МИССИС ХИГГИНС. Помни, Генри: ты обещал. (Нажимает кнопку звонка на письменном столе.) Мистер Дулиттл, будьте добры, пройдите пока на балкон. Мне не хочется, чтобы Элиза узнала о перемене в вашей судьбе, прежде чем она помирится с этими двумя джентльменами. Вы не возражаете?

ДУЛИТТЛ. С удовольствием, мэм. Что угодно, лишь бы помочь Генри избавить меня от нее. (Выходит на балкон.)

На звонок является горничная. Пикеринг садится на место Дулиттла.

МИССИС ХИГГИНС. Попросите, пожалуйста, мисс Дулиттл сюда.

ГОРНИЧНАЯ. Слушаю, мэм. (Выходит.)

МИССИС ХИГГИНС. Смотри, Генри…

ХИГГИНС. По-моему, я себя веду идеально.

ПИКЕРИНГ. Он делает все, что может, миссис Хиггинс.

Пауза. Хиггинс откидывает голову назад, вытягивает ноги и принимается насвистывать.

МИССИС ХИГГИНС. Генри, милый, тебе совсем не идет эта поза.

ХИГГИНС (подобрав ноги и выпрямившись). А я и не забочусь о том, что мне идет.

МИССИС ХИГГИНС. Это не важно, милый. Мне просто нужно было, чтоб ты заговорил.

ХИГГИНС. Почему?

МИССИС ХИГГИНС. Потому что, когда ты говоришь, ты не можешь свистеть.

Хиггинс издает стон. Новая весьма томительная пауза.

ХИГГИНС (вскакивает, потеряв терпение). Да где же эта чертова девчонка? Что нам, целый день ее дожидаться?

Входит Элиза, сияющая, спокойная; в ее непринужденной манере нельзя заподозрить ни малейшей фальши. В руках у нее рабочая корзинка, и она явно чувствует себя здесь как дома. Пикеринг до того потрясен, что даже не встает ей навстречу.

ЭЛИЗА. Здравствуйте, профессор Хиггинс. Как ваше здоровье?

ХИГГИНС (задохнувшись). Как мое… (Он больше не может.)

ЭЛИЗА. Вероятно, хорошо? Ведь вы никогда не болеете. Полковник Пикеринг, очень рада вас видеть.

Он поспешно встает и пожимает ей руку.

Прохладно сегодня с утра, не правда ли? (Садится слева; Пикеринг садится рядом с ней.)

ХИГГИНС. Вы бросьте со мной ломать комедию. Я сам вас этому выучил, и на меня не действует. Вставайте, идем домой, и не будьте дурой.

Элиза вынимает из корзинки вышиванье и принимается за работу, не обращая ни малейшего внимания на его вспышку.

МИССИС ХИГГИНС. Прелестно, Генри! Право, прелестно! Какая женщина может устоять против такого приглашения?

ХИГГИНС. А вы ей не помогайте, мама. Пускай сама говорит. Сразу увидите, найдется ли у нее хоть одна мысль, которую не я вложил ей в голову, хоть одно слово, которое не я научил ее произносить. Я, я сам сделал это существо из пучка гнилой моркови с Ковентгарденского рынка, а теперь она осмеливается разыгрывать со мной знатную леди!

МИССИС ХИГГИНС (умиротворяюще). Да, да, мой милый, но, может быть, ты все-таки сядешь?

Хиггинс садится, с силой стукнув креслом.

ЭЛИЗА (Пикерингу, по-прежнему не замечая Хиггинса и проворно водя иглой). Теперь вы меня больше знать не захотите, полковник Пикеринг, – эксперимент закончен…

ПИКЕРИНГ. Не надо. Не говорите об этом только как об эксперименте. Мне неприятно это слышать.

ЭЛИЗА. Правда, я всего лишь пучок гнилой моркови…

ПИКЕРИНГ (порывисто). О нет!

ЭЛИЗА (невозмутимо продолжая) …но я вам стольким обязана, что мне было бы очень грустно, если б вы совсем меня забыли.

ПИКЕРИНГ. Я очень рад это слышать, мисс Дулиттл.

ЭЛИЗА. Не потому, что вы платили за мои наряды. Я знаю, что денег вам ни для кого не жаль. Но именно от вас я научилась хорошим манерам, а ведь это и отличает леди от уличной девчонки, не правда ли? Мне очень трудно было этому научиться, постоянно находясь в обществе профессора Хиггинса. Я ведь с детства привыкла себя держать в точности, как держит себя он: шуметь, кричать, ругаться за каждым словом. И я так и не узнала бы, что среди джентльменов и леди принято вести себя иначе, если б не вы.

