... А поскольку два свидетеля видели, как рабы тащили эти самые носилки по улице, ведущей к дворцу утром того же дня, когда Сулла был арестован префектом ночных стражей, то ты можешь отдать приказ трубачам сыграть сигнал, чтобы прервать сражение со зверями, разыгравшееся перед нашими взорами, и увести галла с арены... Он должен снова предстать перед судом – на этот раз за убийство патрицианки Манчинии, которая погибла потому, что была его любовницей и он не хотел, чтобы она навещала тебя....

Дружный вопль трибун прервал тираду Домициана. С помощью двух товарищей окровавленный Сулла вылез из‑под льва, который, бросившись на него, наткнулся на рогатину. Толпа пыталась различить, какой кровью был залит бывший офицер‑легионер – из вспоротого живота зверя или из его собственных ран. Галл отходил от поверженного врага пошатываясь, вытирая лицо одной рукой. Тем не менее, обернувшись к товарищам, он отдал приказ уверенным голосом, и толпа поняла, что он снова обрел силы и решимость.

– А у кого возникла мысль о проведении этого расследования в садах Менезия? – поинтересовался Цезарь.

– Конечно у Лацертия! – бросила, улыбаясь, Домитилла. – Что было бы с общественным порядком в Риме и безопасностью граждан, если бы не неутомимое рвение Лацертия?

– Я тоже себя об этом спрашиваю, – сказал Домициан резким тоном, вставая с кресла. – Позволь мне удалиться, мой брат, я не очень хорошо себя чувствую. Я здесь задыхаюсь...

И правда, его лицо было более красным, чем обычно, а его брат и сестра хорошо знали, что он боялся показываться в таком состоянии.