Изменить стиль страницы

Власти Империи успели подготовиться к отражению нашествия. Когда в начале июня 941 года русские ладьи вошли в Босфорский пролив, им противостоял хотя и наскоро сформированный, но вполне боеспособный византийский флот под командованием патрикия Феофана.

Часть руссов высадилась на малоазийском побережье Черного моря и принялась разорять Вифинию (область на крайнем северо-западе Малой Азии, примыкающую к Босфору) и лежащую за ней Пафлагонию. Однако эффект неожиданности был потерян. В узкой же горловине Босфорского пролива численное превосходство русских ладей уже не могло иметь решающего значения.

Первое морское сражение между русскими и византийцами произошло 11 июня у маяка Фарос — вероятно, близ южного выхода из Босфора в Пропонтиду (Мраморное море)[47]. Здесь находилась старая, еще античных времен крепость Иерон, получившая свое название по святилищу, сооруженному, согласно легенде, аргонавтами, плывшими в Колхиду за золотым руном.

На стороне руссов, помимо численного превосходства, были быстрота и маневренность их ладей. На стороне греков — опыт и подавляющее техническое превосходство, тот самый «жидкий огонь», который и решил судьбу сражения. А еще — удача, благоприятные погодные условия, которыми греки умело воспользовались. На Босфоре далеко не всегда бывает тихо и безветренно. Но эффективно использовать «греческий огонь» можно лишь в безветренную погоду — как раз такую, какая выдалась в день сражения.

Патрикий Феофан лично участвовал в битве. Его корабль начал сражение и добился наибольших успехов. По свидетельству византийского хрониста, «первым вышедший на своем дромоне патрикий рассеял строй кораблей росов, множество их спалил огнем, остальные же обратил в бегство.

Вышедшие за ним другие дромоны и триеры (вид боевых кораблей. — А. К.) довершили разгром, много кораблей потопили вместе с командой, многих убили, а еще больше взяли живыми».

Личное участие в этом несчастном для русских сражении принял и князь Игорь. Его имя называет Лиутпранд, в сочинении которого приведены некоторые подробности случившегося (правда, итальянский хронист знает лишь об одном сражении между греками и руссами, и не вполне ясно, какое именно — первое или второе — он имеет в виду). По словам Лиутпранда, когда русские увидели в море греческие хеландии, «король Игорь приказал своему войску взять их (греков. — А.К.) живьем и не убивать. Но добрый и милосердный Господь, желая не только защитить тех, кто почитает Его… но и почтить их победой, укротил ветры, успокоив тем самым море; ведь иначе грекам сложно было бы метать огонь. Итак, заняв позицию в середине русского войска, они начали бросать огонь во все стороны. Руссы, увидев это, сразу стали бросаться с судов в море, предпочитая лучше утонуть в волнах, нежели сгореть в огне. Одни, отягощенные кольчугами и шлемами, сразу пошли на дно морское, и их более не видели, а другие, поплыв, даже в море продолжали гореть; никто не спасся в тот день, если не сумел бежать к берегу. Ведь корабли руссов из-за своего малого размера плавают и на мелководье, чего не могут греческие хеландии из-за своей глубокой осадки»{60}.

Русские ладьи укрылись близ восточного, малоазийского берега Босфора. Только здесь, на мелководье, они могли не опасаться тяжелых византийских судов с их страшной огненной «молнией».

Из показаний византийских хронистов (и следующих за ними русских летописцев), равно как и из сочинения Лиутпранда вырисовывается картина катастрофического поражения руссов. Однако масштаб катастрофы, по-видимому, преувеличен. Во всяком случае, война продолжалась еще три месяца, в течение которых русские оставались вполне боеспособными. Их отряды действовали преимущественно на суше и продолжали разорять Вифинию, а также так называемый Стеной — западный, европейский берег Босфора. Иногда полагают, что русское войско оказалось разделенным силою обстоятельств и те, кто воевал на европейском берегу, ничего не знали о тех, кто действовал в Вифинии, и наоборот. Но это едва ли верно. Как показывают наблюдения современных исследователей, ладьи руссов рыскали по всей Пропонтиде, полностью или частично прервав сообщение между малоазийским и европейским берегами[48].

Из греческого Жития святого Василия Нового[49] мы знаем о том, как далеко углублялись руссы в поисках добычи. Среди разоренных ими городов названы Ираклия (Гераклея) Понтийская на малоазийском побережье Черного моря и Никомидия на одноименном заливе Мраморного моря[50] — эти два города разделены почти двумястами километрами. Описание ужасов нашествия, предсказанного святым Василием, вошло и в славянский перевод его Жития, а оттуда — в «Повесть временных лет». По свидетельству византийского агиографа, варвары «…всю страну Никомидийскую попленивше, и многи язвы сътворивше, пожгоша все приморие Стегерско (по Босфору. — А.К.)… монастыри же и села… все огневи предаша, имениа не мало обою страну съвокупиша»{61}.

