Любил ли свою вторую жену Святослав Ольгович? Скорее всего, любил, иначе не женился бы вопреки воле епископа, вступив в конфликт с только что обретенным городом. Если бы брак заключался из каких-то политических соображений, то, надо думать, запрет Нифонта перевесил бы их. То, что Игорь не был их последним ребенком, свидетельствует о том, что чувства Святослава не остыли и в начале 1150-х годов, когда княгине было уже около тридцати. О наличии у Святослава наложниц ничего не известно. Если Олег, как обоснованно считается, был сыном от этого же брака, то у супругов родились три сына и три дочери (помимо жены Романа Ростиславича и родившейся в 1149 году Марии, это еще и неизвестная по имени жена Владимира Андреевича Дорогобужского[10])^{132}.

Образ князя, готового умереть, лишь бы не видеть пленения супруги и детей собственным двоюродным братом, — неоднозначный для нас, но вполне вписывавшийся в представления того времени и того социального слоя о любви и чести. Образ князя, берущего с собой жену на сносях то на съезд, то в военный поход или покидающего ее накануне родов ради похода, — еще более неоднозначный на современный взгляд. Но у летописца эти поступки вызывают, кажется, лишь легкое удивление. Когда обязательства супружеской любви и княжеско-воинской чести вступали в противоречие, следовало либо выбрать что-то одно, либо соединить их — исполняя долг вождя, не разлучаться с супругой.

Итак, жена была очень дорога Святославу. Семья же как таковая вряд ли являлась для него большей или же меньшей ценностью, нежели для его сородичей. Семья — средство продолжить династию, сохранить и усилить свой род. Преданность ей — часть преданности роду в целом, часть долга властителя. Создание семьи, обзаведение потомством не являлись для князей самоцелью. Игорь Ольгович был женат, но детей у него не было. Однако не это помешало ему занять великокняжеский престол. Несмотря на бездетность, он какое-то время числился главой Ольговичей — отсутствие у него наследников было даже выгодно родственникам, поскольку не увеличивалось число будущих конкурентов. Не столь высокая, как в народе, но всё же нередкая и в княжеских домах детская смертность не позволяла чересчур прикипать душой к еще неокрепшему потомству. У большинства князей рождалось много детей, и про многих мы знаем, что они не дожили до зрелости. Тем больше дорожили выжившими. Любовь к детям для князей была и естественным стремлением души, и предписываемой добродетелью. «Поучение» Мономаха — достойный памятник искреннему слиянию того и другого в сердце одного из образованнейших государей своего времени.

Так что можно не сомневаться, что Святослав лелеял второго сына — с того момента, как стало ясно, что мальчик благополучно перенес все треволнения первых месяцев жизни, коими, собственно говоря, был обязан отцу. То, что Святослав ценил сына и возлагал на него надежды, видно уже из данных ему имен (как говорилось выше, оба имени он мог получить в честь Игоря Ольговича). Впрочем, главной надеждой, а к тому времени уже и почти соратником отца был юный Олег Святославич — полный, по светскому имени и отчеству, тезка деда-«Гориславича» (возможно, его крестильное имя было Феодосии, хотя по этому поводу и есть серьезные сомнения^{133}).

В пользу того, что в своих детях Святослав видел прежде всего будущих князей, могут свидетельствовать их браки, не слишком похожие на отцовский. Женитьба их отца и матери была отчасти мезальянсом (хотя в происхождении княгини из боярского рода вряд ли стоит сомневаться), притом не одобренным Церковью. Но все три брака детей Святослава, заключенные при его жизни, — чинные, с равными княжескими домами и потому «политические». Правда, следует иметь в виду, что родственники-Рюриковичи находились в постоянном общении и у их молодежи имелось довольно возможностей и самим узнать о потенциальных женихах и невестах, и познакомиться… Так или иначе, но браки двух дочерей и старшего сына Святослава скрепляли важный для него союз с разными ветвями Мономашичей.

О том, как рос Игорь Святославич в находившемся далеко от взоров летописцев Новгороде-Северском и даже в более близком Чернигове, мы практически ничего не знаем. О воспитании знатных воинов, даже княжичей в Древней Руси у нас очень немного данных, но они позволяют нам хотя бы примерно представить, как младенец, рожденный в походе, в год отцовского поражения, сам превращался в ищущего браней «шестокрыльца»[11].

В языческую эпоху древнерусская знать — прежде всего воинская. Война была главным занятием древнего вождя-князя и его дружины. Долг править, вести людей, «рядить» их был производным и в любом случае касался только самого князя, а не его «мужей»-дружинников. Соответственно, княжича с древнеславянскои эпохи воспитывали в первую очередь как воина. Идеальный дружинный вождь — «пардус» (барс) Святослав — «легко ходил… и войны многие творил», по дружинному преданию, с того самого момента, как «вырос и возмужал». Девочек в знатных семьях, очевидно, столь же целенаправленно готовили в соратницы воинов, способные в их отсутствие хранить дом и править им.

Воспитанием юного аристократа, как и простого русича, изначально, в языческую пору, ведал его дядя или иной родич по материнской линии. В княжеской семье он получал почетный титул «кормилец», но нередко мог обладать и более обширной властью, как Олег при Игоре Рюриковиче, присвоивший себе после взятия Киева княжеские права и титул. После принятия христианства, по крайней мере в княжеских семьях, стали выбирать «кормильцев» из числа знатных бояр, необязательно связанных родством с княжеским домом. Тому была очевидная причина: крещение позволило заключать многочисленные династические браки, и материнская родня для юных княжичей часто оказывалась труднодоступна. Не тот случай был у Святослава Ольговича, женатого на знатной Новгород ке; вполне возможно, что хотя бы часть княгининой родни переселилась к ней после окончательного изгнания Святослава из Великого Новгорода. Основные вехи воинского воспитания в языческую — и не только — эпоху позволяет нам представить, пусть в преувеличенном и поэтическом виде, былина о богатыре-оборотне Волхе. Записанная в Новое время и несущая на себе печать прошедших веков, она в то же время содержит многие древние черты, восходящие к самым началам славянской истории. Волх еще в колыбели просит у матери:

Очень похоже в «Слове» описывает своих курских дружинников брат Игоря Святославича Всеволод:

В то, что древние воители если не с колыбели, то встав на ноги, росли с оружием под рукой, вполне можно поверить. По преданию, того же Святослава Игоревича после гибели отца (945) посадили в весьма нежном возрасте на коня, чтобы он сделал символический бросок копьем между конских ушей в знак начала похода на обидчиков-древлян.

Волха в семь лет отдают учиться грамоте — это уже знак христианской эпохи. В языческую пору власть имущие обучались совсем иным «мудростям», и к ним былинный герой приступает в десятилетнем возрасте: