Несколько уточнений. Гнезда народного еретизма обнаруживались и ранее, но локально. И далее он слился с борьбой за инвеституру, чаще на стороне папства (так патарены в Ломбардии, братство в Шварцвальде), с первым крестовым походом. С XII в. еретизм становится постоянным элементом европейского бытия. Новизны эти ереси не несли, все они восходят к направлениям раннего христианства — дуалистическим, гностическим, мистико-пантеистическим и др., являя, как правило, сплав этих течений, различаемый лишь по доминирующему признаку (и то нетвердо, ибо идейные платформы часто известны лишь из обвинительных заключений и допросов, порой подводивших разные направления под одну шапку), эклектизмом они подобны церковной доктрине. Общей для ересей была идея возврата к начальному христианству: по мере империализации церкви оно вновь становится знаменем сопротивления порабощению, социальному и духовному. В качестве религиозной оболочки социальных движений и рассматривает средневековые ереси Ф. Энгельс (в работе «Крестьянская война в Германии»). Внешне поводов оспаривать «истинность» Римской церкви именно с XII в. не было. Как и прежде, духовенство сохраняло имущественные права (монашество их лишалось), а церковная десятина взималась; духовное поприще могло быть видом карьеры, церковные должности давно превратились в бенефиции, покупались, раздавались в награду (хотя клир, кроме низшего, был выборным); вместо босых апостолов «церковь Христову» представляли все более надменные и пышные прелаты, чудотворцев среди них не было. И т. д. Что налог за поставление духовных сановников (аннаты) после инвеститурного компромисса взимает папская Курия, а не короли, народу было равно. Важнее, что связываемое с завоеванием (в 1099 г.) под эгидой церкви Иерусалима, а отчасти с дальнейшей крестовопоходной эпопеей социальное чудо — «царство мира» не наступало. Главным обвинением ей — теперь не в порядке борьбы за примат, а в низовом еретизме — становится ее «мирская» власть (а потому — принятие «Константинова дара»), т. е. сама основа теократизма. И алчность. Церковнодержавие строилось фанатиками, но не без политики: вступив для строительства своей Империи в игру с феодальными властителями, Римская иерархия и объективно и в глазах масс все более становилась международным органом правящих феодальных верхов. Ее собственная шахматная партия — учреждение «царства божьего» сверху материальным и духовным бременем ложилась на народы Европы. Нагнетание ее мистических привилегий — в XII–XIII вв. добавятся монополия духовного чина на причастие «под обоими видами», хлебом и вином (в латинской церкви миряне причащаются одним хлебом), Иннокентий III объявит папу наместником Христа и т. п. — отсекало церковную иерархию от остальных верующих, превращая их из членов церкви в ее стадо, и требовало от них слепой веры. Средневековое человечество жило в категориях фантастических, но ви́дением обладало ясным. Часть его происходивший под видом реформы церкви тоталитарный идеологический переворот фанатизировал, но в развитии своем все резче разоблачал несоответствие практики притязаниям: Римская церковь представала как мощная держава, возглавлялась «наместником божьим», а «божьего порядка» не наводила, поддерживала несправедливость «сильных», «богатство неправедное».

