Его взгляд переходил с засаленной и наскоро починенной туники Гонория на лицо и грубую одежду того, кто держался с ним рядом.

– Хотий – угольщик, нашедший меня почти мертвым в лесу, куда я был завезен людьми Лацертия для того, чтобы помешать мне выступить защитником на процессе Суллы, – объяснил адвокат.

Лепид покачал головой:

– Так вот как! Когда я увидел, что тебя нет в зале суда, то я подумал, что ты тоже покинул галла... А ты меня, по крайней мере, успокоил на этот счет! Что касается меня, то я покинул Рим в тот же вечер. Как только услышал этот постыдный приговор...

– Какой приговор, Лепид? – забеспокоился Гонорий.

– Да звери! Офицер‑легионер отдается на растерзание зверям на арене. Как какой‑нибудь гнусный вор или мерзкий убийца! Ах! – простонал он. – Фемида отсутствовала в зале суда во время этого рокового процесса, как я думаю, иначе бы это огорчило богов...

– Звери... – удрученно произнес Гонорий.

– Да, мой сын! Сулла был признан виновным в изготовлении поддельного завещания, а несчастный Халлиль под страшными угрозами, в которых не приходится сомневаться, подтвердил, что они оба подделали руку Менезия. Я был единственным, кто сказал слова в его защиту, но они натыкались на стену, так что тебе не о чем жалеть: твою защитительную речь, как бы ловко она ни была составлена, постигла бы та же участь... – Тут он остановился, заметив, в каком жалком состоянии находятся путешественники, какая усталость читалась на лице молодого человека, явно менее выносливого, чем его компаньон. – Но ты сейчас больше нуждаешься в отдыхе, чем в моих жалобах, мой дорогой Гонорий! Иди без меня на ферму и скажи моему управляющему Луцию, что ты идешь от меня и что они должны без промедления выдать вам одежду и накормить... Я приду, как только закончу распахивать это поле.

* * *

Гонорий, вымытый рабами хозяина, одетый в несколько большую для него тунику, после сытного угощения лакомился виноградом. Лежа напротив него в триклинии[79], где рабы убирали со стола, Лепид наблюдал через открытое окно за угольщиком Хотием, тоже наевшимся и заснувшим на скамейке во дворе.

– Отдыхай здесь столько времени, сколько тебе потребуется, – сказал он. – Я предполагаю, что люди Лацертия посоветовали тебе не спешить с возвращением в город?

– Они действительно говорили такое и угрожали убить в следующий раз. Но у меня нет намерения отказываться от борьбы!

– От какой борьбы, мой друг?

– Я собираюсь потребовать пересмотреть этот бесчестный процесс, который бросает тень на юриспруденцию империи! У меня есть золото, оно хранится в доме, который мне помог снять в Риме Сулла, и до последней монеты и до последнего вздоха я буду бороться за него и за память Менезия! Я смешаю небо с землей, я поговорю с каждым сенатором, по очереди, и я докажу, что Лацертий и его приспешники совершали преступления...

– Великие боги! До того, как ты что‑либо начнешь доказывать и встречаться с сенаторами, ты будешь проткнут кинжалом в толпе на улице или убит скамьей, которую выбросят из окна, чтобы проломить тебе череп!

Но адвокатик гордо Поднял подбородок:

– Люди Лацертия оскорбили и побили меня! И сделали худшее! Они не дали мне защитить человека... Они совершили страшный проступок! И они узнают, что нельзя безнаказанно устранить из зала суда Гонория, сына Кэдо!

– Я восхищен твоей решимостью и назвал бы ее отвагой. Но они отравили Менезия, одного из самых влиятельных людей в Риме и армии. Они, наконец, расправились с Суллой, который не уступал им ни в смелости, ни в ловкости. Они значительно сильнее нас.

Но Гонорий не сдавался:

– Остается только выжидать удобного момента, Лепид! Боги, разгневанные их преступлениями, в конце концов оставят их... И тогда придет мой час! Я выступлю с речью перед объединенным сенатом. Я вызову гнев сенаторов тем, что представлю свидетельские показания, которые тайно соберу. Они установят истину!

Лепид не мог не улыбнуться:

– Но у тебя нет и десяти сестерциев, чтобы вернуться в Рим...

– Я пойду пешком!

