В этот момент я увидела Шара во дворе. Я собралась с духом, сглотнула несколько раз и подошла к нему.

— Мои ботинки совсем развалились. Можно мне получить пару новых?

Удар в левую щеку чуть не сбил меня с ног. Я зашаталась, но выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. Такого нахальства он не мог перенести. Он опять ударил меня, теперь под другой щеке. Я опять зашаталась, но удержалась на ногах, все еще надеясь. Но он уже потерял всякий интерес ко мне и, бросив на меня последний взгляд, с презрением отвернулся и ушел.

В этот вечер я молилась Богу, чтобы он сотворил чудо.

На следующее утро земля покрылась глубоким снегом. Когда я пришла на работу, мастер взглянул на мои ноги и сказал:

— Я смотрю на твои ноги уже несколько дней. Твои ботинки совсем износились, от них никакого толку. Неужели ты не можешь достать что-нибудь получше?

— Получили ботинки, но на меня не хватило.

Он опасливо оглянулся и сказал:

— Я нашел подходящий правый ботинок, — и показал мне большой мужской коричневый башмак со следами пребывания в руинах.

— Можно мне его взять?

— Возьми, если хочешь.

Еще бы. Только представить себе: хотя бы одна нога не мерзнет. Я надела большой коричневый ботинок и вдруг увидела себя в роли Чарли Чаплина. Не хватало только палки и усов. Моя правая нога была как бы в коричневой лодке, а левая в черных лохмотьях. Правая нога начала задирать нос, не желая признавать своего левого соседа, который хлюпал с возмущением.

Я не могла стоять на месте и согревать левую ногу. Если бы кто-нибудь заметил, что мастер со мной разговаривает, тот попал бы в беду. Я направилась обратно на работу, любуясь моими ногами: коричневый ботинок — черные лохмотья. Я смотрела на свои ноги, делая шаг за шагом, и не могла поверить, что они мои. Я как бы раздвоилась: как будто шагали два человека, а я наблюдала. Один был мужчина, которого извлекли из подвала разбомбленного дома, а другой — нищий, идущий в благотворительное заведение, чтобы выпросить пару ботинок.

Прошло много времени, пока мне удалось сменить свой левый ботинок. Это случилось только весной, когда прибыла партия деревянных башмаков.

Было странное ощущение, когда пришлось надеть башмаки, сделанные целиком из дерева. Трудно было ходить в них. Вскоре на ногах появились волдыри, на пятках и на верхней части ступни. Но все же это было лучше, чем моя старая обувь. Я больше не чувствовала снег и грязь под ногами.

Странное зрелище представляли мы, маршируя в новых деревянных башмаках, жестких и неуклюжих. Мы все еще носили гражданскую одежду с желтыми крестами, но теперь, когда наступила весна, нас заставили сдать зимние вещи. Мне очень не хватало моего синего пальто, так как было еще холодно. У меня было желто-коричневое платье в клетку с длинными рукавами, у Ливи — черная юбка и бежевый джемпер. Она его выпросила у другой девушки, этот джемпер раньше принадлежал нашей кузине, лучшей подруге Ливи, ее звали Дитси, и джемпер связала ее мать. Когда Ливи увидела его на другой девушке, она так захотела его получить, что готова была на любые жертвы, и обменяла его на свой красный. Носить одежду родственника казалось все равно, что быть с ним вместе.

Мы часто думали о том, жива ли Дитси, находится ли она где-нибудь в лагере, или ее уже нет. Много позже мы узнали, что она осталась в Освенциме и была расстреляна во время эвакуации. Труднее всего было примириться с тем, что человек прошел через ад и погиб перед самым освобождением.

