— Нет, Каджри, она любит меня!

— Да, да, конечно, кто в этом сомневается. Она втирает масло себе в ноги, а ты волосы моешь водой. Она нежится на мягких подушках, а ты… — она засмеялась, — спишь рядом с Бхурой. Оба вы спите с собаками. Ты хоть с преданной, а она — с этим паршивым псом, с полицейским. — Каджри нежно перебирала мои спутанные волосы. — Ты часто ее вспоминаешь?

— Да.

— Тогда ты, наверно, не сможешь ее забыть?

— Пожалуй, не смогу.

Каджри тяжело вздохнула.

— Давно она ушла?

— Уже три месяца.

— И с тех пор ты живешь бобылем?

— Да.

— А видишься с ней?

— Каждый день.

— Теперь все ясно: она околдовала тебя. — Каджри тряхнула головой. — Ядовитая змея, вот она кто! Ишь, как скрутила тебя, негодная тварь!

— Перестань ругать ее, Каджри, — сказал я, доставая сигарету.

— Больше не буду. Закури. — Она протянула мне пачку. — Бери все.

— Ты же купила их для себя. Ну, как знаешь, — и я закурил сигарету.

Каджри задумчиво смотрела, как осыпался пепел, а потом нерешительно сказала:

— Так же, наверное, сгорает и твое сердце после ее ухода.

— Это еще почему?

— Да потому, что она такая бессердечная. Теперь ты, наверное, думаешь, что все женщины в мире такие.

— Нет, я так не думаю.

— Правда, не думаешь?

— Правда. Вот ты ругаешь Пьяри. А она не может без меня жить, потому и зовет каждый день.

— Посмотрит — и до свидания?

— Да.

— Только посмотрит?

— Ты что, не веришь?

— Хочу, да как-то не верится. Ты что, бревно? Или у тебя рыбья кровь? Ты же мужчина!

Я ничего не ответил.

— Мой муж — старик. Черный, грязный старик, у него и сил-то не осталось. Самое время распрощаться с ним. А ты силен и красив, у тебя белая кожа. Однажды я видела такого молодца у тхакуров. Увидела и обомлела. Все бы ему отдала. А тебя может бросить только женщина с каменным сердцем. Ты говорил с ней об этом?

— Нет. Она сказала, что умрет, если я сойдусь с другой женщиной.

— Ну и дурак же ты!

— Почему?

— Потому что слушаешь эту потаскуху. На твоем месте я бы ей все зубы повыбивала.

— Что ты говоришь, Каджри? — испугался я.

— А разве я не права? — настаивала она.

— У мужчины должна быть выдержка, — терпеливо объяснял я. — Женщины слабее.

— Господи, что за чепуху ты мелешь. Выдержка! Женщины слабее! Ты еще не видел женской выдержки! Всех мужчин из твоего рода до седьмого колена женщины держали под башмаком! Будь бы у мужчин выдержка, от них не убегали бы жены. Стоило ей пригрозить, и ты уж голову потерял. Ты ее раб! Ну и оставайся им! Да только я не такая дура, как ты, чтоб молодость свою со стариком губить.

— Чего же ты хочешь, Каджри?

— А ты до сих пор не догадался?

— Нет, ты же не говоришь.

— Ах, тебе и говорить бесполезно, — рассердилась Каджри. — Пьяри превратила тебя в бесчувственный чурбан! Ты как черная, грязная подстилка, к которой уже не пристанет другой цвет! Дрыхни! Я пошла!

Мне не хотелось ее обижать.

— Не уходи, Каджри, — попросил я. — Посиди еще.

Каджри покорно села.

— Каджри!

— Чего тебе?

— Ты пойдешь завтра на базар?

— Пойду, если тебе надо.

— Сходи, а? Возьми это. — Я достал глиняный кувшин, вытащил из него пять ан и вложил ей в руку. — Принеси молока.

Каджри рассвирепела и швырнула мне в лицо все медные и серебряные монеты, и они рассыпались в разные стороны. От боли я закрыл лицо руками.

— Ты хочешь заплатить мне за пирожные, несчастный раб своей вертихвостки! Ты решил, что я такая же продажная, как она? Уж не разбогател ли ты на ее подачках? — воскликнула Каджри. Но в тот же миг, просунув свои ладони между моими, она стала гладить мне лицо.

— Тебе больно? — участливо спросила она.

— Нет, — улыбнулся я. — Ты очень рассердилась?

