— А дальше что? — неуверенно спросила Каджри.

Она ничего не поняла.

— Если ты хоть немного любишь меня, Каджри, то пойдешь со мной к Пьяри. Она больна, но меня она спасла от болезни. Она вовсе не плохая. Пойми это. У тебя ноги не отсохнут, или ты боишься, что с ног осыплется краска? Я прикажу Пьяри втереть новую[32]. Ну, пойдешь?

Каджри ответила не сразу. Сначала она спросила:

— Она согласится на это? Неужели она так покорна?

— Согласится. А заупрямится — я завтра же брошу ее!

— Тогда пойду, — решительно кивнула головой Каджри. — Если она подчиняется тебе с первого слова, то я сделаю, как ты велишь, даже с полслова. Приказывай! Но не обращайся со мной, как с женщиной из большого дома, я не стану кривить душой. Я свободна и отдаю свое сердце, кому хочу. Я — натни. Настоящая натни! Дочь и внучка натни!

Я заключил ее в свои объятия. Никогда не казалась она мне такой прекрасной.

— Слушай, Каджри, есть еще одно дело.

— Какое?

— У Пьяри дорогие наряды, она моется с мылом. Втирает жасминное масло. Носит золотые украшения. Аты что наденешь? Может, тебе станет неловко в ее присутствии?

— Мне? Никогда! Что она могла заработать, то и я смогу! Просто ее покупатель пришел раньше. Вот если бы все, что на ней, купил ты, забыв обо мне, тогда я на твоих глазах вонзила бы кинжал ей в грудь и напилась ее крови!

— Ведьма! — закричал я, испугавшись.

Но мы оба расхохотались. Каджри спросила, видел ли я живую ведьму. Однажды она слышала, как смеялась женщина, сидя верхом на джаракхе[33]. Каджри сразу поняла, что это джаракх. Но в их доме остановился святой отшельник-аскет, и поэтому все обошлось.

Она еще долго рассказывала про всякие чудеса, пока сон не сморил ее.

Каджри крепко спала, а я лежал рядом с ней и думал, думал.

11

Сукхрам продолжал свой рассказ:

— …Утром меня разбудила Каджри. Солнце уже начинало припекать.

Я сходил на озеро, искупался, а потом, обвязавшись полотенцем, вернулся к шатру. Я повесил сушить дхоти, а сам уселся на траву и закурил.

Ко мне подошла старая Рамо. У нее уже давно болел внук.

— Ну, как твой больной? — спросил я старуху.

— Ему не выжить, у него ветряная оспа и малярия. Всю ночь я жгла огонь, но он все равно бредит.

— Лекарю его показывала?

— Водила. Он дал лекарство, не помогло. Вчера был саяна-колдун, читал заклинания, оставил амулет. Я надела его на мальчика.

— Я же говорила ей, — из соседнего шатра показалась Рупо, — натри ребенка пеплом из костра того святого, что сидит под деревом кхирни. Она не слушает.

— Я ходила туда.

— Ну и что?

— Святой не допустил к себе, стал бросать в меня камнями.

— Неправда, он дал тебе целую горсть пепла, — продолжала Рупо, и ее лицо с глубоко запавшими глазами слегка оживилось. — Он постиг все тайны и просто испытывал тебя, а ты не выдержала испытания. Я ж тебе говорила, возьми только одну щепотку — и болезнь как рукой снимет.

— Эй, Сукхрам! — позвал меня старый Панчу, закуривая хукку. — Ты ведь тоже умеешь лечить.

— Я не умею лечить от всех болезней. Я знаю, как лечить волдыри и нарывы, ссадины и раны, немного — дурные болезни. Но разве от всего можно вылечить? Судьба — все мы от нее зависим.

— Уж больно мальчишка хорош, — вздохнул старый Панчу. Он сделал несколько глубоких затяжек, закашлялся и, отдышавшись, спросил: — Мать-то мальчонки где?

— Она, бедняга, три дня и три ночи не спала, — сокрушенно закачала головой Рупо, — а вчера не выдержала и сказала: пусть помрет несчастный, нет больше ее сил. Другого, мол, рожу. Что ж, ей самой умирать из-за него?

— Это она сгоряча такого наговорила, — в голосе Панчу слышалось недоверие. — Вчера я сам видел, как она зажгла светильник на могиле святого. Где она сейчас?

— Спит с каким-нибудь мужиком, — сердито проворчала Рамо. — Потаскуха, даже теперь угомониться не может. Вон она тащится.