Проходили дни. Еще день и еще, я не знала, какое было число. Мы отмечали только воскресенья, так как в эти дни не работали. Но это не было отдыхом, наоборот, эти дни были еще более трудными. Приходилось выстраиваться на бесконечные переклички и мерзнуть при этом, тогда как на работе мы хотя бы согревались. По вечерам я произносила маленькую молитву, которую позаимствовала у венгерского поэта Яноша Арани:

Мы с нетерпением ждали ночи. Я пыталась внушить себе, что сон — это реальность, а дни — кошмар, который кончится, когда усну ночью. Тогда я увижу опять своих любимых, буду разговаривать со своим парнем, буду есть вкусную еду, которую готовила моя мать, и гулять в нашем саду среди цветов и фруктовых деревьев. Утром я рассказывала Ливи о том, что видела во сне, и считала часы до встречи с родителями в Сигете. Ливи слушала молча, но хотела знать все детали — как выглядела мама, как она была одета, что мы ели, как выглядел сад. Обо всем этом я рассказывала ей, когда мы шли на работу под дождем и резким холодным ветром.

Обычно мы шли свободным шагом, а не маршировали в ногу, как этого хотели наши охранники. Поэтому они приказывали нам петь походные песни, и тот, кто не маршировал в ногу, получал удар палкой. Они хотели, чтобы прохожие видели бодрую рабочую силу, а не кучу плетущихся людей. Разумнее было угодить им. Поэтому мы маршировали строем и пели, как могли. Придя на рабочее место, мы продолжали петь. Разбирая руины после ночной бомбежки, мы пели песню, которая соответствовала положению вещей: «Мир существует только сегодня». «Кто знает, что ждет нас, что принесет грядущий день?» — пела одна девушка строку из банального венгерского шлягера. Но это наводило на нас тоску, поэтому Рози перешла на более веселый немецкий мотив: «Es gehtalies voruber, es gehtalies vorbei» — «все проходит», — и мы подхватили песню. Скоро мы уверовали в то, о чем говорилось в песне, и наши голоса стали звучать радостней. Охранники начали нервничать и заставляли нас молчать, но когда мы умолкали, песню подхватывали другие группы работающих поблизости, когда же им запрещали петь, мы запевали снова. Наконец эсэсовцы потеряли терпение и пригрозили, что будут стрелять. Это возымело действие. Мы не ожидали такой сильной реакции; мы только хотели досадить им, но боялись обозлить.

Главной нашей задачей было приободрять друг друга. Мы держались вместе, придавая друг другу силу. Большинство из нас были знакомы с детства, и я боялась даже думать о том, что будет, если нас разлучат. Думаю, что мы потеряли бы волю к жизни. Когда у одной кончались силы, всегда находилась другая, которая отвлекала ее от мрачных мыслей. Мы чувствовали свою ответственность друг за друга и старались поддерживать надежду во всех.

Жизнь продолжается

Однажды в холодный, но солнечный зимний день Кати и меня послали рубить дрова в лесу поблизости от нашего места работы. Работа была тяжелая, но мне она нравилась, мне нравилось уходить в лес, подальше от шума. Нас сопровождал Вильгельм, единственный охранник, который иногда проявлял человеческие чувства. Было раннее утро, по дороге мы любовались восходом солнца. Сосны стояли в тяжелых шапках снега. Кругом валялись срубленные деревья. Наша задача заключалась в том, чтобы обрубить ветки и распилить стволы деревьев на дрова, которые следующая группа заберет для отопления помещения охраны. Работая, мы заметили маленькую старушку в черном платке, стоявшую за деревом перед маленькой хижиной. Она пристально смотрела на нас, затем вернулась в свою хижину, вышла через некоторое время и, как только охранник отвернулся, несколько раз приглашающе кивнула. Я старалась понять, чего она хочет.

— Кати, ты видишь старушку, которая машет нам?

— Кажется, она хочет, чтобы мы подошли к ней.

— Лучше не надо. Может быть, это ловушка?

— Какая ловушка? Ведь это только старуха.

— Никто до сих пор не осмеливался подойти к нам. Зачем это ей?

— Давай подойдем поближе и посмотрим, чего она хочет.

Мы смотрели на нее, но подойти все же не решались.

— Смотри, она опять зовет.

Старушка снова вошла в дом. Через минуту она вышла, держа что-то в руках. Что это, бутерброды? Похоже.

День подходил к концу. Мы украдкой поглядывали на старушку, которая продолжала звать нас, и то входила, то выходила из дома.