ХИГГИНС. О!!!

ПИКЕРИНГ. Но это ведь у него просто как-то так выходит. Он ничего такого не думает.

ЭЛИЗА. Вот и я ничего такого не думала, когда была цветочницей. Это у меня просто так выходило. Но я это делала, вот что важно.

ПИКЕРИНГ. Вы правы. Но все-таки это он научил вас правильно говорить; я бы этого не мог сделать, знаете.

ЭЛИЗА (небрежно). Ну что ж – ведь это его профессия.

ХИГГИНС. А, дьявольщина!

ЭЛИЗА (продолжая). Это все равно, что научить человека танцевать модные танцы, не более того. А вы знаете, когда по-настоящему началось мое воспитание?

ПИКЕРИНГ. Когда?

ЭЛИЗА (оставив свое вышиванье). В ту минуту, когда вы назвали меня мисс Дулиттл… я тогда только пришла на Уимпол-стрит. Это впервые пробудило во мне уважение к себе. (Она снова берется за иглу.) И потом были еще сотни мелочей, которых вы даже не замечали, потому что для вас это было естественно. Ну вот то, что вы вставали, говоря со мной, что вы снимали передо мной шляпу, что вы никогда не проходили первым в дверь…

ПИКЕРИНГ. Но это же все пустяки.

ЭЛИЗА. Да, но эти пустяки показывали, что вы относитесь ко мне иначе, чем, скажем, к судомойке; хоть я уверена, что и с судомойкой вы вели бы себя точно так же, если б она случайно очутилась в гостиной. Вы никогда не снимали при мне ботинок в столовой.

ПИКЕРИНГ. Вы не должны обижаться на это. Хиггинс всюду снимает ботинки.

ЭЛИЗА. Я знаю. Я его не виню. Это у него просто так выходит, не правда ли? Но для меня так много значило, что вы этого никогда не делали. Видите ли, помимо тех вещей, которым всякий может научиться, – уменье хорошо одеваться, и правильно говорить, и все такое, – леди отличается от цветочницы не тем, как она себя держит, а тем, как с ней себя держат. Для профессора Хиггинса я всегда останусь цветочницей, потому что он себя со мной держит как с цветочницей; но я знаю, что для вас я могу стать леди, потому что вы всегда держите себя со мной как с леди.

МИССИС ХИГГИНС. Пожалуйста, Генри, не скрежещи зубами.

ПИКЕРИНГ. Право, я очень, очень рад это все слышать, мисс Дулиттл.

ЭЛИЗА. Теперь мне бы хотелось, чтоб вы меня называли Элизой, если вы не возражаете.

ПИКЕРИНГ. Благодарю вас. С удовольствием буду называть вас Элизой.

ЭЛИЗА. И еще мне хотелось бы, чтобы профессор Хиггинс называл меня мисс Дулиттл.

ХИГГИНС. Сдохнете – не дождетесь!

МИССИС ХИГГИНС. Генри! Генри!

ПИКЕРИНГ (со смехом). Отвечайте ему в таком же духе, Элиза. Не молчите. Ему это будет полезно.

ЭЛИЗА. Не могу. Раньше я могла так разговаривать, но теперь – нет. Вчера ночью, когда я бродила по улицам, какая-то девушка заговорила со мной; я хотела ей ответить по-старому, но у меня ничего не вышло. Помните, вы как-то говорили мне, что ребенок, попавший в чужую страну, в несколько недель привыкает к чужому языку, а свой родной забывает? Вот я – такой ребенок в вашей стране. Я забыла свой родной язык и могу теперь говорить только на вашем. С Тоттенхэм-Корт-род покончено навсегда. Именно теперь, когда я покинула Уимпол-стрит.

ПИКЕРИНГ (в сильной тревоге). Но ведь вы же вернетесь на Уимпол-стрит? Вы простите Хиггинса?

ХИГГИНС (поднимаясь). Простите?! Она меня будет прощать, а! Пускай уходит. Пускай попробует прожить одна. Без меня она через три недели скатится обратно в уличную канаву.

В среднем окне появляется Дулиттл. Бросив на Хиггинса укоризненный и полный достоинства взгляд, он бесшумно подходит к дочери, которая стоит спиной к окнам и поэтому не видит его.