Что меня более всего поразило в этом дружеском по тону разговоре, так это полное отсутствие у Жискара д’Эстена про- или антиеврейских, про- или антиизраильских чувств. По всей видимости, он был далек от страстей, которые раздирали Францию во времена дела Дрейфуса, в военные и послевоенные годы; ему лишь недавно стали известны истоки Государства Израиль. Ему недоставало, можно так сказать, одного чувства: чувства, которое позволило бы ему с симпатией относиться к чувствительности французских евреев, даже если он не одобрял действий Израиля. В последние годы его семилетнего мандата генеральным секретарем президентской канцелярии был еврей, отец которого погиб в нацистских лагерях. Если бы Жискар д’Эстен посоветовался с ним накануне своего визита на Ближний Восток или сразу же после покушения на улице Коперника ²⁸¹, то не совершил бы жестов, оттолкнувших от него часть еврейской общины. В конце этой беседы он коснулся ядерной стратегии; я еще не овладел полностью этим вопросом, сказал мне Жискар д’Эстен у двери своего кабинета, нам еще следует об этом подискутировать. Дискуссия так и не состоялась. Меня не раз приглашали на официальные обеды и ужины, в честь канцлера Шмидта или президента Сенгора. Приема я у него просил только в связи с «Фигаро», сам он ни разу меня не приглашал. Зато иногда звонил мне по телефону.

Что до остального, то сразу же после выборов я совершенно свободно прокомментировал решения президента. До какой степени его победа была недолгой, неопределенной вплоть до самого последнего момента! «То, что министр финансов у Жоржа Помпиду, занимавший свой пост с 1969 года, смог в итоге победить в фазе ускоренной инфляции, не предложив ничего другого кроме коллекции обещаний и продления собственного управления через посредничество своих сотрудников, — вот что мне кажется само по себе поразительным, восхитительным. Талант кандидата, мудрость французского народа или тайные слабости противника? Пусть каждый сделает выбор из этих толкований». Через несколько строк следовало предостережение в адрес президента — не рисковать, извлекая уроки из своего избрания. «Со своей стороны, Жискару д’Эстену следовало бы задать себе вопрос, достаточно ли будет для объединения всех французов и правления ими языка и манер, позволивших ему прийти в Елисейский дворец, соединения блестящего ума и бессодержательных общих рассуждений» (22 мая 1974 года). Советы проглядывали между строк. Приход в Елисейский дворец человека, к которому преобладающая часть партии большинства питала особую неприязнь, должен был изменить практику деятельности институтов. «Не стоит более вопрос об отправлении власти одним лицом, пришел конец временам, когда советники Жоржа Помпиду заставляли дрожать министров, похваляясь тем, что „прогнали“ премьер-министра» (22 мая 1974 года). Я высказался за создание прочной правительственной команды, содержание деятельности которой и даже само ее существование не будут зависеть от президентского выбора. «Чем меньше будет в этой команде сильных личностей, тем больше президент, во всякий момент находящийся в первой линии, будет подвергать себя ударам (а Богу известно, что ему их придется испытать немало). В этом смысле внезапный приход к власти команды, привязанной к президенту сильнее, чем к парламентскому большинству, означал бы возврат к псевдопрезиденциализму». Как известно, события показали, что выбор Жака Ширака (на пост премьера) оказался ошибочным; в тот момент я посчитал правительственную команду «слабой». «В ней едва ли найдется министр, собственный авторитет которого дополнял бы авторитет президента Республики». Чего я опасался после почти чудесной победы, так это раскола внутри большинства. «Глядя из столицы, мы видим, что партия Жискара связана с орлеанистской традицией, а голлистская партия — с бонапартистской традицией; одна из них — более либеральная, другая — более социальная». В течение семилетнего президентского срока я избегал, как мог, выступать на стороне какой-либо из этих двух фракций большинства. «Пока избирательная система останется такой, какой она является, — а ничто не предвещает, что она должна измениться, — ЮДР должна будет участвовать (во власти), не царствуя, а президент Республики — царствовать, не провоцируя эту партию» (19 июня 1974 года). В связи с борьбой за мэрию Парижа я дал почувствовать, что выбрал Ширака, а не Жискара; но об этом позже.

