Он остановился, нагнулся к седлу и мигал, почти не открывая глаз.

«Сюда, сюда, пожалуйста», — кричал берейтор, но Пьер не слыхал его.

Вдруг на него наскакали наши кавалеристы, возвращавшиеся из атаки, его лошадь поскакала с ними. Он не помнил, долго ли он скакал, но когда лошадь его остановилась, он заметил, что звуков пуль уже не было вокруг него и что он весь дрожал и зубы его щелкали друг об друга. Вокруг него слезали с лошадей уланы. Один улан, с кровью на спине, в двух шагах от Pierr’а упал с лошади, и лошадь, фыркнув, отбежала от него. Лица всех этих людей были страшные. Пуль не слышно было, но над головами еще летали ядра. Pierre содрогался от звука каждого ядра: каждое ему казалось направленным в его голову.[1245]

Всё для Пьера казалось конченным, но тут толпа людей бежала ему навстречу с большим, толстым генералом, и всё обращалось опять на редут.

Ура, ура, — слышалось там. (Это Ермолов отбил редут.) «Теперь кончено», думал Пьер.[1246] Но было только 11 часов, и далеко не было кончено. Всё та же стрельба слышалась, те же стоны раненых, те же окровавленные трупы, снова били друг в друга, еще и еще.[1247] Все, казалось, разделяли чувства Пьера — все устали. На всех лицах, вместо прежнего оживления, была усталость и даже отвращение. Но все стреляли, все убивали.[1248] Пьер слез с лошади и сел.[1249]

* № 190 (рук. № 91. T. III, ч. 2, гл. ХХХV—ХХХІХ).

Солдаты остановились, но в это время ополченный офицер с седеющими усами подбежал к князю Андрею.

— Ну, молодцы, подхватывайте — чистое дело марш, — прокричал ополченец на своих ратников с носилками, замявшихся позади его. — Не робеть. — Он подошел к князю Андрею и взял его подмышку. — Сейчас снесем, бог даст ничего — чистое дело, — говорил ополченец, глядя добрыми глазами на князя Андрея.

— Ну что ж, чья взяла?[1250] Говорят, наша, — чистое дело марш,[1251] — сказал ополченец.

— Наша,[1252] разумеется, наша, — проговорил князь Андрей.

— Слава тебе господи, — сказал ополченец. — Я и то говорю, что наша. А без этого нельзя,[1253] — сказал он, указывая на рану князя Андрея. — Чистое дело марш — нельзя. — Бог даст ничего, пройдет.

Ополченцы положили Болконского на носилки и понесли.

—————

В ту минуту, как князь Андрей упал и его поднимали, он вовсе не думал о том: выиграно или проиграно сражение; но он ни на минуту не задумавшись и не сомневаясь ответил утвердительно на вопрос[1254] ополченца, и не потому, что он считал нужным отвечать так, но потому, что он всем существом своим был убежден, что[1255] победа[1256] одержана[1257] нашими. Он за секунду перед этим в себе, в своем движении с полком чувствовал эту победу.

Ополченный офицер, «дядюшка», который под сильнейшим огнем исполнял со своими ратниками дело хищной птицы, дожидающейся смерти — добычи, чтобы уносить ее, и дядюшка, измученный физически и нравственно своей работой, несмотря на все ужасы дня, которые он видел более всех других, в глубине своей души был убежден, что победа должна принадлежать русским, и ожидал утвердительного ответа на свой вопрос.[1258]

Вопрос этот о том, выиграно или проиграно сражение?[1259] теперь, в 3-м часу после полудня, после того как с той и с другой стороны было убито более 60 тысяч человек, после того как русские отступили на[1260] левом фланге только[1261] на несколько сот сажень,[1262] более того, как в некоторых дивизиях русских оставалось по нескольку сот человек, и спутанные, разных полков, толпы солдат беспорядочно брели, некоторые по дороге к Смоленску, и на перевязочных пунктах не успевали перевязывать и отгонять спасавшихся носильщиков; после того как то же происходило на задах французской армии и французские генералы с[1263] трудом собирали свои разбредавшиеся колонны и устрашались мысли о новом наступлении русских и с трудом приводили в порядок свой левый фланг, бросившись со всеми обозами бежать куда попало после атаки Уварова; после того как у русских оставалось только 4 егерских полка и казаки, нерасстроенные и не бывшие в деле, а у французов — одна гвардия, которую, очевидно, нельзя было погубить или пустить в огонь, была не расстроена; после того как с той и другой стороны выбыло из строя по 30 генералов, все команды перепутались и капитаны, начинавшие командовать полками, после того как[1264] измученным, без пищи и отдыха людям, той и другой стороны, глядя на покрытое трупами и кровью поле, начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще повиноваться той злой воле, которая заставляла их истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебание и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: зачем и для кого мне убивать и быть убитому. Убивайте, кто хотите, делайте со мной, что хотите, а я не хочу больше. После того как мысль эта одинаково созрела в душе каждого и не приводилась в исполнение ни с той, ни с другой стороны только потому, что все эти люди были в толпе и нужно было только одному выразить эту мысль <и все бы побежали>. После всего этого вопрос о том, кто выиграл сражение, не мог бы быть решен никем.

Тот, который посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что ф[ранцузам][1265] стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет. Тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским[1266] стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибли.

Тот, кто одновременно мог бы видеть всех участников этого сражения, и тот не мог бы решить этот вопрос.

Вопрос этот лежал не в фактах сражения, а в сознании сражающихся. Факт был в пользу французов: тот пункт — левый фланг, на котором сосредоточено было всё сражение, отступил.[1267] Но во всех сражениях Наполеона, и Фр[идляндском] и в Аустерлицком, памятном для русских и французов, русские потеряли позицию на Працене, потеряв 1/4 своего войска и быв численнее французов, побежали. Здесь те же русские, против тех же французов были малочисленнее французов, потеряли свою позицию, несколько раз отбивали и потеряли опять, — потеряли ПОЛОВИНУ своего войска (явление, не имеющее примера в истории). Потеряли половину своего войска и, отступив на несколько сот шагов, не отдавали лишнего шага неприятелю, с очевидным намерением[1268] отступить только тогда, когда они потеряют еще половину половины. И для постороннего наблюдения, разумом взвешивающего события, вопрос этот: кем выиграно сражение, оставался нерешенным. Решение его в 3-м часу совершилось не в событиях, но в сознаниях людей.