— Какъ вы? Зачѣмъ вы? — сказала она и въ туже минуту вспомнила, что ей надо было только сказать: «нѣтъ, ничего, благодарю васъ». Она пустила руку и остановилась, обдумывая, чтобы сказать ему простое. Но онъ уже отвѣчалъ на ея вопросъ:
— Я ѣду для того, чтобы быть тамъ, гдѣ вы, — сказалъ его нѣжный голосъ, и она ясно видѣла теперь, хотя и въ темнотѣ, выраженіе его всей фигуры, склоненной головы, какъ бы ожидавшей удара, и лица, робкаго и раскаивающагося за то, что онъ смѣлъ говорить.
И въ это же время буря, какъ бы одолѣвъ препятствіе, засыпала снѣгъ съ крышъ вагоновъ, затрепала какимъ то желѣзньмъ оторваннымъ листомъ, и гдѣ то впереди плачевно и мрачно заревѣлъ густой свистокъ вагона.
— Не говорите этаго, — сказала она, — это дурно для васъ, для меня.
— О, если бы это что нибудь было для васъ.
— Но что же это! — почти вскрикнула она, тяжело переводя дыханіе, и,[738] взявшись за столбикъ, хотѣла уйти, но, какъ бы обдумавъ, опять остановилась.
— Какое право вы имѣете говорить мнѣ это?
— Мое право, — сказалъ онъ вдругъ,[739] какъ будто слова эти, давно готовыя, сами вырвались изъ его устъ, — то, что моя жизнь не моя, а ваша и навсегда.
Она, тяжело дыша, стояла подлѣ него.
— Но простите меня. Я не буду больше говорить этаго. Мнѣ нужно было сказать это вамъ, чтобы объяснить...
— Я ничего не хочу слышать.
И она быстро вошла в вагонъ. Но въ маленькихъ сѣняхъ она остановилась и закрыла лицо руками. Когда она вошла въ вагонъ и сѣла на свое мѣсто, то волшебное напряженное состояніе, которое ее мучало и сначала, продолжалось еще съ большею силою. Она не спала всю ночь. И всю ночь въ странномъ безпорядкѣ и въ самыхъ странныхъ сочетаніяхъ она видѣла и слышала дѣйствительные и воображаемые предметы и звуки. Блѣдное морщинистое лицо старушки в чепцѣ подъ колеблющимся свѣтомъ фонаря, Вронскій, просящій прощенія и предлагающій царство и отбирающій билеты, занесенный снѣгом съ одной стороны Аннушка, храпящая звуками молотка о желѣзо, и буря, уносящая все, и толчки красныхъ огней, скрипящихъ подъ давленіемъ колесъ, и красные огни глазъ Вронскаго, рѣжущіе глаза до тѣхъ поръ, пока ихъ не заноситъ снѣгомъ, и стыдъ, стыдъ не совершеннаго постыднаго дѣла.
Къ утру она задремала, сидя въ креслѣ, и когда проснулась, то уже было бѣло, свѣтло, и поѣздъ подходилъ къ Петербургу. И тотчасъ же мысли о домѣ, мужѣ, о сынѣ толпою пришли ей, и она съ удивленіемъ вспомнила вчерашній ужасъ и стыдъ. Да, было одно — это признаніе Вронскаго. Да, это было не во снѣ, но это была глупость, которой она легко положитъ конецъ. «Такъ чего же мнѣ стыдно?» опять спросила она себя и не находила отвѣта.
Въ Петербургѣ, только что остановился поѣздъ, она вышла. Первое лицо,[740] обратившее ея вниманіе, было лицо мужа. Онъ стоялъ, невольно обращая на себя вниманіе почтительностью служащихъ и полиціи, не подпускавшихъ къ нему народъ.[741]
— Какъ ты милъ, что самъ пріѣхалъ, — сказала она.
— Это меньшее, что я могъ сдѣлать за то, что ты дала мнѣ лишній день, — отвѣчалъ онъ, цѣлуя ея руку съ спокойной сладкой улыбкой.
— Сережа здоровъ?
— [742]Онъ, здоровъ, — сказалъ онъ и, взявъ ее подъ руку, повелъ къ каретѣ, также улыбаясь и перенося свои глаза выше толпы, чтобы никого не видѣть.
Въ дверяхъ Вронскій поклонился Аннѣ Аркадьевнѣ и спросилъ, какъ она провела ночь.
— Благодарю васъ, очень хорошо.
Она взглянула на мужа, чтобы узнать, знаетъ ли онъ Вронскаго. Алексѣй Александровичъ смотрѣлъ на Вронскаго, вспоминая, кто это.
Вронскій[743] между тѣмъ смотрѣлъ на Каренина,[744] какъ будто въ первый разъ увидѣлъ его:[745] изучалъ всѣ малѣйшія подробности его лица, сложенія, одежды даже.
«Да, онъ уменъ, — думалъ онъ,[746] глядя на его высокій лобъ съ горбинами надъ бровями, — и твердый, сильный человѣкъ, это видно по выдающемуся подбородку, съ характеромъ, несмотря на физическую слабость. Глаза его маленькіе не видятъ изъ подъ очковъ, когда не хотятъ, но онъ долженъ быть и тонкій наблюдательный человѣкъ, когда онъ хочетъ, онъ добрый даже, но онъ[747] не привлекательный человѣкъ, и она не можетъ любить и не любитъ его, я видѣлъ это по ея взгляду».
— Графъ Вронскій.
