В 1946 году я выступил с лекцией во Франкфуртском университете, окруженном обломками зданий; сам он наполовину уцелел, вокруг ютились люди, которые недоедали. Там я встретил Ханса Мейера, он тогда еще не перешел на Восток (я вновь увидел его через несколько лет, когда он возвратился на Запад). Что более всего поразило меня, так это полные ненависти взгляды, обращенные ко мне, когда на вокзале, используя привилегию оккупанта, я покупал билет на поезд, пройдя без очереди, в которой стояли немцы. Несколько лет спустя, попав в Тунис, я столь же непроизвольно проникся чувством презрения к колониальному режиму, хотя местный его вариант не относился к разряду наихудших.

Исходя из этого анализа, простого, но основательного, я систематически выступал в поддержку мер, инициативу проведения которых взяли на себя американцы и англичане, — создания бизонии, затем тризонии ¹⁷⁸, прекращения разрушений, создания Федеративной Республики Германии, перевооружения Боннской республики, установления равенства прав. Развитие шло так, как я предвидел и как желал (причем французское Сопротивление не причинило много вреда). Тем не менее есть законные основания спросить самого себя: был ли смысл помогать этому развитию, могли ли события повернуться иначе?

Следует вспомнить концепции, которых генерал де Голль придерживался в 1945–1947 годах: французский представитель в Берлине накладывал вето на все меры по созданию единой администрации для четырех зон; в 1947 году делались публичные заявления, осуждавшие решение трех держав о создании тризонии, а затем и Федеративной Республики Германии. И тогда еще Генерал отвергал саму идею Рейха, желая образования федерации, которую составляли бы германские земли. Он цеплялся за теорию Бенвиля и Морраса, в послевоенной ситуации представлявшуюся мне анахроничной, если не сказать больше. Генерал рассуждал, во всяком случае по видимости, как если бы Германия оставалась потенциальным нарушителем спокойствия, тогда как эту роль совершенно очевидно перенял на неопределенное время Советский Союз.

Выражение взглядов Генерала на Германию я нахожу в его выступлении на пресс-конференции 12 ноября 1947 года, проведенной в связи с речью генерала Маршалла, государственного секретаря Соединенных Штатов. Привожу важнейшие положения этого выступления: «Сегодня главной заботой для тех, кто желает строить мир в условиях, позволяющих жить и, быть может, избежать войны, является именно экономическое восстановление Европы. С этой точки зрения, в представлении Франции, то, что составляло некогда Германию, не может не войти в экономическое сотрудничество, которое предстоит построить. Совершенно очевидно, что Франция никогда не помышляла исключить немцев, руководствуясь духом мщения по отношению к ним, из европейской экономики. По это не препятствует тому, чтобы Франция после того, что неоднократно случалось с ней и что едва не привело ее к гибели, обязалась по отношению к самой себе и к другим не допустить нового превращения Германии в угрозу. Немцы должны возродиться как люди, привлеченные к общему усилию человечества во имя своего восстановления и особенно — к общему усилию Европы, но никогда они не должны вновь обрести средства, возрождающие опасность. Для того чтобы Германия не превратилась вновь в опасность, Франция предлагает практическое средство, испытанное Историей и отвечающее природе вещей: Германия не должна снова стать Рейхом, то есть унитарной державой, сосредоточенной вокруг силы и неизбежно приводящей к экспансии всеми способами. Мы не хотим Рейха».

Генерал рассматривал две возможности: соглашение союзников о восстановлении единой Германии и отсутствие такого соглашения. Но в обоих случаях отказ от Рейха оставался все тем же высшим императивом: «Если Германия должна остаться разделенной на две части, то именно в такой форме должна быть организована и Западная Германия». В чем состоит эта форма? «Будущее Германии, как мы его видим, не в Рейхе, но в Германии, восстановленной на основе немецких государств. Кроме того, мы не видим ничего неудобного в федерации этих государств, каждое из которых будет в ней пользоваться правами, некогда раздавленными Рейхом. Эта федерация, включающая „межсоюзнический контроль для избежания глупостей“, специальный контроль в Руре, а также условия поставок, в особенности угля, прекрасно может быть будущим Германии. С государствами этой федерации Франция без каких-либо сложностей заключила бы экономические соглашения: такова природа вещей». Будут ли экономические соглашения заключаться с государствами — членами федерации или же с ней самой? Во всяком случае, Генерал призывал Францию «не оставлять залоги, которые она удерживает в своих руках», иными словами, не соглашаться на слияние трех оккупационных зон, пока сохраняется риск возрождения Рейха.

Концепция Генерала явно походит на концепцию Жака Бенвиля и «Аксьон франсез», но сама формула «никогда впредь Рейха» остается двусмысленной: если немецкие государства договорятся создать федерацию, то чем она будет отличаться от Рейха, который, несмотря на историческое звучание обозначающего его слова, в 1946 или в 1947 году предполагал всего лишь формирование единого немецкого государства?

Генерал очень серьезно относился к отказу от Рейха; так же думал Андре Мальро, говоривший мне время от времени: «они — деятели Четвертой республики — скоро все упустят». Генерал твердо стоял на своем, как свидетельствует заявление, сделанное им 9 июня 1948 года в ответ на решения Лондонской конференции относительно будущего западных оккупационных зон, иначе говоря, формирования тризонии, которая в следующем году стала Федеративной Республикой Германии.

Генерал не без основания предвидел, что и русские построят немецкое государство по своему образцу. Но соперничество между двумя немецкими государствами, как ему представлялось, будет содержать в себе смертельную угрозу для мира и для Франции:[129] «Один вопрос явится главным для Германии и для Европы: „Какой из двух Рейхов обеспечит единство“, поскольку сделано заключение и объявлено, что „единство есть будущее Германии?“ Можно представить, какое соперничество в национализме развернется на этой основе в пространстве между Берлином и Франкфуртом, какая международная атмосфера вскоре образуется в результате этого. Если толчки, опасность возникновения которых между немцами и между державами существует в силу соперничества двух Рейхов, и не приведут в скором времени к войне, то можно, по крайней мере, догадаться, какой из двух германских лагерей окажется достаточно жестким и твердым внутри, обладающим довольно мощной поддержкой извне, чтобы в конечном счете выйти победителем из игры. Можно даже вообразить, что когда-нибудь германское единство еще раз осуществится вокруг Пруссии, но теперь Пруссии тоталитарной, связанной душой и телом с Советской Россией, а также с „народными демократиями“ Центральной Европы и Балкан, и что это единство покажется — от усталости, в силу островного положения или иллюзий англосаксов — решением, обеспечивающим „успокоение“».

В случае интеграции Рура в Германию, отсутствия гарантий по репарациям, туманных формулировок относительно продолжительности военной оккупации «Франция оказалась бы под постоянной угрозой». И несколько далее Генерал заявляет: «Мы находимся на краю пропасти». После обвинительной речи следует изложение целей: «Никогда впредь Рейха! Ибо Рейх автоматически образует движущую силу и орудие для инстинктов немцев к доминированию, тем более что могло бы возникнуть искушение соединить эти инстинкты с другими». И вновь, с еще большей силой, Генерал настаивал на идее создания немецких государств, «каждое из которых обладало бы своими учреждениями, своим характером, своим суверенитетом, могло бы устанавливать федеративные отношения с себе подобными и входить в европейское образование, где они нашли бы рамки и средства их развития…». Суверенность немецких государств и понятие федерации, как кажется, противоречат друг другу, если придерживаться обычного смысла этих слов. В заключение Генерал рекомендовал отвергнуть Лондонские соглашения и возобновить переговоры.