— Что вам уго... — начала она, еще не видя его своими близорукими глазами. Но вдруг она увидала его лицо и остановилась. Лицо его, добродушно ласковое и дружески нежное и тихое, поразило ее.

Nicolas, как и всегда в присутствии княжны, почувствовал себя во власти той силы, которая управляла им, и вместо того, что он приготовился сказать ей, он сказал совсем другое.

— Princesse, — сказал он, — je vous apporte de bonnes nouvelles. Autrement je n’aurais pas oser. Voilà.⁷⁷ — Он достал письмо. — Мои пишут мне.

— Мой брат с ними, ему лучше.

— Как я рад, и они с Наташей опять жених с невестой.

Княжна Марья захлипала, пошатнулась и, рыдая, упала на руки Nicolas.

— Mon cher ami, mon cher,⁷⁸ — говорила она. — Как я виновата перед вами, как я счастлива, как я люблю вас. Oh, comme je vous aime, quelexcellent homme vous êtes. Comme je suis heureuse,⁷⁹— говорила она, и⁸⁰ лучистые глаза ее сияли восторженным счастьем. — Est ce vrai?⁸¹ Она взяла письмо, которое ей подал Nicolas, отерла слезы и стала читать. Nicolas сидел подле нее и сам не знал, отчего у него слезы стояли в горле.

Читая, княжна Марья (руководимая тоже той властью, управлявшей ее волей в присутствии Nicolas) отрывалась от письма, пожимала руку Nicolas и говорила: merci, merci, mon cher Nicolas, comme je suis heureuse.⁸²

— Oui,⁸³ Princesse, — сказал Nicolas, отвечая на то слово Nicolas, к[оторого] она, сказав, тотчас же испугалась, — à présent nous sommes frère et soeur et j’ai le droit de vous appeler Marie, de vous proteger, de vous aimer, chère Marie. Ce que je fais depuis longtemps,⁸⁴ — велел кто-то прибавить Николаю.

Они несколько раз перечли письмо, обсуживали вместе значение каждого слова по отношению к опасности или неопасности положения князя Андрея. Они вместе обдумывали планы отъезда княжны Марьи в Ярославль.

Мальвинцевой и М-llе Bourienne, которые скоро вошли в комнату, сообщили всё, что было в письме, и Nicolas остался обедать и, испытывая радость интимных, родственных отношений с милым по сердцу человеком и отсутствие стеснения, которое он испытывал прежде в присутствии княжны Марьи, провел у нее остальную часть дня. Перед отъездом его вечером княжна удержала его и отозвала в темную залу.

— Отчего же вы не спросите меня, — сказала она, чувствуя жар в лице, — отчего я была так странна и говорила такие странные вещи, когда вы только вошли с письмом?⁸⁵

— Я не знаю. Я думал так, вы взволнованы, — сказал Nicolas.

— Нет. Настасья Павловна (губернаторша) была у меня утром, и она сделала мне от вас предложение. Я не могу сказать, как это меня взволновало, рассердило.

— О, это ужасная Настасья Павловна, — сказал Nicolas. — Но я рад, что это теперь не будет мешать нашей дружбе.

— Но это правда? — сказала княжна Марья после молчания.

— Oui, chère Marie, je vous ai aimé du moment que je vous ai vu. Mais il y a un obstacle et je suis heureux de ce que cela c’est arrangé comme cela est. Tant mieux, tant mieux...⁸⁶

— Adieu, Nicolas,⁸⁷ — только сказала княжна Марья, протянув руку, но она была так счастлива сказать эти слова.

— Adieu, chère Marie, au revoir à la noce de Nathalie,⁸⁸ — и, поцеловав ее руку, он ушел.

___________

На другой день, делая прощальные визиты, Nicolas попрекнул губернаторшу за то, что она наделала с княжной Марьей, и за то, что она не сдержала слова.

— Нет, mon cher,⁸⁹ вот письмо от Софи, — сказала губернаторша, и не только показала письмо, но и растолковала Nicolas ту хитрость (которую губернаторша считала умышленною) и которую Nicolas не заметил бы, с которой Соня⁹⁰ разрешала Nicolas жениться на княжне Марье тогда, когда уже этого нельзя было сделать.

— Нет, полноте, ma tante, она добрая и славная, — сказал Nicolas, так же, как и его отец, словами: «славный, славный» разрешая затруднение.

— Ну все-таки, mon cher, ты теперь свободен: не на ней, то другая. Ну прощай, Христос с тобой. Я тебя от души полюбила.

На другой день Nicolas выехал из Воронежа и вернулся к своему полку уже в Тарутинском лагере.

* № 255 (рук. № 96, T. IV, ч. 1, гл. IX—XII, и ч. 2, гл. XII).⁹¹

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

(Новая глава)

Прошло⁹² четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Он знал, что Москва вся сгорела и разграблена,⁹³ он слышал по разговорам присоединяемых пленных и французских караульных солдат, что положение французов нехорошо, но общий ход дел не интересовал и не радовал его. В эти⁹⁴ четыре недели плена, лишений, унижений, страданий и главное — страха Пьер пережил больше, чем во всю свою жизнь.⁹⁵

В разоренной и сожженной Москве, в дурную и холодную погоду, начавшуюся в сентябре,⁹⁶ он испытал почти крайние пределы физических лишений и страданий и ужасов, которые может переносить человек. Но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, <которого он не знал до сих пор,⁹⁷ он переносил все эти страдания лучше многих из своих товарищей по плену>. И эти-то страдания и в особенности тот ужас смерти, который он испытал в плену, и заставили его в это короткое время пережить столь многое⁹⁸ и дали ему то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде.

Он долго⁹⁹ в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, он искал этого путем мысли и все эти искания и попытки обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через страдания физические и нравственные, через ужасные полчаса, которые он провел с мнимыми поджигателями на Девичьем поле.

Вот как это было.

В первый день офицер и солдаты, взявшие Пьера, обращались с ним на гауптвахте сомнительно, почтительно и враждебно. Еще чувствовалось в их отношениях к нему и сомнение о том, кто он такой — не очень ли важный человек — и враждебность вследствие их личной борьбы с ним.

Но в тот же вечер, как слышал Пьер от солдат и пленных, и офицер и караульные увлеклись грабежом дома гр. Каменского, на который, как и вообще в то время в Москве, стоило одному человеку наложить руку, чтобы стая других французов же увлеклась тем же. Вероятно, под влиянием этого увлечения грабежом перед утром к Пьеру в отдельную комнату, где он содержался эту ночь, вошли два поляка-улана и перед сменой своего караула сняли с него кольцо, жилет и сапоги.