— А, очень радъ, — равнодушно сказалъ Алексѣй Александровичъ, подавая руку. — Туда ѣхала съ матерью, а назадъ съ сыномъ, — сказалъ онъ, ударяя, какъ имѣлъ привычку, безъ причины на одно слово и, какъ бы отпустивъ Вронскаго, пошелъ дальше, глядя выше людей, но Вронскій шелъ подлѣ и спрашивалъ у Анны, позволено ли ему будетъ пріѣхать къ ней.
— Очень рады будемъ, — сказалъ Алексѣй Александровичъ, все также улыбаясь, — по понедѣльникамъ, — и теперь уже, отпустивъ совсѣмъ Вронскаго, обратился къ женѣ.
— Мари вчера была у[748] Великой Княгини.
— А, — сказала Анна.
Она думала въ это время о томъ, что замѣтила особенный, какъ бы чахоточный румянецъ на щекахъ Вронскаго и складку между бровей. И ей жалко стало его. Но въ ту же минуту она подумала: «но что мнѣ», замѣтила и стала спрашивать о томъ, что ея belle soeur[749] дѣлала у Курковыхъ.
— Что, этотъ Вронскій тотъ, что за границей былъ? — спросилъ ее мужъ.
— Да, братъ нашего.
— Онъ, кажется, одинъ изъ такихъ, что слышали звонъ, — сказалъ съ своей той же улыбкой и ударяя любовно на словѣ звонъ, — но не знаютъ, гдѣ онъ. Но еще разъ меrсі, мой другъ, что подарила мнѣ день, тебѣ карету подастъ Кондратій, а я ѣду въ Министерство.
И онъ, пожавъ ей руку, отошелъ отъ нея.
* № 32 (рук. № 21).
<Онъ уѣзжалъ изъ Москвы неожиданно, не объяснивъ матери, для чего онъ уѣзжаетъ. Нѣжная мать огорчилась, когда узнала отъ сына, что онъ никогда и не думалъ жениться, и разсердилась на него (что съ ней рѣдко бывало) за то, что онъ не хотѣлъ объяснить ей, почему онъ уѣзжаетъ въ Петербургъ, не дождавшись[750] ремонта, который онъ собиралъ въ Москвѣ, и именно тогда, когда она поторопилась вернуться изъ Петербурга, чтобы быть съ нимъ.
— Простите меня, maman, но я, право, не могу оставаться уже по одному тому, — сказалъ онъ съ улыбкой, —[751] что отъ меня ожидается то, чего я не могу сдѣлать, и мнѣ лучше уѣхать.
— Но отчего же такъ вдругъ?
Онъ не объяснилъ матери другой причины[752] и уѣхалъ. Неловкость объясненія товарищамъ и начальникамъ того, что онъ уѣзжаетъ, не дождавшись ремонта, тоже ни на минуту не заставила его задуматься.>
* № 33 (рук. № 22).
[753]Первое лицо, встрѣтившее ее дома, былъ сынъ. Онъ выскочилъ къ ней по лѣстницѣ, несмотря на крикъ Mariette, не пускавшей его, и повисъ ей на шеѣ.
— Мама! Мама! — кричалъ онъ. — Мама! Мама!
Анна не ожидала такой радости, и эта радость сообщилась ей. Она на рукахъ внесла его на лѣстницу и, только съ улыбкой кивнувъ головой Mariette, убѣжала съ нимъ въ свою комнату и стала цѣловать его.
«О, какихъ пустяковъ я боялась!» подумала она.
Когда Mariette вошла въ комнату, они уже нацѣловались, и Анна разсказывала сыну, какая въ Москвѣ есть дѣвочка Таня и какъ Таня эта умѣетъ читать и учитъ даже брата.
738
Зачеркнуто: топая ногой
739
Зач.: выпрямляясь
740
Зачеркнуто: встрѣтившееся ей,
741
Зач.: <Высокая, полная фигура его съ шляпой, прямо надвинутой на широкій умный лобъ, и круглое <румяное> бритое лицо съ остановившейся на немъ невеселой, но спокойной улыбкой и такъ обращало на него вниманіе, но не наружностью>. Небольшая, слабая фигура его въ круглой шляпѣ съ большими полями и бритое все лицо въ очкахъ и съ доброй, безвыразительной улыбкой не имѣло ничего привлекательнаго.
742
Зач.: Какъ новый мостъ,
743
Зач.: встрѣчалъ и прежде
744
Зач.: и зналъ его, но теперь онъ
745
Зач.: съ такимъ вниманіемъ и интересомъ онъ смотрѣлъ на него и
746
Зач.: вспоминая
747
Зачеркнуто: холодный
748
Зач.: Курковыхъ
749
[золовка]
750
Зачеркнуто: конца отпуска
751
Зачеркнуто: первое, что мнѣ нужно, а, второе, потому, что то, чего вы такъ желаете, не можетъ сдѣлаться,
752
Зач.: и, видя <неловкость объясненія товарищамъ и начальникамъ>, что онъ огорчилъ ее, простился
753
Зач.: Сережа былъ здоровъ и милъ и обрадовался матери <особенно потому, что могъ показать сдѣланную имъ самимъ коробочку>. Анна была рада видѣть сына, но также какъ подѣйствовалъ на нее мужъ при первой встрѣчѣ съ нимъ, также подѣйствовалъ и сынъ, и въ отношеніи сына она почувствовала разочарованіе. Она ждала большей радости. Въ это утро Графиня Лидія Ивановна заѣхала къ Аннѣ, чтобы узнать о <ея здоровьи и о> результатахъ ея поѣздки, цѣль которой была извѣстна Графинѣ Лидіи Ивановнѣ, какъ ближайшему другу Алексѣя Александровича и его жены. Графиня Лидія Ивановна была высокая, полная, очень толстая женщина съ прекрасными выразительными глазами и съ усталымъ выраженіемъ когда то красиваго лица.....