– Ну нет, мой друг! Я дам тебе деньги и лошадь. А если ты передумаешь, что я и советую тебе сделать для твоего же блага, то возвращайся сюда. Я дам тебе кров. Ты будешь помогать мне со счетами.

– Я благодарю тебя, Лепид. Я, как и все в Риме, знаю, что ты замечательный человек...

– Я тоже благодарю тебя за этот отзыв обо мне. Я так хорош, что Рим хочет избавиться от меня и второй раз отправляет меня к моим быкам... – Тут бывший префект Анноны бросил взгляд на спящего на скамейке угольщика. – А что будет с твоим компаньоном по путешествию? Каково его гражданское состояние?

– Я хотел как раз об этом с тобой поговорить. Он раб недостойного человека, занимающегося добычей древесного угля в лесу. Этот негодяй более десяти дней держал меня пленником, заставляя тяжело работать за грубую пищу... Я смог убедить Хотия, который знал все тропинки леса, бежать вместе со мной. Что бы я делал без него? Не мог бы ты держать его среди своих рабов, а я был бы спокоен, что с ним хорошо обращаются?

– Послушай, Гонорий, ты же служитель закона! И тебе известно, что я не могу присвоить себе беглого раба!

– А я, как служитель закона, утверждаю: если владелец будет его разыскивать, что маловероятно, так как не знает, что раб находится в восьми днях ходьбы от лагеря угольщиков, то ты ему покажешь то, что я сейчас же напишу и оставлю тебе; в этой бумаге я обвиняю его в незаконном задержании свободного человека, обвинение будут подкреплено свидетельскими показаниями его раба, которого он приставил ко мне и который позже помог мне бежать, возмущенный тем, как со мной обращались... Как только такая жалоба попадет к прокурору, то этот человек, вольноотпущенник, будет арестован и сослан на рудники. Закон безжалостен в подобных случаях. Осуждение этого вольноотпущенника повлечет за собой конфискацию почти всего его имущества, раб попадет под секвестр, и ты сможешь перекупить его у куратора данного секвестра за умеренную сумму в связи со сложившимися обстоятельствами и тем, что он уже находится у тебя какое‑то время. Это и даст тебе преимущественное право покупки, согласно закону Вициллия, принятого при первом консульстве Помпея.

Гонорий, довольный тем, что получил возможность продемонстрировать свое знание юриспруденции, остановился и уже другим тоном сказал:

– По твоему мнению, ты разбираешься в подобных делах, сколько может стоить такой раб?

– Нужно рассмотреть его поближе. Это зависит от состояния его здоровья. Он кажется сильным. Он мускулист?

– К несчастью, да, – вздохнул молодой адвокат. – У него сильные мускулы...

– Почему ты сказал «к несчастью»? – с улыбкой спросил Лепид.

– Ну... – ответил Гонорий. – Мне кажется, что я ему завидую, так как мне не хватает физической подготовки: я слишком пренебрегал палестрой...[80]

Лепид вышел из триклиния.

– Пойдем посмотрим на него поближе, – сказал он. – И к тому же полезно пройтись после обеда. Возьми с собой эти фиги и виноград, прошу тебя, Гонорий. У нас в этом году такой урожай...

Адвокат пошел за хозяином, держа большую гроздь винограда в руке. Они вышли во двор и направились к скамейке, на которой по‑прежнему спал раб.

– Эй, Хотий! – закричал он. – Просыпайся!

Угольщик открыл глаза и послушно встал. Он хорошо поел, а эта ферма, окруженная виноградниками и фруктовыми садами, через которую протекала река, нравилась ему больше, чем лес, в котором он горбился с детства.

– Знаешь ли ты, сколько тебе лет? – спросил у него хозяин здешних мест.

Хотий своей придурковатой улыбкой показал, как и ожидал Лепид, полное незнание по этому вопросу.

– Должно быть, скоро будет двадцать пять, – решил он.

Он стал пробовать его мускулы.

– Ты прав, – сказал он Гонорию, – очень сильные! Это хороший работник, несомненно. Открой рот, прошу тебя!

Угольщик выполнил просьбу.

– Не к чему придраться, – удостоверился Лепид. – Все зубы на месте! Значит, еда, которую он получал в лесу, ему идеально подходила. В таком состоянии на рынке в Вилланиуме, в день продажи рабочей силы, его цена будет около семи сотен сестерциев...