Наследница лантей казалась себе букашкой, попавшей в паучью сеть — чем сильнее она трепыхается, тем прочнее облепляют тело липкие нити и тем быстрее ползет к своей жертве страшный хозяин ловушки.

Что случилось с ней? Почему? Раньше она знала свою судьбу. Каждую ночь та являлась ей в кошмарах. Иногда она приходила в образе свекрови, подающей похлебку с запахом ядовитых трав. Иногда в образе мужа, замахивающегося на Зарию тяжелым кулаком. Иногда в образе безобразной старухи, тянущей к жертве костлявые руки, смыкающиеся на горле и душащие, душащие, душащие…

Зария должна была умереть. Давно. Еще тогда, в переулке, когда вмешалась Василиса. А вместо этого чернушка неожиданно для себя стала свободной. Как? Разве можно обмануть судьбу? Разве предназначение не является единственным? Неужто жизнь не такая, какой ее заранее упредили Боги? Столько вопросов, мыслей, столько нужно понять, но Зария, словно околдованная, сосредоточилась совсем на другом…

Он ей солгал.

Когда? В какой миг? Она не смогла это разглядеть. Но чувствовала ложь. Он ей солгал. Но ведь она сказала ему уходить — и он ушел. Тогда почему она вновь и вновь вспоминает то, что следует выбросить из головы?

Девушка стиснула голову ладонями и застонала. Спохватилась, зажала рот рукой, боясь быть услышанной. Ее бросало то в жар, то в холод, по телу то ползла мелкая дрожь, то оно вдруг раскиселивалось от нахлынувшей слабости. И голова. Казалось, голова вот-вот лопнет.

Надо поговорить. Надо рассказать кому-то, что у нее на душе. Кому-то, кто умнее, кому не так больно и тяжело думать, тому, кто поймет и сможет дать правильный совет. Василиса! Чернушка подскочила со скамьи и так быстро, как могла со своей хромотой, поковыляла в обеденный зал.

Странно. В харчевне было пусто и тихо. Лишь Багой ссутулился за пустым столом и задумчиво разглядывал глиняную чарку.

— Багой… — Зария робко приблизилась.

Несмотря на то, что корчмарь никогда не обижал наследницу лантей, она все равно в душе побаивалась его. Слишком сильно было привычное неверие в то, что она — Зария — заслуживает чего-то иного, кроме колотушек и насмешек.

— Ты не знаешь, где Василиса?

Хозяин «Кабаньего Пятака» горько усмехнулся и опрокинул в себя чарку. Поморщился, а потом, не глядя на собеседницу ответил:

— Ушла. С магом.

— А… — девушка переступила с ноги на ногу, — когда вернется?

— Никогда, — корчмарь задумчиво посмотрел в стакан. — Она не вернется. Маг увел ее насовсем.

— Но… она же обещала остаться! — забыв о почтении, Зария сверлила глазами корчмаря, требуя ответа. — Она не хотела уходить!

— Я тебе так скажу. Насильно ее никто не тащил. Пошла сама.

Багой наклонился, поднял с полу глиняную бутыль, наполнил чарку и снова с каким-то остервенением опрокинул ее в себя.

— Даже. Не. Попрощалась? — с трудом выдавливая из себя слова, спросила чернушка, ища в лице мужчины хоть что-то, что укажет на обман. И не находила.

— Не до того, знать, было, — он разгладил усы. — Она… дура набитая. Ведь говорил, говорил — не жди добра от магов! Нет… поперлась.

Но Зария уже не слушала. Она медленно пятилась к кухне и судорожно пыталась сделать вдох. Но горло словно стиснула ледяная рука. Воздух с трудом просачивался в гортань и, казалось, царапал ее до крови. Внезапно накатил приступ кашля, удушающий, разрывающий грудь. Девушка скорчилась на полу, закрывая ладонями рот, и кашляла, кашляла, кашляла… а в голове пульсировала в такт неистовому сердцебиению одна единственная мысль: «Ты никому не нужна. Никому не нужна. Никому».

И в этот миг яркой вспышкой стала понятна ложь Глена! Та самая, которая все эти дни не давала покоя. Он клялся, что никогда от нее не откажется. И ушел, нарушив обещание.

«Ты никому не нужна».

Чем сильнее надежда, тем страшнее пустота в душе, когда она умирает. И сейчас наследница лантей задыхалась боли. Той, которая сильнее телесной. Потому что ее ничем нельзя облегчить.