Мать мальчика, невестка Рамо, шла к нам неверной, усталой походкой. Четыре бессонные ночи сломили ее. Казалось, она вот-вот заснет на ходу. Подойдя к нам, она протянула Рамо монету в восемь ан и горестно вздохнула:

— Вот только и смогла заработать. Где его отец?

— Кто ж его знает, где-нибудь в карты играет.

— Найдется что-нибудь поесть?

— Сама голодная хожу, — проворчала старуха. — А тебя что ж не покормили? Где ночь-то болталась?

— Молилась на могиле святого, потом вот пошла, медяк заработала — и снова на могилу.

— Так и ляжешь голодной? — всплеснула руками старуха. — В горшке осталось немного гороху. Поешь. У меня нет зубов, мне его не разжевать. На сына-то пойди взгляни.

— Да ну его! Уж лучше бы умер, — в отчаянии ответила та и заплакала, медленно опустилась на землю и тут же уснула.

Я постоял немного, потом вернулся в шатер.

Каджри уже выкупалась. Она сидела чистая, с подведенными сажей глазами и считала деньги. Она украсила волосы красивым деревянным гребнем.

— Двадцать ан, — показала она мне. — Что с ними делать?

— Дай мне.

— Тебе? Нет, не дам. Лучше на дело потрачу.

— Как это?

— Куплю себе кофту.

— Кофту?

— Да, нарядную, красивую.

— Зачем тебе?

— А разве я не пойду с тобой?

— К Пьяри?

Она улыбнулась и кивнула головой.

— Не понимаю, зачем еще наряжаться.

— Ты же сам сказал ночью. — Она гордо улыбнулась. — Вот будет здорово! Пусть твою Пьяри полицейский наряжал, а когда я приду в новой кофте, она подумает, что это твой подарок. Ну и разозлится же она! Можно, я скажу почтенной госпоже, что я, мол, не велела тебе покупать, это ты сам?

Я смотрел на нее во все глаза.

— Ты что же, идешь с ней ссориться?

— Нет, просто встретиться.

— И поссориться?

— Ладно, зачем тебе деньги?

— Теперь уж не надо, — бросил я.

— Почему?

— У тебя всего двадцать ан, а ты хочешь купить кофту. Тебе самой не хватит.

— Если повезет, будет еще пять рупий. Твоя Пьяри не может подождать дня три?

— Она ждет нас сегодня. Что ж, скажу ей, что Каджри хочет сперва принарядиться.

— У тебя что, язык отсохнет, если соврешь разочек ради меня?

— А что ж сказать — что ты заболела?

— Это она заболела. А мне с чего хворать? Меня господь пока миловал!

— Да что же я тогда скажу?

— Ты скажи… Скажи так: «Пьяри, Каджри шла к тебе, чтобы ты втерла краску в ее ноги, но по дороге раздумала… Дня через три-четыре снова попытаюсь уговорить…»

— Каджри!

— Ну, ну, я пошутила, — согласилась Каджри. — Ну, скажи, что я занозила ногу. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Какой вопрос?

— Зачем тебе деньги?

— Отстань же наконец!

— Заклинаю тебя! Возьми все, только не отмахивайся так от меня.

— Я принесу тебе новую кофту, Каджри. А сейчас дай мне рупию.

— На. — И она положила мне на ладонь шестнадцать ан.

Я с нежностью посмотрел на нее. Каджри зарделась.

— У Рамо тяжело болен внук, — сказал я. — Матери и бабке нечего есть. Они купят еду и принесут ребенку лекарство.

К моему удивлению, Каджри вдруг припала к моим ногам.

— Какого мужчину я получила! Сама судьба послала мне его. Пьяри ушла от тебя, но не смогла тебя забыть. Теперь я знаю, почему. Ты настоящий, у тебя доброе, мягкое сердце, Сукхрам. Люди из-за пайсы готовы перегрызть друг другу глотку, но ты не похож на них. Ты удивительный человек, Сукхрам!

Я поднял Каджри и ласково погладил ее по голове.

— Каджри! Наш мир жесток! Я давно уже понял, что самые тяжелые страдания выпадают на долю бедняков. Я ведь знаю, почему тебе пришлось торговать собой.

— Иначе не прожить! Я привыкла к этому с детства. Но теперь мне хочется, чтобы кто-нибудь полюбил меня и назвал своей.

— Оставайся дома, Каджри. Я схожу в деревню на ярмарку и сегодня же принесу тебе все. Одна-две партии в карты, и я выиграю тебе ткань с каймой, шитой золотом. Зачем тебе страдать, если у тебя есть муж? Я приду и сам разодену тебя, а потом пойдем к Пьяри.