Настороженность, которую я сразу же проявил, касалась именно иностранной политики президента. Начиная с конца 1974 года, в статье под заголовком «Международная инвеститура г-на Жискара д’Эстена» («L’investiture internationale de М. Giscard d’Estaing»), я выразил некоторое беспокойство: «Теоретически по отношению к г-ну Брежневу у Вас есть долг признательности: разве он не поручил своему послу нанести Вам визит между двумя турами голосования? Но Вы, к несчастью, показали при различных обстоятельствах, что король Франции не забывает претензий герцога Орлеанского; я не сомневаюсь, что зато Вы не забываете с легкостью ту помощь, которую, быть может, оказал Вам Ваш знаменитый посетитель. У первого магистрата Республики нет другого интереса, кроме интереса Республики». Я еще раз подчеркнул советские усилия в области вооружения — усилия, которые президент Соединенных Штатов признал лишь спустя несколько лет, особенно после вторжения в Афганистан. «Никогда Советский Союз не предпринимал такие большие усилия в области вооружения, ядерного и конвенционального, как в годы разрядки» (6 декабря 1974 года). Наконец, в связи с возможным подписанием Хельсинкских соглашений, я вновь обратился прямо к президенту: «Вам, господин президент, судить о том, может ли Запад гордиться тем, что он получил существенные уступки и обещания на будущее, или же он рискует обесчестить себя, делая вид, что добился того, что честь обязывала его требовать» (26 декабря 1974 года).

Гораздо более резкой по тону была моя статья «Добровольная финляндизация» («Finlandisation volontaire»), опубликованная шесть месяцев спустя (6 июня 1975 года). Я отметил две фразы, произнесенные президентом на пресс-конференции: «Ни одну проблему европейской обороны нельзя плодотворно рассмотреть при нынешних обстоятельствах»; он посчитал «объяснимыми опасения, которые вызывают у Советского Союза планы по организации европейской обороны». Я был согласен с первой мыслью: пока наши партнеры остаются в объединенном командовании НАТО, а Франция в этом командовании не участвует, обсуждение вопросов собственно европейской обороны сразу же наталкивается на непреодолимые препятствия. Зато опасение советской реакции на планы европейской обороны мне представлялось необоснованным и неприемлемым. «Каким образом президент республики, учитывая нынешнее соотношение сил, может серьезно заявлять, что Советский Союз усматривает, по меньшей мере в будущем, риск какой-то угрозы или какое-то европейское военное давление на него самого в планах по организации европейской обороны? <…> Пишу об этом с сожалением — ни генерал де Голль, ни Жорж Помпиду не признались бы, что боятся советских руководителей: эти последние уважают только тех, кто перед ними не отступает. Предоставляя Москве право контроля за организацией европейской обороны, президент делает первый шаг по пути, который несправедливо называют „финляндизацией“. Национальная независимость, если не сдерживание, должна утверждаться по всем направлениям».

Статья «Джунгли без чудовищ» («Une jungle sans monstres») (10 января 1975 года), в которой я стремился избежать полемики, быть может, лучше всего выражала чувства, которые внушали мне личность и поведение Жискара д’Эстена, впервые попавшего в джунгли международной дипломатии. Он сделал словесные уступки Брежневу, на которые отказались пойти его предшественники. Он уже заявлял о своем согласии в самом ближайшем будущем завершить Хельсинкскую конференцию, включая собрание на высшем уровне, — Жорж Помпиду такого обещания никогда не давал. Он пошел также на некоторые уступки Гарольду Вильсону, чтобы способствовать его успеху на референдуме, намеченном в Великобритании. Его переговоры с американским президентом на Мартинике прошли в смягчившейся обстановке, без столкновений. «Куда ушли времена олимпийских пресс-конференций, на которых человек, отягченный возрастом и историей, рисовал в присутствии тысячи завороженных журналистов картину опустошенного или грозового мира — мира, где Франция, не входившая в блоки, оставляла себе скромное, но горделивое место одиночки: у нее не было тех инструментов силы, которыми обзавелись великие державы, но она отказывалась подчиняться кому бы то ни было, чтобы следовать только тем советам, что подает мудрость». Именно в этой статье я употребил выражение, которое Ф. Миттеран привел в одной из своих книг и которое подхватили почти везде, в более или менее искаженном виде: «Г-н Жискар д’Эстен <…>, в отличие от генерала де Голля, впитавшего в себя историческую культуру периода до 1914 года, как кажется, не осознает трагичности, свойственной межгосударственным отношениям. Когда г-н Андре Фонтен привел ему изречение полковника Хауса, советника г-на Вильсона: „дипломатия — это развлечение для утомленных монархов“, то он испытал явное удовольствие от такой, если можно сказать, дедраматизации дипломатии. <…> В. Жискар д’Эстен подходит к иностранным делам не как Макиавелли, а как экономист, даже как намеренно наивный человек. При Пятой республике он почти постоянно был министром финансов, а теперь рискнул совершить первые шаги в джунглях государств, не теряя своей обычной легкости, и не повстречал там безжалостных чудовищ. Пожелаем ему и себе самим, чтобы он никогда не имел там дурных встреч».