Девушка поднялась с пола не сразу. Ноги подкашивались, в голове стоял гул, но врожденное упрямство в который раз взяло свое. У Зарии не было иной судьбы, кроме той, что ждала ее при рождении. Пока в ее жизни была веселая хохотушка Василиса, казалось, что надежда жить, быть счастливой, нужной, обычной — есть. Но вот Василиса ушла. И сразу стало понятно — судьбу не обмануть, не высмеять, не разменять. Она одна. От рождения и до смерти.

Предначертание. Какое страшное слово! Каким холодом, какой безнадежностью от него веет. Но ее предначертание дано от рождения. И, пытаясь вырваться из его власти, она лишь набила новых шишек. Бессмысленно бороться с волей богов. Ей можно только покориться. Ее предназначение — в служении. И она должна идти туда — в обитель к лантеям. Не стоять у печи, не ковылять по залу на потеху насмешникам. Она должна выполнить волю богов. И умереть с чувством осознания завершенности своего пути.

Тут для нее ничего не осталось.

Зария неслышно выскользнула из кухни, мягко прикрыв дверь черного хода. На Аринтму плотной пеленой опустились сумерки. Но боязливую девушку больше не пугали ни тени, мелькающие в переулках, ни подвыпившие прохожие, ни лай собак из-за заборов. Лунное серебро делало город чужим, неузнаваемым, страшным. Однако чернушка, словно не замечала этого. Она просто шла прочь, не взяв с собой ни одежды, ни еды. Она шла и шла. Сначала медленно, потом быстрее, еще быстрее и еще, и еще. И под конец почти бежала, припадая на изувеченную ногу, задыхаясь, давясь слезами, рыданиями, воздухом, тоской и отчаянием. Она бежала туда, где находилось святилище лантей,

И горемыке было невдомек, что она не сможет дойти так далеко в одиночестве, без защиты. Она не знала, что через несколько кварталов больная нога подломится, в груди что-то надсадно дернется и холодный воздух впервые прольется в горло потоком. И она захлебнется. Захлебнется влажным обжигающим ветром и упадет. А подняться уже не сумеет.

Нет, девушка всего этого она не знала, как не знала и того, что нынешний путь станет для нее последним, что, когда боль и опустошение отступят, она особо остро поймет свое одиночество. А вокруг будет равнодушно шуметь глухой черный лес. И он будет петь над ней свою песню, а последняя из рода лантей останется лежать, глядя в пустоту незрячим остановившимся взглядом.

Вот только…

— Ты куда это на ночь глядя, дочка? — скрипучий старческий голос заставил Зарию вскинуть голову.

Дед Сукрам натянул поводья, удерживая лошадь. Повозка заскрипела и остановилась, а старик с облучка строго взирал на запыхавшуюся беглянку.

— Раздетая, одна… Эх… Ну, чего молчишь?

— К лантеям… — виновато проговорила Зария, опуская голову. На нее вдруг нахлынул необъяснимый суеверный ужас.

— Ой, дуреха! — дед хлопнул себя по колену. — Дык, это ж в другую сторону! Тьфу. Замуж тебе надо, чтобы блажь всякая в голову не лезла, ишь. Ладно, садись, чего смотришь? Залезай, говорю! Назад отвезу.

— Зачем? — чернушка обхватила плечи руками и отступила на шаг. — Я не хочу назад.

— Хочешь, не хочешь… У Багоя живешь? Да. Работу он тебе дал? Дал. Что за неблаго…

Зария развернулась и молча поковыляла прочь. И пусть внутри все дрожало, она не собиралась возвращаться.

— Да куда ты? Тьфу, блаженная… Стой! — Сукрам, кряхтя, слез с повозки и догнал упрямицу. — Жить надоело?

— Да! — девушка резко развернулась. — Надоело! Я, как… как башмак без пары! И оставить глупо и выкинуть жалко! Среди живых людей, словно тень! Вспоминают обо мне только когда надо что-то: или обругать, или пристыдить, или подать чего. А я? Я живая! Я нужной хочу быть! Не дурой бесполезной, над которой только смеются!

Она сорвалась на крик, а потом тихо закончила:

— Я хочу в Святилище Богини. К лантеям. Во мне течет их кровь. Не надо меня останавливать.

Дед покачал головой. Помолчал. Сдвинул на лоб шапку. Почесал затылок. И вздохнул:

— Поехали, отвезу. Не бросать же тебя тут, дурную.

Все еще дрожа, то ли от своей отчаянной храбрости, то ли от холода, то ли от страха, чернушка приблизилась к повозке и кое-как вскарабкалась, устраиваясь на соломе. Сукрам молча тряхнул поводьями и смирная лошадка, терпеливо ожидавшая, когда люди обо всем договорятся, потрусила вперед.