Еще подробнее о зверствах руссов рассказывают византийские хроники (из древнерусского перевода одной из них — Хроники Георгия Амартола — эти подробности перекочевали и в русскую летопись): «Много злодеяний совершили росы до подхода ромейского войска: предали огню побережье Стена (Стенона. — А.К.), а из пленных одних распинали на кресте, других вколачивали в землю, третьих ставили мишенями и расстреливали из луков. Пленным же из священнического сословия они связали за спиной руки и вгоняли им в головы железные гвозди. Немало они сожгли и святых храмов». (Русский переводчик Хроники Георгия Амартола заменил греческое «Стеной» русским «узмен» — «узкое место, залив», добавив для ясности: «глаголемый Суд», а составитель «Повести временных лет» ограничился тем, что указал: «…и Суд весь пожьгоша»[51], что не вполне верно, ибо словом Суд называли не весь Босфорский пролив, а константинопольскую гавань Золотой Рог, куда русские так и не смогли прорваться. Еще одно исправление переводчика Хроники носит откровенно идеологический характер: говоря об особых муках, коим руссы подвергали представителей «священнического сословия», он исправил слово «священнический» на «ратный»; летописец же просто перечислил эту страшную казнь среди тех, которым подвергали всех пленных без разбора: «…и изымаху, опаце руце связываху, и гвозди железны посреди главы вбиваху им»{62}.)

Войны того времени отличались крайней жестокостью. Не являли исключения ни сами греки, ни тем более язычники руссы. В представлении византийцев последние были народом «жестоким и диким», превосходящим «в жестокости и кровожадности» все другие известные им племена{63}. Само название, данное греками руссам, — «тавроскифы» — отсылало к ставшей уже нарицательной жестокости древних обитателей Тавра, и, как это нередко бывает, рассказы античных писателей об их легендарных зверствах переходили на новых носителей этого имени, подтверждая стереотипы и давая пищу новой легенде. Собственное же имя руссов страшило византийцев еще больше, ибо заставляло вспомнить библейские пророчества о зловещем «князе Роша» и грядущих с севера народах Го-га и Магога, посланных в преддверие конца света на казнь христианам; и «число их как песок морской» (Откр. 20:7). Пришедшие с севера орды руссов воспринимались просвещенными византийцами как гонцы этих чудовищных народов, вестники Апокалипсиса; их многочисленность и кровожадность, казалось, приближали грядущее светопреставление. Но, конечно, без наглядного подтверждения «звероядивой» жестокости этих северных «варваров», проливающих христианскую кровь у самых стен Царствующего града — столицы христианского мира, легенда не смогла бы получить дальнейшее развитие. Руссы, словно нарочно, демонстрировали свою приверженность самым кровавым языческим ритуалам, с особой изощренностью умерщвляя почему-то именно священников. Но, может быть, византийские хронисты хотели увидеть их такими? Ведь в войско Игоря входили в том числе и христиане—а значит, отношение руссов, включая самого князя Игоря, к христианству и христианам было по крайней мере терпимым. Наверное, по-своему прав был русский летописец, автор «Повести временных лет». Рассказывая почти в тех же выражениях о зверствах руссов во время предшествующего похода на Царьград князя Олега Вещего в 907 году («…и много убийства сотвори около града греком… овех посекаху, другиа же мучаху, иныя же растреляху, а другыя в море вметаху, и ина многа творяху русь греком…»), он в конце вполне резонно прибавил: «…елико же ратнии творять», то есть: «…как это обычно бывает в войнах»{64}.[52]

вернуться

47

Точная дата сражения приведена в Хронике Продолжателя Феофана (Продолжатель Феофана. С. 175). В древнерусском переводе «Хроники Георгия Амартола» — 18 июня; в новгородско-софийских летописях — 10 июня; в «Летописце еллинском и римском» — 10 июля (Летописец еллинский и римский. Т. 1.С. 502). О месте сражения и о том, какой из двух Фаросов на Босфоре имеется в виду, см.: Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 69, прим. 6, С. 114—115, прим. 5. Добавлю также, что арабский хронист Яхъя Антиохийский сообщает под 329 г. хиджры (октябрь 940 — сентябрь 941) о том, что «руссы сделали набег на Константинополь и дошли до ворот Акрубули на Хазарском море» (Розен В.Р. Император Василий Болгаробойца. Извлечения из летописи Яхъи Антиохийского. СПб., 1883. С. 059). Хазарское море — здесь, Черное (очевидно, включая Босфор и Пропонтиду), а Акрубуль — константинопольский акрополь, крепость недалеко от входа в залив Золотой Рог.

вернуться

48

Литаврин Г.Г. Малоизвестные свидетельства о походе князя Игоря против Константинополя в 941 г. // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летию В.Т. Пашуто. М., 1999. С. 134—140; он же. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 72—75. Исследователь ссылается на письмо императора Константина VII Багрянородного своему другу митрополиту Кизикскому Феодору с сетованиями на то, что «дикий вепрь и нашествие скифов (руссов. — А. К.)» разделили их и разделяют «доныне»: именно из-за нашествия руссов митрополит Феодор не смог прибыть в столицу из Кизика (расположенного на восточном берегу Мраморного моря, в 150 км к югу от Константинополя).

вернуться

49

Василий Новый — византийский святой, современник нашествия руссов, которое, согласно Житию, было предсказано им. Год его кончины определяется как 944-й или 952-й. Память 26 марта. (См.: Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока. Т. 3. М., 1997. С. 117.)

вернуться

50

По мнению Г.Г. Литаврина, известие Жития Василия Нового о военных действиях руссов в Никомидии находит подтверждение в письме опального митрополита Никеи Александра митрополиту Никомидии Игнатию (письмо датируется примерно 945 г.): Александр вспоминает о «нашей помощи… никомидийцам во имя человеколюбия во время нашествия» (Литаврин Г.Г. Малоизвестные свидетельства… С. 143—144; он же. Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 74—75).

вернуться

51

Позднейшие переписчики летописи, не поняв этого выражения, передавали его так: «…и суда все пожгоша».

вернуться

52

Автор Тверского летописца добавил эту фразу и в рассказ о зверствах руссов во время похода 941 г. (ПСРЛ. Т. 15. Стб. 48).