— А ты бы не рассердился? Уж лучше бы избил. — И Каджри вздохнула. Мне хотелось как-нибудь утешить ее, но тут я опять вспомнил Пьяри. Она ждет меня. Но она далеко, очень далеко. Теперь она уже не принадлежит нашему племени и не позволяет мне даже коснуться ее. Так кормят собаку, чтобы она потом умильно виляла хвостом. Пьяри думает только о себе. Какое ей до меня дело?

На дворе зарычала было Бхура, но умолкла. Подул холодный ветер. На небе одна за другой засветились звезды. Снова воцарилась тишина. Мир сузился. В нем был только маленький шатер, Каджри, я да спящие вокруг нас наты.

— Можно я спрошу тебя об одной вещи, Сукхрам?

— Ну спроси.

— А ты ответишь?

— Обязательно.

— Почему ты не ударил меня, когда я швырнула тебе в лицо деньги?

— Потому что ты не поняла меня, Каджри. Я вовсе не думал платить тебе за пирожные. Я видел радость в твоих глазах, и мне было хорошо. Я захотел, чтобы глаза у тебя снова стали счастливыми, вот и придумал эту глупую историю с молоком.

Каджри не выдержала и прослезилась.

— Тебе нравится видеть меня счастливой?

Я промолчал.

— Сукхрам, — нежно сказала она, — скажи мне!

— Нравится.

— Ты добрый, Сукхрам. Добрые мужчины — большая редкость. Женщина, сделавшись матерью, становится добрей хотя бы для своего ребенка. Мужчины — другое дело. А ты очень хороший человек, поэтому ты и терпишь муки со своей Пьяри. В тебе совсем нет хитрости, Сукхрам! Можно, я буду приходить к тебе каждую ночь? — робко попросила Каджри. — Я не буду сердить тебя. Мы бы говорили друг с другом, а?

— Нет, — ответил я, но мне стало как-то не по себе.

— Мой старик когда-то тоже был добрым. Он рассказывал мне разные истории и сказки. А ты знаешь сказки, Сукхрам?

Я рассердился и резко схватил ее за руку. А она рассмеялась:

— Вот у меня был попугай, он тоже знал много историй…

Я окончательно вышел из себя и заломил ей руки за спину.

— Нет, ты не острый нож, ты садовые ножницы, — не унималась Каджри. — Пока плоды не упадут тебе на голову, ты и не подумаешь их срезать. А может быть, ты и не знаешь, с какого конца держать нож?

— Ты коварная женщина, Каджри!

— Я? Коварная? Ты удивляешь меня, откуда у тебя такие мысли?

Но по ее лицу я понял, что она польщена…

Начали гаснуть первые звезды, Каджри встала.

— Пожалуй, я пойду, а то скоро мой Курри проснется.

— Ты боишься?

— Пусть боятся мои туфли, им придется здорово поработать по его голове. — Она посмотрела на меня. — Одно слово, и я останусь.

— Иди, Каджри. Придешь завтра?

— Давай деньги, принесу завтра молоко.

— Как их сейчас в темноте найдешь?

— Ладно. Я принесу и так.

— Скажи, Каджри, почему тебе вздумалось кормить меня?

— Почему? А как ты думаешь, зачем все женщины в мире разводят очаг? Для того, чтобы кормить, поить, ласкать и утешать мужчину. Мужчины — это сторожевые собаки, которые лижут руки тому, кто их кормит.

— Вон отсюда! — рассвирепел я.

Каджри рассмеялась и, радостно бросив: «Приду завтра», убежала.

9

Сукхрам продолжал свой рассказ:

— Пьяри начала выпускать коготки. Однажды загорелся дом брахмана Нироти. Это произошло в субботу. Жена брахмана была бездетна, и кто-то пустил слух, что виновата она. По старинному поверью, если женщина в субботу подпалит семь домов, у нее появится ребенок. Полиция тут же взяла ее под стражу.

Не прошло и недели, как разнесся слух, что полиция посадила в тюрьму двух тхакуров за неуплату поземельного налога. Вскоре все узнали, что правительство продало их землю с молотка, и они остались нищими.

Когда я пришел к Пьяри, она гордо восседала на кровати и жевала бетель.

— Слыхал? — спросила она.

— О чем? — я прикинулся незнающим.

— У Нироти сгорел дом, а обоих тхакуров я сделала нищими! — Пьяри громко рассмеялась. В глазах у нее вспыхнуло злорадное торжество и ненависть.

— Пьяри, но у них ведь дети. Что с ними будет? Что станут делать их жены?

— То же, что делала я. На свете, слава богу, не один полицейский.