Известно, что обострение противоречий феодального мира было связано с процессом вытеснения натурально-хозяйственных отношений товарно-денежными, признаком и стимулятором которого было возраставшее с XI в. значение городов. Торговля, деньги, ростовщичество в Европе были и ранее, но верхушечно. Отныне торговля и деньги будут посредниками между ремеслом и сельским хозяйством, между ремеслами и т. д., т. е. затронут основы экономической жизни. С XII в. деньги становятся условием власти, военной силы и пр., в прямой пропорции к притязаниям, а власть — еще и средством выжимать деньги. Притязания и у властителей и у церкви были мировые, источники денег в феодальном мире ограничены. В погоне за ними и властители и церковь торговали, чем могли: должностями, привилегиями, королевствами и коронами (немецкие князья в период 1254–73 гг. продавали императорство разным королям и принцам), церковь — реликвиями, с XIV в. индульгенциями; правители изобретают все новые налоги, конфликтуют с церковью за налогообложение духовенства. Сама идеологическая борьба становится доходным делом: инквизиция пополняет и ту и другую казну, осуждая денежных людей (самой крупной такой акцией была расправа, в 1307–14 гг. проведенная французским королем Филиппом IV над монашески-рыцарским орденом Тамплиеров), с неосужденных берет оплату судебного разбирательства. Спекуляции на идеологемах — ради имущества, карьеры, из зависти, мести и пр. — проникают все слои. Аппарат власти, светской и духовной, от сановников до писцов, взимает поборы в свою пользу; в борьбе с аппетитами последних папская Курия в XIV в. вводит (а в XV в. много раз издает) таксы платы за изготовление грамот. Но меры всех властей против взяточничества при собственной их денежной беспринципности были тщетны. В городах, где деньги были основой существования, а богатство — условием влияния как граждан, так самих городов, — не лучше. Спекуляция на потребности в деньгах — высокопроцентное ростовщичество вызвало в 1179 г. папскую буллу, запрещавшую его под страхом лишения причастия и христианского погребения (тогда синонимом ростовщика стало иудей). И это положение не отменяется, хотя развитием денежного оборота модифицируется: в XIII в. зарождается банковское дело — сперва как побочные операции купеческих домов. Втягиваются в него и различные корпорации, в том числе духовные, у которых деньги, им по образу жизни мало нужные, скапливались благодаря пожертвованиям: международными банкирами были Тамплиеры, в XV в. некоторые монастыри выполняли роль ссудных касс, практикуя (при условии выплаты процентов) ссуды бессрочные. Частный люд помельче всяко обходит запрет: краткосрочные ссуды приравниваются к покупке денег (такой оборот есть в одном из гутенберговских актов); самый обычный способ — сделка, в которой ростовщик выступает как участник предприятия (что в жизни Гутенберга тоже было). Но и торговая прибыль, поскольку она, за вычетом затрат труда, доставки, риска, является спекуляцией на разнице цены и стоимости, с позиций того времени праведной не была: чем богаче становились лавки, дома, одежды бюргеров, тем «греховнее». Вторжение денег меняло и собственно феодальные отношения. Нужда в них толкала феодалов заменять барщинные повинности крестьян оброком, все чаще денежным (что вело к обезличению, отчуждению их зависимости), продавать крестьянам свободу за выкуп. И она же по мере втягивания феодалов в торговлю сельскими продуктами вела к утяжелению повинностей, возобновлению барщины и пр. Деньги ускоряли для феодалов эмансипацию от той связи со своим крестьянством, какая была в раннем Средневековье: крестьянин все более становится для них просто источником дохода, у знати появляется презрение к крестьянству, возмущавшее в последнем сознание святости крестьянского состояния. В XIV в. воскресают рабовладельческие идеи. Деньги как абстрактное мерило цены труда обнажали для крестьян неправомерность его присвоения, города в своем развитии — несправедливость закрепощения: горожанин повинностей не нес, мог отказаться от гражданства в одном городе и приобрести в другом; крепостного, кроме выкупа, от повинностей освобождало лишь вступление в монашество, бегство в город, временно — крестовый поход или паломничество к каким-либо «святым местам». Деньги и в крестьянский мир вносили расслоение. Деньги рушили равновесие и внутри феодальной иерархии, начиная с низшего ее звена — рыцарства, в коем был значительный слой с карликовыми уделами, по уровню жизни мало отличный от среднего крестьянина. Этому слою вассальные повинности были бременем и рыцарское снаряжение не по средствам. Для этих рыцарей воинская служба все чаще заменяется денежным налогом, который идет на оплату наемников. И им же, если не разбойничать во главе своих крестьян или не в монастырь, иного пути, чем наемничество, почти не было. Так и для феодального класса нарастает отчуждение вассально-сюзеренных отношений в денежные, он перестраивается применительно к бедности и богатству. Процесс товаризации — медленный, асинхронный, но всеобщий и — как явление базисное — неодолимый. Накладываясь на христианскую утопическую схему, он в глазах масс означал растление «христианского человечества», приближение Антихриста и второго пришествия Христа. А поскольку «обмирщенное» духовенство своей обязанности — готовить к нему «народ божий» — не выполняло, это становится делом самого народа, он строит церковь свою, в чем и была суть еретического движения более чем 4 столетий высокого и увядающего Средневековья.